Император. Книги 1-5 — Конн Иггульден — страница 67 читать онлайн бесплатно

ГАЛЛИЯ

ГЛАВА 22

— Так почему же ты остаешься с ним? — поинтересовался Кабера.

Стоящий рядом грозный воин в серебряных доспехах лишь отдаленно напоминал прежнего юношу, и мало кто в лагере осмелился бы задать Бруту этот вопрос.

Они наблюдали, как Юлий поднимается по дубовым ступеням возвышающегося на бастионе укрепления лучников. Брут стоял слишком далеко и не мог заметить всех деталей, хотя прекрасно видел, как блестит в нагрудной пластине солнце. С трудом оторвав взгляд от притягательного зрелища, он посмотрел на Каберу, словно только что вспомнил о присутствии целителя.

— А ты взгляни на этого человека, — ответил он. — Меньше двух лет назад Цезарь уехал из Испании почти с пустыми руками, и вот сейчас он консул и обладает мандатом сената. Кто еще отдал бы мне в полное распоряжение целый легион, чтобы я привел его сюда? За кем же еще мне следовать?

В голосе воина звучали горькие нотки, и Кабера забеспокоился: ведь и Юлия, и Брута он знал с самого детства. Во всех деталях знал историю разрыва Юлия с Сервилией, хотя сын красавицы не сказал об этом ни слова. А так хотелось спросить — чтобы представить возможные последствия драмы.

— Но ведь он твой самый давний друг, — заметил Кабера и тут же увидел, как поежился от этих слов Брут.

— Ну да, а я — его меч. Когда спокойно обдумываю все, что удалось сделать Цезарю, то просто не могу не поражаться. Неужели в Риме сидят глупцы, которые не замечают его амбиций? Юлий рассказал о той сделке, которую заключил, но я до сих пор не могу поверить, что дело действительно обстоит так. Помпей искренне считает, что получил солидную выгоду? Возможно, он и распоряжается городом, но живет, словно арендатор, ожидающий приезда хозяина. И люди это знают. Ты и сам видел те толпы, которые пришли на Марсово поле проводить нас. И если Помпей считает, что Юлий остановится на чем-то меньшем, чем корона, то он глубоко заблуждается!

Брут замолчал и интуитивно оглянулся, чтобы проверить, не слышал ли кто неосторожных слов. Они с Каберой стояли, прислонившись к стене укрепления, строительство которого заняло несколько месяцев. Двадцать миль земляного вала, а на нем — стена. Сооружение получилось внушительным — не ниже роста троих высоких мужчин. Оно возвышалось над рекой Роной и тянулось вдоль ее русла — по северной границе римской провинции. Заграждение казалось почти таким же надежным, как и возвышавшиеся на востоке Альпы.

Бастион выглядел настолько прочным, что без труда мог остановить любую армию, которая попыталась бы переправиться через реку. Легионы уверенно охраняли свои посты, хотя все в лагере прекрасно понимали, что оборона Юлия не удовлетворит — не зря ведь он привез с собой специальный документ.

Цезарь показал бумагу претору приютившейся у подножия Альп крошечной римской провинции, и тот, едва прочитав ее, побледнел и благоговейно притронулся пальцем к печати сената. Он никогда еще не встречал настолько туманно изложенного приказа, а потому, представив все возможные последствия, лишь низко склонил голову. Помпей и Красс не вдавались в детали и не разменивались на мелочи. На самом же деле Юлий сам продиктовал документ своему секретарю Адану, а потом отправил его двум членам триумвирата, чтобы те представили бумагу на голосование сената. Приказ кратко формулировал основное положение: вся власть в Галлии отныне принадлежит Юлию Цезарю. Очень скоро это стало известно каждому легионеру.

Кабера потер дряблый подбородок, и Брут взглянул на старика с искренней симпатией. После того страшного напряжения, которого потребовало исцеление Домиция, старик страдал от слабости: половина лица выглядела безвольно обвисшей, а половина тела отказывалась служить. Никогда уже ему не ощутить в руках тетивы туго натянутого лука, да и во время марша легионеры несли целителя на носилках. Никто и никогда не слышал от Каберы ни единой жалобы, хотя Бруту и казалось, что жизнь в этом тщедушном теле теплится лишь за счет неугасимого любопытства. Вокруг постоянно происходило множество увлекательных событий, да и сама Галлия казалась настолько дикой и странной, что умереть было просто стыдно.

