Он ожидал услышать презрительный ответ, какое-нибудь замечание насчет дикарей-гоблинов или отголосок жестокого мнения Варенечибеля о нем как о «противоестественном существе». Но в голосе Идры звучало простое любопытство, и когда Майя осмелился искоса посмотреть на него, он увидел в светлых глазах мальчика сочувственное выражение.
– Один раз, – сказал Майя. – Когда нам было восемь лет. На похоронах матушки. Он… он не проявил к нам интереса.
«Мерзкое отродье выглядит точь-в-точь, как его мамаша».
– Наш отец говорил с нами о нашем дедушке, императоре Варенечибеле, – нейтральным тоном произнес Идра. – Когда нам было тринадцать, и нас должны были представить ко двору.
Майю тоже должны были представить придворным – пять лет назад. Он кивнул Идре, чтобы тот продолжал.
– Отец рассказал нам, что больше всего Варенечибель ненавидел ошибаться и терпеть не мог, когда другие видели результаты его ошибок. Именно поэтому Арбелан Драджаран сослали в Кетори вместо того, чтобы просто отправить ее назад к родным, и именно поэтому вас… Мы помним, как он это сказал… «Заперли в Эдономи». Если бы наш отец унаследовал трон, он не стал бы держать вас в тюрьме.
– Мы рады это слышать, – сказал Майя. И это было правдой, хотя к радости примешивалась боль.
– Наш дед был к нам очень добр. Но мы не настолько наивны, чтобы не понимать причину такого его отношения. Наши сестры были ему безразличны.
– И вы считали такое поведение недостойным?
– Они – дети его сына, внучки. Точно так же, как и мы. Но наш отец говорил, что это к лучшему, что они родились девочками. Потому что, если у принца много сыновей…
Мальчик замолчал и отвернулся.
– Это создает сложности в вопросах престолонаследия, – закончил Майя. – Да, нам тоже это говорили.
– Кто говорил? Варенечибель?
– Наш родственник Сетерис, которого назначили нашим опекуном.
– Он не имел никакого права рассуждать при вас о подобных вещах, – воскликнул Идра с той же горячностью, с какой говорил о праве своих сестер на любовь деда.
– По крайней мере, кузен Сетерис был с нами честен, – заметил Майя и сменил тему. Он попросил Идру рассказать о своем детстве при Унтэйлейанском Дворе. Идра охотно принялся описывать жизнь в столице; его рассказ был остроумным и увлекательным, и Майя, слушая мальчика, улыбался и думал: «Из него получился бы более достойный император, чем из тебя, пугало».
Его утешало лишь то, что он установил хорошие отношения со своим наследником. Мысль об этом служила ему поддержкой, как и ожидание очередной встречи с Арбелан Джасанай. Нуревис тоже оказался надежной опорой: он вел себя дружелюбно, никогда не говорил о политике, с готовностью отвечал на вопросы Майи и подробно разъяснял все, что казалось Майе непонятным, часто приглашал его на праздники и званые вечера. Майя довольно часто отказывался, но время от времени приходилось принимать приглашения, даже если идти не хотелось. Он понимал, что было бы неразумно отталкивать единственного придворного, который предлагал ему дружбу и не требовал ничего взамен. И Майя соглашался. Если мин Вечин была приглашена на вечер или обед в узком кругу, Нуревис обязательно упоминал об этом, и Майя краснел, проклиная себя. Он так и не научился сохранять невозмутимое выражение лица в ее присутствии – но приходил, чтобы увидеть ее. Он говорил себе, что ведет себя глупо, что ему нет оправданий. Он понимал, что придворные смеются над ним – над императором-пугалом, Эдрехасиваром Косноязычным, который бегает за оперной певицей. Но мин Вечин улыбалась ему, подходила к нему в гостиной Нуревиса, и ее, казалось, нисколько не смущало его неумение поддержать разговор.
Он твердил себе, что ему нужна лишь ее дружба, прекрасно зная, что это не так.
Он не спрашивал у телохранителей, что они об этом думают, а те молчали. Но он догадывался, что Бешелар и Даджис не одобряли его увлечения, и еще ему казалось, что Телимедж жалеет его. «Такова теперь твоя жизнь, и так будет до конца, Эдрехасивар», – говорил он себе и старался отогнать мысли о невесте.
Условия брачного договора между Эдрехасиваром VII Драджаром и дач’осмин Ксетиро Кередин были выработаны через неделю после официального предложения. Беренар заметил, что это произошло в рекордно короткий срок.
– Должно быть, маркиз Кередель опасается, что вы передумаете.
– А почему мы должны передумать? – удивился Майя, а потом вспомнил о странном поведении маркиза. – Почему он так боится нас?
Беренар фыркнул.
– Когда императрицу Арбелан отправили в изгнание, ее брат, отец маркиза, утратил влияние при дворе. В своих политических и финансовых махинациях он опирался главным образом на родство с императорской семьей, но, как оказалось, ваш отец не питал к нему никаких родственных чувств. Семья Кередада едва не обанкротилась. Поскольку покойный маркиз не желал признавать ни своих ошибок, ни своих недостатков, нынешний маркиз был воспитан в уверенности, что император обладал ужасным, отвратительным, вздорным характером и нарочно преследовал злосчастный род Кередада. Также мы подозреваем, что ему не нравится ваше благосклонное отношение к Арбелан Драджаран.
