ние остальных гостей, – мы не изучаем ни текстильное производство, ни историю Кседо – областью наших интересов является филология. Эту накидку завещал нам в качестве улишената’ана один близкий друг.
– Простите великодушно, – пробормотал Майя. Ему хотелось отвлечься, чтобы не думать, как было бы замечательно, если бы у него осталась хотя бы одна из материнских вышитых подушек. – Но что такое филология?
За столом воцарилось молчание. Лантевель приподнял брови со странным выражением лица, словно предположил, что император насмехается над ним. Майя сказал:
– Мы действительно не знаем. Наше образование было несколько… беспорядочным.
– У вас были учителя? – спросил Пашавар.
– Нет, только Сетерис, – вырвалось у Майи. Он слишком поздно понял, что, назвав кузена по имени, нанес ему оскорбление.
Пашавар презрительно хмыкнул.
– Должно быть, из Сетериса Нелара получился самый худший учитель во всей империи.
– Напротив, он бывал очень хорошим учителем, когда у него возникала охота нас чему-нибудь научить.
Майя в ужасе прикусил язык и только в этот момент понял, что тепло, разливавшееся по телу, и легкое головокружение являлись результатом действия спиртного. Вино Лантевеля оказалось крепче, чем он думал.
– Допустим, но как часто ему хотелось заниматься вашим образованием? – спросил Пашавар, многозначительно глядя на Майю. – Мы помним Сетериса Нелара и его непомерное самомнение.
– А мы помним, – вставила дач’осмин Лантевин, не обращая внимания на недовольное лицо осмеррем Пашаваран, – его смертельную обиду на лорда Чавара.
– Осмер Нелар сам хотел стать лорд-канцлером, – объяснил Пашавар, – после того, как понял, что ему не сделать в суде карьеры, о которой он мечтал.
– Самонадеянность, – буркнул Лантевель.
– Да, – ответил Пашавар, – но, насколько нам известно, он ничем не уступает Чавару.
Лантевель отмахнулся от этой явной провокации.
– Всем известно, что пост лорд-канцлера является во многом чисто политическим, но все же нельзя занимать его, не имея никакого представления о деятельности администрации канцлера.
– Однако Нелар ухватился за возможность, – сказал Пашавар, отвечая на вопрос, задать который у Майи не хватило смелости. – Пост лорд-канцлера освобождается не каждый день. Если бы он не предпринял попытку тогда, ему пришлось бы ждать подходящего момента еще лет сорок. Осмер Нелар был амбициозен и самонадеян, как верно заметил Лантевель; а кроме того, жена не давала ему покоя. По крайней мере, так считал Варенечибель. Он не позволил ей поселиться вместе с мужем в Эдономи, потому что, как он говорил, ему не хотелось, чтобы они интриговали вместе.
Она осталась при дворе, всю свою энергию тратила на то, чтобы пытаться вернуть мужа, а его силы уходили на… – Он взглянул на Майю, приподняв брови, но у Майи был еще один вопрос.
– Что же он сделал? Он никогда не говорил об этом, никто в Эдономи не имел ни малейшего представления о его проступке.
Майя не раз слышал, как Кево и Пелчара выдвигали самые разные версии относительно его наставника, но понимал, что это всего лишь фантазии. Слуги без стеснения приписывали Сетерису самые гнусные и неслыханные пороки.
– Ах, – усмехнулся Пашавар и взглянул на Лантевеля. – Вы знаете эту историю от Чавара, Лантевель, а он слышал ее непосредственно от Варенечибеля.
– Именно, – отозвался Лантевель. – Осмер Нелар попытался очернить Чавара в глазах Варенечибеля – увы, мы могли бы сказать ему, что эта попытка была заранее обречена на провал. Но осмер Нелар сказал нечто такое, что Варенечибель истолковал как намерение повлиять на императора.
– Измена, – прошептал Майя. Во рту стоял металлический привкус, хотелось пить. Слишком много вина. Сетерис очень тщательно просвещал Майю насчет различных видов измены – и бывал при этом чрезвычайно озлобленным.
– Да, – кивнул Пашавар. – Несложно угадать следующий вопрос, ваша светлость: почему голова осмера Нелара все еще красуется у него на плечах?
– Вы до сих пор злитесь по этому поводу? – хмыкнул маркиз, и Пашавар стукнул кулаком по столу с такой силой, что зазвенели бокалы, а Майя и меррем Ортемо вздрогнули от неожиданности.
– Император не выше закона! – воскликнул Пашавар, грозно глядя на Лантевеля и прижав уши к голове. – Император – это и есть закон. Проигнорировав правовую процедуру, император создал опасный прецедент.
– Мы не понимаем, – сказал Майя, стараясь говорить спокойно.
– Осмеру Нелару не было предъявлено формального обвинения в измене – его вообще ни в чем не обвинили, – вмешался капитан Ортема. – По приказу императора его заключили в Эсторамир на три или четыре месяца, а потом отправили в Эдономи, как известно вашей светлости. Почти то же самое произошло с Арбелан Джасан, виконтом Ульджавелем и многими другими.
– Мой дорогой Ортема, – вмешался Лантевель, – неужели вы дошли до того, что критикуете покойного императора?
– Нет, – ответил Ортема. Майе показалось, что он нисколько не обиделся на маркиза за провокацию. – Мы всего лишь констатируем факт. Императору Эдрехасивару известно, что это правда.