— Болит? — поинтересовался Брут.

Кабера, как мог, пожал плечами и убрал руку от лица. Смотрел он теперь лишь одним глазом, так как второй был постоянно закрыт безвольно опущенным веком. А кроме того, приходилось постоянно вытирать левый угол рта, чтобы не капала скопившая слюна. Этот жест уже стал привычным.

— Еще никогда не чувствовал себя лучше, дорогой мой римский полководец, которого я знал еще сопливым мальчонкой. Никогда не чувствовал лучше, хотя подняться на бастион и полюбоваться окрестностями мне удастся лишь с посторонней помощью. От слабости теперь уже никуда не деться, а чтобы взобраться на холм, необходима пара сильных ног.

Брут выпрямился.

— Я и сам туда пойду — ведь на левом берегу собираются воины гельветов. Когда они услышат, что Юлий не пропустит их через территорию нашей маленькой провинции, может произойти довольно интересная сцена. Ну, вперед, старик! О, да ты легкий, словно пушинка!

Кабере пришлось потерпеть, пока молодой сильный воин взвалил его на спину и крепко обхватил ноги. Сам же старик держался лишь правой рукой — левая беспомощно повисла.

— Главное не вес, а качество груза. Запомни это, о юноша! — шутливо прошамкал целитель, и хотя из-за нарушенной дикции слова прозвучали невнятно, Брут все понял и улыбнулся.

Юлий стоял на вершине бастиона и смотрел на стремительно бегущие воды Роны. Мощное весеннее течение бурлило, то и дело вздымая барашки пены. Противоположный берег заполнили люди: мужчины, женщины, дети. Некоторые просто сидели на берегу и болтали ногами в воде, как будто впереди их не ожидало ничего более серьезного, чем долгий приятный отдых. Одежда детей и стариков выглядела очень просто: грубая домотканая материя, веревочный пояс. Явно преобладал каштановый цвет волос, хотя встречались и золотые, и даже рыжие головы. Люди вели с собой быков и ослов, нагруженных запасами продовольствия и всего, что необходимо такой армии на марше. Юлий прекрасно понимал все трудности, ведь ему самому приходилось кормить легионы, которыми он командовал. С таким количеством голодных ртов просто невозможно надолго задерживаться в одном месте, поскольку те земли, по которым проходило войско, оказывались поистине опустошенными, причем на полное восстановление хозяйства и запасов крестьянам потребовались бы долгие годы. Гельветы тоже оставляли за спиной бедность и разруху.

Их воины отчетливо выделялись темными кожаными доспехами. Они пробирались сквозь толпу, окликая тех, кто подошел к воде слишком близко. Юлий увидел, как один даже вытащил из ножен меч и, держа его плашмя, начал расчищать путь, чтобы товарищи могли протащить лодку. Зрелище казалось живым, ярким, но абсолютно хаотичным. В холодном воздухе даже разносился напев флейты, хотя самого музыканта разглядеть не удалось.

Ритмично скандируя, гельветы спустили лодку на воду и, придерживая ее на мелководье, дождались, пока гребцы займут свои места. У каждого борта сели по три человека, и все же Юлий прекрасно понимал, как трудно им будет грести против мощного, все сметающего на своем пути течения. Никому даже в голову не приходила мысль о возможности преследования, а потому наблюдающие со своего укрепления римляне сохраняли полное спокойствие.

Численность армии трудно было оценить даже приблизительно. Юлий слышал, что гельветы опустошили свои земли и двинулись на юг. Что ж, сомневаться не приходилось. Если эти люди не остановятся, путь их неизбежно должен пройти по той узкой полоске земли у подножия Альп, которая находится во власти римлян.

— Никогда еще не видел такого скопления людей, — едва слышно, почти про себя пробормотал Юлий.