– Она же его тетка! – возразил Майя.
Беренар покачал головой.
– Семья в свое время не поддержала ее.
Майя не сразу уловил намек.
– Возможно, маркиз не зря нас боится, – мрачно пробормотал он.
– Маркиз Кередель, подобно своему отцу, не отличается большим умом, – сухо сказал Беренар, и Майя воспринял это как напоминание о том, что император, которому целыми днями приходится иметь дело с придворными и чиновниками, должен быть снисходительным к ограниченности окружающих. Оставалось надеяться, что дач’осмин Кередин унаследовала интеллект от матери.
Она вовсе не показалась ему глупой при следующей встрече – на сей раз в тронном зале, при подписании брачного контракта. Все придворные были свидетелями.
Свадьба должна была состояться весной, во‐первых, потому что это было добрым предзнаменованием, а во‐вторых, потому что подготовка к такому событию занимала немало времени. Коронации, как объяснил Ксевет, были намного проще, поскольку коронация не требовала переговоров и проходила в строгом соответствии с традицией, существующей уже пять тысяч лет. Напротив, подготовка к свадьбе представляла собой сплошные переговоры. Ксевет не сказал этого прямо, но Майя сам понимал, что переговоры с родственниками невесты будут непростой задачей.
Церемония подписания брачного контракта, во время которой жених и невеста обменивались кольцами, являлась юридической процедурой, к ней относились как к обычной деловой встрече. Судя по всему, дач’осмин Кередин именно так и рассматривала это событие, выбрав элегантный, но довольно скромный туалет из светло-коричневого бархата. Поднявшись на возвышение к трону, она поприветствовала императора любезно, без враждебности, но деловито, как женщина, которая торопится на более важную встречу.
Она подписала документ без суеты, спешки и излишнего драматизма. Ее почерк совершенно не был похож на безликий каллиграфический почерк секретаря, которым было написано ее письмо. Ее подпись была уверенной, размашистой и энергичной. Майя заметил, что она пользовалась барджадом, древним алфавитом воинов, а не тем, который был принят при дворе и среди тех граждан Этувераза, которые не могли позволить себе роскошь быть оригинальными. Его подпись рядом с ее именем выглядела как детские каракули, но он велел себе не думать об этом.
Церемония обмена обручальными кольцами, как и церемония подписания контракта, не требовала слов. Простые железные кольца, одинаковые для всех граждан страны, от императора до нищего пастуха, сами являлись клятвой. Ему не сразу удалось надеть кольцо на большой палец дач’осмин Кередин, но она ненавязчиво помогла ему, и он поздравил себя с тем, что хотя бы не уронил кольцо. У нее это получилось более ловко, и она без смущения взяла его руку.
И вот все было кончено, она сделала реверанс и удалилась. За все время их знакомства они не обменялись и пятью десятками словами.
Он чувствовал отвращение и презрение к себе, робость перед будущей женой, боялся неизбежных сплетен и очередного унижения. Он знал, что должен найти время для медитации, что ему это необходимо, но не смел. Он просто не мог медитировать в присутствии двух телохранителей и даже в присутствии одного. Он стеснялся, опасался насмешек и перешептываний. Он помнил, что его ноэчарей – ему не друзья, и воспоминание о разговоре с Калой до сих пор причиняло ему боль. Ему было невыносимо представлять себе выражение вежливого удивления и непонимания на лицах телохранителей; это было еще хуже, чем презрение двора. По ночам он долго ворочался на гигантской кровати, мечтая о покое, безмолвии и полумраке часовни для бдений.
Шли недели, и ему все сильнее хотелось остаться в одиночестве в подземной пещере. При дворе уже некоторое время поговаривали о том, что Идра Драджар имеет больше прав на императорский престол, но теперь к этим разговорам добавились новые гадкие слухи, которые разрастались, как сорняки. Слухи о том, что сам Майя каким-то образом был замешан в крушении «Мудрости Чохаро».
Это была несусветная чушь, но именно такие нелепые слухи труднее всего было искоренить. Конечно, все знали правду: знали, что Майя последние десять лет провел в заключении в Эдономи, что у него не было опыта ни в политике, ни в дворцовых интригах, что он не имел ни малейшего представления о том, как нанять убийц и подстроить крушение воздушного корабля. Но любому сразу бросалась в глаза другая правда: Майя, самый младший, нелюбимый ребенок Варенечибеля, внезапно стал императором. Даже если бы он сказал тем, кто распространял слухи, что никогда не хотел править страной – а он не мог этого сказать, поскольку вынужден был носить маску Эдрехасивара, – его не приняли бы всерьез. Ни один обитатель Унтэйлейанского Двора никогда не поверил бы в то, что разумное существо не желает быть императором. Для них это было немыслимо.