– Да, – сказал Майя. – Виконт Ульджавель умер в изгнании? Мы впервые слышим это имя.
– Он впал в отчаяние и покончил с собой, – объяснил Лантевель.
– Это было не ритуальное самоубийство, реветворан? – спросил Майя, насторожившись.
– Нет, поскольку для такого потребовался бы приказ Варенечибеля или по меньшей мере его разрешение, а Ульджавель считал, что он не получит даже этой милости.
– Ульджавель был психически неуравновешенным, – заметил Пашавар. – Он унаследовал эти проблемы по материнской линии. Тем не менее. Это не меняет того факта, что Варенечибель поступил с ним и с другими своими противниками так, что мы не можем не осуждать его всем сердцем.
– А вы уверены, – усмехнулся Лантевель, – в том, что Эдрехасивар не бросит вас в Эсторамир за критические высказывания в адрес его покойного отца?
– Ха! – воскликнул Пашавар. Майя не понял, было ли это восклицание или презрительный смешок. – Если бы Эдрехасивар пожелал расправиться со своими врагами, бросая их в Эсторамир – или, еще лучше, в Невеннамир, – он начал бы не с нас. – Лорд, насмешливо прищурившись, смотрел на Майю. – Или все же с нас?
– Нет, – ответил Майя, – но мы всегда можем передумать.
Наступила гнетущая тишина, и Майя испугался, что неверно оценил характер Пашавара; но затем Пашавар и Лантевель рассмеялись, и Пашавар поднял бокал, глядя на Майю.
– Итак, у котенка имеются коготки.
Майя улыбнулся насколько мог искренне, радуясь тому, что у него достаточно темная кожа, и окружающие не заметили, что кровь бросилась ему в лицо. Ортема спокойно заметил:
– Если кот не оцарапал вас, это вовсе не значит, что он не может этого сделать – вам это прекрасно известно, лорд Пашавар.
– Заслуженный упрек, – сказал Пашавар, по-прежнему улыбаясь.
– Мы до сих пор не ответили на вопрос императора, – вмешался Лантевель. – Филология, ваша светлость, это наука о происхождении слов.
– О происхождении слов? – удивился Майя.
– Мы изучаем изменения, происходящие с языком, – продолжал Лантевель. – Почему слово имеет одну форму у шелководов с востока, и иную – у пастухов на западе. Почему некоторые слова остаются в разговорном языке на протяжении поколений, а другие выходят из употребления. Мы видим, что вы не совсем уловили суть. Например, слово «морхат», «небо», было в ходу при дворе прапрапрадеда вашего двоюродного деда, Эдревечелара Четырнадцатого. Но сейчас никто не использует его; более того, никто не знает, что оно означает. Цель нашего исследования – установить, когда оно исчезло из языка, и когда появилось слово, заменившее его.
– Вообще-то, – спокойно заметил Ортема, – насчет исчезновения – это не совсем верно. Мы знаем слово «морхат», потому что слышали его от варваров Эврессай.
– Правда? – воскликнул Лантевель, подпрыгнув в своем кресле.
Майя немного успокоился, решив, что разговор о «происхождении слов», в конце концов, возможно, и не шутка. Во-первых, он не верил в то, что Ортема согласился бы принять участие в подобном розыгрыше. Во-вторых, Лантевель был настолько поглощен разговором с Ортемой и выяснением деталей, что забыл о присутствии императора. Майя склонился над тарелкой и слушал, как Ортема отвечает на вопросы маркиза. Постепенно капитан начал охотнее рассказывать о народе, с которым сражался большую часть жизни.
Войны с Эврессай начались еще во времена правления деда Майи. Поводом к войне послужил отказ народов, населявших Степи Эврессай, признать Варевесену своим сюзереном и платить дань империи. Война продолжалась с перерывами более восьмидесяти лет, потому что варвары не могли ни прогнать эльфов, ни захватить Анмур’тэйлейан, неприступную крепость, осада которой началась еще до окончания строительства. А эльфы, в свою очередь, не в состоянии были усмирить варваров.
– Вы не можете себе представить, ваша светлость, насколько бескрайни эти степи. А наджморхатверас – так они называют себя, что в переводе означает «народ ночного неба» – так вот, наджморхатверас ничего не строят. Ни крепостей, ни городов, ни даже дорог. Они живут в палатках, передвигаются небольшими группами, по двадцать-тридцать воинов. Даже если наши лазутчики находят место встречи нескольких кланов, те снимаются с лагеря и рассеиваются прежде, чем наши воины успевают добраться до места. Кроме того, наджморхатверас – мастера засад. Воевать с ними – все равно что пытаться удержать песок в кулаке.
– Но если степи так огромны, почему наджморхатверас просто не отступят и не скроются в них? – спросил Майя. Он испугался, что задал глупый вопрос, но потом подумал, что задавать глупые вопросы – это, кажется, и есть работа императора.
– Из чистого упрямства, – рявкнул Пашавар.
– Нет, – возразил Ортема, – все не так просто, хотя мы не знали правды до тех пор, пока не догадались спросить у одного из пленных, почему наджморхатверас называют крепость Анмур’тэйлейан «Памятником Смерти». Мы считали… – По-видимому, капитан имел в виду не только себя, но и несколько поколений рыцарей и простых солдат, воевавших и умиравших вдали от дома. – … Мы считали, что они назвали крепость так потому, что под ее стенами погибло множество их соотечественников. Но этот пленный… ваша светлость, вам известно что-нибудь о степных колдунах?