Стоящий рядом претор взглянул на полководца. Он доброжелательно встретил римские легионы, а особенно ветеранов Десятого. Некоторых из постоянных обитателей торгового аванпоста возмущала та перемена власти и уклада, которую нес с собой Цезарь, однако другим нововведения казались глотком свежего воздуха. В разговорах ощущался радостный оптимизм и надежда на новые, выгодные и интересные сделки. Римским купцам больше не придется терпеть откровенное презрение галльских торговцев и мириться с мыслью, что их лишь с трудом выносят, но не принимают. Под защитой всего лишь одного легиона провинция вряд ли могла считаться полностью принадлежащей Риму, а если бы вдруг прервалась торговля вином, ее и вообще забросили бы. Те, кто все еще не оставил надежды на развитие и собственную карьеру, встречали войско Цезаря с распростертыми объятиями. Но больше всех, конечно, радовался командир форпоста, Марк Антоний.

Едва Юлий показал ему приказы сената, лицо военачальника озарилось широкой улыбкой.

— Наконец-то у нас здесь затеплится жизнь, — заметил он. — Я написал уже целую кучу писем и начал терять всякую надежду.

Юлий готовился к иной встрече и даже опасался неповиновения. В поселение римлян он явился, словно громовержец, готовый карать и принуждать, однако такая встреча мгновенно растопила лед, и полководец радостно рассмеялся: искренняя радость Марка Антония была очень приятной. Да и сам претор оказался человеком чрезвычайно симпатичным. Юлий с живым интересом выслушал рассказ о жизни местного населения и о том шатком перемирии, которое римлянам удалось заключить с племенами. Марк Антоний не скрывал возникающих проблем; больше того, он говорил о них с таким глубоким проникновением в суть дела, что Юлий немедленно включил этого человека в число советников.

Если кому-то столь внезапный взлет новой личности и не понравился, внешне это никак не проявилось. Сам же Марк Антоний служил в провинции уже четыре года и вполне мог нарисовать детальную картину той паутины альянсов и противоречий, которая препятствовала выгодной торговле и связывала руки эффективному управлению.

— Это не столько переселение, сколько марш захватчиков. — Марк Антоний кивнул в сторону толпы на противоположном берегу. — Не столь многочисленное племя попросту потеряет и женщин, и продовольствие — практически все, что имеет.

Претор испытывал благоговейный ужас перед присланным самим Римом грозным человеком, однако он получил приказ говорить свободно и теперь наслаждался новым статусом, особенно заметным среди подчиненных.

— И что же, повернуть их никак нельзя? — внимательно вглядываясь в происходящее за рекой, уточнил Цезарь.

Марк Антоний посмотрел туда, где в полном боевом порядке строились легионы. В их стройности ощущалась такая сила, что по коже претора пробежал приятный холодок возбуждения. Десять тысяч человек привел Юлий, а еще три легиона подошли с севера Италии. Их появление как нельзя ярче показало всю власть, которой обладал Цезарь: стоило ему разослать гонцов с копиями приказа, как на его зов через Альпы тут же поспешили пятнадцать тысяч человек.

— Если заставить этих людей повернуть обратно, то зимой они умрут с голоду. Мои разведчики насчитали четыреста горящих деревень, причем сожжены не только дома, но и амбары с запасами. Гельветы понимают, что отступать некуда, а потому будут драться еще отчаяннее.

На площадке показался Брут. Он осторожно опустил на землю Каберу — так, чтобы здоровой рукой старик мог ухватиться за поручень деревянного заграждения и вместе со всеми наблюдать за событиями. Подойдя к Юлию, центурион отсалютовал по всем правилам, ведь перед новым человеком дисциплину требовалось соблюдать особенно строго. Марк Антоний не вызывал у Брута особого восхищения: казалось фальшивым полное согласие этого человека и с целями, и с амбициями Цезаря. Впрочем, собственное мнение центурион решил оставить при себе, опасаясь, что ничего, кроме ревности, окружающие в нем не обнаружат. И правда, глядя, как свободно, словно давние друзья, беседуют два почти не знакомых между собой воина, Брут ощутил внезапный укол разочарования и зависти. Вот Марк Антоний сказал что-то забавное насчет огромной толпы гельветов, и Юлий явно оценил шутку, ответив на нее собственной остротой.

Претор выглядел сильным, крупным, добродушным человеком. Такие Юлию встречались редко, но неизбежно привлекали внимание и вызывали живой интерес. Брут знал, что дороже всего на свете Цезарь ценил раскатистый смех и мужество людей, похожих на его дядю Мария. Марк Антоний точно подходил под этот тип, словно специально готовился к роли любимца. Он казался на целую голову выше консула, а характерный нос гордо заявлял всему миру, что человек этот принадлежит к благородному римскому роду. И этот прямой нос, и густые, всегда насупленные брови придавали лицу серьезное, даже суровое выражение. Оно изменялось лишь в минуты смеха. При каждом удобном случае Марк Антоний принимался перечислять имена собственных предков, как будто верил, что одно лишь их количество подтверждает благородство родословной.

Конечно, Сулла не мог не полюбить такого человека, раздраженно подумал Брут. Голова претора казалась переполненной идеями, которые можно было осуществить именно сейчас, с появлением Цезаря, однако сам он почему-то не претворил в жизнь ни одной из них. Невольно Брут спросил себя, понимает ли этот благородный римлянин, как развернулся бы на его месте сам Цезарь, даже если бы в его распоряжении находился всего лишь один легион.

Отбросив провокационные мысли, Брут оперся на перила рядом с Каберой и начал наблюдать за лодкой. Вот она подошла к римскому берегу, гребцы выпрыгнули на мелководье и принялись вытаскивать суденышко на берег. Гельветы стояли в тени той самой стены, которую римляне возвели специально, чтобы их остановить. Даже несмотря на необычную многочисленность, эти люди вряд ли отважатся посягнуть на линию обороны.

— Они должны понимать, что любую лодку мы сможем потопить копьями и камнями еще до того, как она пристанет к берегу. Атаковать для них — значит обречь себя на верную смерть, — заметил Юлий.

— А если они идут с миром? — уточнил Марк Антоний, не отводя взгляда от стоящих чуть в стороне от гребцов посланников.

Цезарь пожал плечами.

— Ну, в таком случае я продемонстрирую им действенность римского правления. Так или иначе, я сумею утвердиться в этой стране.

И Брут, и Кабера одновременно повернулись, чтобы взглянуть на того, кого так хорошо знали. Юлий стоял на бастионе, выпрямившись во весь рост и ожидая обращения гельветов. На лице его играла улыбка жестокого удовольствия.

С таким же выражением несколько месяцев назад полководец слушал выступление Марка Антония на первом военном совете.

— Я рад, что вы здесь, соотечественники, — заявил тогда претор. — Дело в том, что нам грозит вторжение.

Брут невольно подумал, что Юлий давным-давно мечтал о победе над этими дикими землями. Гельветы были лишь одним из племен, населявших эти края, а ведь Юлий стремился подчинить Риму всю страну. Однако, несмотря на всю целеустремленность, сейчас рядом с ними, на этом бастионе, стоял совсем не тот человек, которого они знали в Испании. Это чувствовали все, а Кабера даже прикрыл глаза, позволив внутреннему взору обратиться в будущее.

Старик покачнулся и, не поймай его Брут, непременно упал бы. Все остальные стояли неподвижно, внимательно вслушиваясь в произносимые посланниками непонятные слова. Юлий повернулся к переводчику, который повторял все сказанное на плохой латыни. Отвернувшись от посланников, он улыбнулся, словно собственным мыслям, а потом, положив обе руки на перила, обратился к чужестранцам.

— Нет! — громко произнес он. — Вы не пройдете!

Потом взглянул на Марка Антония.

— Если они отправятся на запад, вдоль Роны, а потом резко свернут на юг, какие племена окажутся на их пути?

— Непосредственно к западу от нас живут эдуи, соответственно, они пострадают больше всех, хотя амбарры и аллоброги…

— Какое из них самое богатое? — быстро прервал Юлий.

Марк Антоний задумался.

— Говорят, что у эдуев огромные стада и…

— Привези ко мне их вождя — как можно быстрее. И обеспечь безопасность, — снова устремив взгляд вниз, распорядился Юлий. Лодка уже отчалила и направилась к противоположному берегу, а сидящие в ней люди казались очень недовольными и рассерженными.

Прошли сутки, за ними вторые. Наступила третья ночь. Небольшой форт погрузился в тишину, хотя Юлий и слышал шаги сменявшихся на стене часовых. Для пришедших из Рима легионеров построили новые казармы, но три легиона с севера Италии все еще продолжали ночевать в палатках, в укрепленном лагере. Юлий не собирался строить для них более надежное жилище. Надеялся, что можно будет обойтись и без него.

Полководец нетерпеливо ждал, пока найденный Марком Антонием переводчик передаст его слова вождю племени эдуев. Тот говорил гораздо дольше, чем можно было бы ожидать, однако Цезарь решил не сообщать о том, что Адан не только понимает язык, но и сам может говорить на нем. Надежнее казалось сохранить тайну. Впервые услышав речь галлов, секретарь-испанец поначалу сам поразился. Оказалось, что его собственный народ говорил на родственном языке, так что юноша без труда понимал значительную часть разговоров. Юлий решил, что давным-давно, когда Рим был всего лишь приютившейся среди семи холмов небольшой деревушкой, из каких-то далеких стран пришло одно кочевое племя и заселило земли Галлии и Испании.

Теперь Адан не пропускал ни одной встречи с местными жителями и внимательно вслушивался во все, что на них говорилось, делая при этом вид, что переписывает продиктованные Цезарем заметки и письма. Потом, оставшись с консулом наедине, секретарь посвящал его в малейшие детали сказанного, намеренно или невольно упущенные переводчиками. Память никогда не подводила его.

Пока переводчик подозрительно долго излагал вождю суть исходящей от гельветов опасности, Юлий украдкой бросил взгляд на усердного испанца. Местный предводитель казался типичным представителем своего народа: темноволосый, с худым, резко очерченным лицом, часть которого пряталась за блестящей от масла бородой. Эдуи утверждали, что царя у них нет, но этот человек, по имени Мхорбэйн, выступал в качестве главного магистрата, получившего должность не по наследству, а в результате выборов.

Наконец Мхорбэйн ответил на речь римского полководца, и Юлий с нетерпением ждал, пока переводчик соберется с мыслями и передаст сказанное.

— Эдуи хотят, чтобы ты помог им прогнать гельветов от границ их земель, — наконец произнес переводчик.

Юлий рассмеялся так резко, что Мхорбэйн от неожиданности даже вздрогнул.

— Хотят? — переспросил он с иронией в голосе. — Скажи этому человеку, что я готов спасти его народ от гибели, но только в том случае, если он заплатит за это зерном и мясом. Моих воинов надо хорошо кормить. А чтобы прокормить тридцать тысяч сильных мужчин, надо каждый день забивать не меньше двухсот голов коров и быков. Не меньше! Впрочем, в это количество мяса может войти и дичь, и баранина. А еще мне необходимы зерно, хлеб, масло, рыба и специи. И пока я все это не получу, с места ни за что не тронусь.

Переговоры приняли серьезный оборот, хотя их и замедлял неуклюжий перевод. Цезарь едва сдерживался, чтобы не прогнать прочь бестолкового толмача и не поставить на его место быстрого и сообразительного Адана. Однако делать этого было нельзя, а потому час тянулся за часом, и вот уже за спиной, над горами, показалась ярко-оранжевая луна. Судя по всему, терпение Мхорбэйна тоже лопнуло, и, так и не дождавшись, пока переводчик справится с очередным предложением, вождь махнул рукой и сам заговорил на чистой латыни, да еще и с очевидным римским акцентом.

— Хватит с нас услуг этого глупца. Я прекрасно понимаю твои слова и без его помощи!

Открытие развеселило Юлия, и он от всей души расхохотался.

— Правда, он убивает мой язык. Но кто же научил тебя речи Рима?

Галл пожал плечами.

— Едва появившись в наших краях, Марк Антоний разослал своих людей во все племена. Мало кому из них довелось остаться в живых, но я не убил учителя. Вот этот несчастный постигал латынь у того же римлянина, да только плохо. Способностями к языкам он, конечно, похвастаться не может, но, кроме него, мне некого было предложить.

Теперь уже разговор пошел значительно быстрее, и Юлий не переставал удивляться попытке вождя скрыть свое прекрасное знание языка. Может быть, этот умный человек догадывается и о той роли, которую играет на переговорах Адан? Все возможно. Вождь, несомненно, отличался проницательностью, и Юлий постоянно ощущал на себе его оценивающий взгляд.

Когда наконец соглашение было достигнуто, Цезарь поднялся и положил руку на плечо Мхорбэйна. Под толстым шерстяным плащом ощущались твердые мышцы. Галл был в большей степени военным предводителем, а не магистратом, во всяком случае в понимании римского консула. Проводив гостя туда, где его ждали лошади, Юлий вернулся к Адану.

— Ну и что же? — поинтересовался он. — Много ценного я упустил, пока вождь не потерял терпение?

Адан улыбнулся любопытству полководца.

— Мхорбэйн спрашивал переводчика, хватит ли у тебя сил остановить гельветов, и тот ответил, что это вполне возможно. Все остальное ты и сам слышал. У галлов нет выбора: если мы им не поможем, все их стада окажутся съеденными этими захватчиками.

— Прекрасно. Я прямо на глазах превращаюсь из чужестранного завоевателя, не менее опасного, чем гельветы, в благородного римлянина, готового прийти на помощь дружественным племенам. Обязательно подчеркни это обстоятельство в эпистоле. Пусть мой народ знает о тех благих делах, которые мы здесь вершим.

— А это важно? — наивно поинтересовался Адан.

Юлий улыбнулся.

— Ты даже не представляешь, насколько важно. Гражданам вовсе не интересно знать, как именно завоевываются страны. Им приятнее думать, что враждебные армии падают ниц не перед нашей силой, а перед нашим нравственным превосходством. Приходится действовать осторожно, даже несмотря на мандат сената. Если власть в Риме вдруг покачнется, меня призовут обратно, и тогда уж непременно найдутся недоброжелатели, готовые любым способом очернить консула. Так что отошли доклад, а в придачу отправь столько денег, чтобы его читали на каждой улице и на форуме. Пусть люди знают, как мы здесь стараемся ради их блага.

Юлий замолчал, и лицо его неожиданно потемнело: уйти от проблем никак не удавалось.

— Дело за малым. Осталось всего лишь победить самую многочисленную армию из всех, которые мне доводилось видеть, и вот тогда уже действительно можно будет послать в Рим добрые вести. Позови Брута, Марка Антония, Октавиана, Домиция — всех советников. И Рения тоже, он всегда дает здравые советы. Да, и скажи Бруту, чтобы немедленно выслал вперед разведчиков. Необходимо точно знать, где сейчас гельветы и как именно они организованы. Ну, быстрее, парень. Еще предстоит составить план боя, а на рассвете надо выступать.

ГЛАВА 23

Юлий лежал на животе и смотрел, как гельветы идут по равнине. Даже полная сосредоточенность не помешала ему заметить пышную, щедрую растительность галльской земли. По сравнению с ней земля Рима выглядела бедной и сухой. Вместо родных голых южных гор, на склонах которых крестьянам с трудом удавалось заработать на жизнь, перед ним расстилались мягкие холмы плодородной почвы. Они манили, рождая в душе исконное стремление к земле и ее дарам. Да, Галлия действительно могла бы накормить всю римскую державу.

Начинало смеркаться, и в темнеющем воздухе ветер донес протяжные звуки горнов. Цезарь нетерпеливо сжал кулаки: он знал, что огромная колонна остановилась на ночлег. Подбежал один из разведчиков и, тяжело переводя дыхание, устроился в высокой траве рядом с полководцем.

— Судя по всему, это и есть все имеющиеся у них силы, — сбивчиво заговорил он. — Не удалось обнаружить ни резерва, ни арьергарда. Войско движется быстро, но сегодня ночью оно должно остановиться на отдых. В ином случае начнутся потери.

— Они уже останавливаются, — заметил Юлий. — Видишь, как воины устраиваются на ночлег вокруг ядра лагеря? Расположение немного напоминает греческую фалангу. Интересно, они сами придумали такое построение или их предки когда-нибудь проходили по греческим землям? Если представится возможность, надо будет спросить у кого-нибудь из знающих людей.

Цезарь внимательно оглядел расстилающуюся впереди долину, словно пытаясь просчитать все возможные варианты. В лесу, всего в одной миле отсюда, тридцать тысяч легионеров готовы в любую минуту обрушиться на гельветов. Сложность, правда, заключалась в том, что после тяжелого перехода продолжительностью почти в сорок миль люди очень устали; чтобы перехватить противника, идти приходилось быстро. Как жаль, что не удалось доставить сюда большие баллисты и луки-скорпионы — ведь они оказались таким грозным оружием! Использовать их на равнине очень удобно, но до тех пор, пока не появятся дороги, этим военным машинам придется оставаться на повозках в разобранном виде.

— В жизни не видел столько воинов сразу, — в благоговейном ужасе прошептал разведчик. Конечно, гельветы не могли услышать ни единого слова, но масса их казалась настолько огромной и давящей, что Юлий невольно тоже заговорил шепотом.

— Тысяч восемьдесят, а с обозами, наверное, и того больше, — оценил он. Да, на такую махину нельзя посылать в атаку даже свежие легионы, не говоря уже об измученных долгим маршем. — Позови Брута, — приказал Цезарь.

Вскоре раздались торопливые шаги, и Брут опустился рядом на траву.

Гельветы двигались по ведущей в земли эдуев просторной равнине. Стремительно пройдя по берегу реки, они начали разбивать лагерь. Выдержке и организации этих людей можно было только удивляться. Если вдруг они пройдут в глубь земель эдуев, то окажутся в густом лесу, и тогда легионы сразу потеряют преимущество. Ведь леса в этих краях оказались совсем не такими, как в Риме, где они светлые и просторные. Заросли и густой подлесок не позволяли развернуться лошадям, а потому организованный бой был просто невозможным. Таким образом, ситуацию определяла численность войск, а гельветы давным-давно обладали колоссальной по масштабу армией, которая могла двигаться только вперед.

Войско сожгло первую же деревню на границе земель эдуев. Лазутчики сообщили, что никто из жителей не уцелел. Женщин забрали в обоз, туда же отправился и скот. Тех животных, которых не смогли увести с собой, забили на месте. Если не удастся остановить это полчище саранчи здесь, на равнине, оно сметет на своем пути все, что встретит, — деревню за деревней. Хорошо хоть, что племя не двигалось ночью, а останавливалось на отдых. Конечно, численность приводила гельветов к переоценке собственных сил, но, с другой стороны, победить такую массу даже силами хорошо подготовленных легионов действительно очень трудно.

Юлий повернулся к Бруту.

— Видишь вон тот холм, на западе? — Он показал на видневшийся вдали большой утес, местами покрытый зелеными островками травы. Брут молча кивнул. — Выгодная позиция. Возьми Десятый и Третий и к рассвету поднимись на вершину. Гельветы увидят опасность и не смогут оставить вас там. Пусть с тобой отправятся и лучники из Аримина, только не оставляй их без прикрытия. Там, наверху, они окажутся гораздо полезнее, чем внизу, на равнине. — Полководец невесело усмехнулся и положил руку на плечо товарища. — Этим варварским племенам никогда еще не приходилось воевать с легионерами, Брут. А завтра на рассвете перед ними окажется десять тысяч отборных воинов. Так что ты преподашь хороший урок.

Брут взглянул на друга. Солнце уже садилось, и в его лучах взгляд Цезаря казался яростным и воинственным.

— Я не успею подняться на гору к рассвету, — произнес он. В присутствии разведчиков воин мог выразить свои сомнения относительно приказа только таким способом.

Юлий, казалось, не заметил опасений и быстро продолжал:

— Поднимайся как можно осторожнее. Как только враг заметит тебя и пойдет в атаку, я нападу с тыла. Ну же, вперед!

Пригнувшись, Брут отступил, а оказавшись на безопасном расстоянии, выпрямился и бегом бросился к своим.

— Поднимайтесь, ребята, — скомандовал он, едва подойдя к первым рядам Десятого легиона. — Сегодня спать не придется.

Едва забрезжил рассвет, Юлий был на своем посту. Солнце вставало медленно, и пока оно не поднялось над горами, долина тонула в сером сумрачном свете. Гельветы начали готовиться к маршу, и Юлий хорошо видел, как воины расталкивали тех, кто до сих пор лежал. Вожаков легко было определить по мечам и копьям. Они не несли никакого груза; очевидно, в их обязанности входили исключительно военные действия. Юлий ждал того момента, когда неприятель заметит обосновавшихся на горе легионеров, и время тянулось невыносимо медленно.

Неподалеку во главе своего собственного и еще трех легионов дожидался команды к действию Марк Антоний. Голодные и замерзшие воины не имели возможности даже развести огонь, чтобы обогреться. Конечно, силы римлян никак не могли сравниться с неприятельскими, но рассчитывать на подкрепление не приходилось.

Неожиданно откуда-то сзади показался всадник, и Цезарь тут же яростно замахал рукой, пытаясь остановить его, пока не заметили враги. Разведчик соскочил с седла, бледный от волнения и стремительной скачки, и, задыхаясь, заговорил:

— Они на западе, на холме! Очень много вооруженных людей!

В сумрачном утреннем свете Юлий взглянул на гельветов. Племя казалось готовым к маршу, и никаких признаков паники или беспорядка заметно не было. Неужели они заметили разведчиков и заранее обеспечили позицию на фланге? Такой ход заслуживал уважения. Но где же Брут? Если бы произошло столкновение, звуки битвы далеко разнеслись бы в ночном воздухе. Может быть, центурион в темноте ошибся и поднялся не на тот холм? В отчаянии Юлий зло выругался. Связаться с пропавшими легионами невозможно, так что, пока они не объявятся, атаковать нельзя.

— Я разберусь, — пообещал полководец и повернулся к стоящим рядом людям. — Никаких горнов и сигналов. Немного отступите и передайте всем, чтоб строились возле реки.

Едва командиры разошлись, Юлий услышал звуки рога: это пришли в движение племена гельветов. Полное разочарование! Все планы нарушены, и схватка в густом лесу вовсе не сулит той скорой и окончательно победы, на которую рассчитывал римский полководец.

Брут ждал, пока солнце прогонит с горы черные мрачные тени. Он поставил Десятый легион перед своим Третьим галльским, рассчитывая, что опыт поможет воинам Юлия отразить любое нападение противника. Нельзя было не учитывать и того, что часть легиона составляли галлы. Цезарь считал, что боевой отряд можно воспитать меньше чем за год. Каждодневная совместная жизнь, работа и военные действия способны сплотить людей, как ничто другое. Но кто может предсказать, что произойдет в тот момент, когда этим людям прикажут выступить против своих же соотечественников? Когда Брут спросил галлов о гельветах, они лишь пожали плечами, словно не могло возникнуть никаких сложностей. Никто из воинов не принадлежал к этому племени. Более того, отправившись в Рим за золотом, они совсем не беспокоились о тех, кого оставили дома. Ведь не зря считается, что наемники живут только ради денег и довольствуются обществом себе подобных. Брут знал, что и жалованье, и продовольственное содержание новоиспеченных легионеров были прекрасными, но все-таки отразить первый натиск он поручил воинам Десятого.

Подъем оказался крайне тяжелым, и тем не менее невозможно было не признать, что Цезарь прекрасно видел и понимал лежащую перед ним местность. Брут пожалел, что оставил в лагере свою отборную центурию — честно говоря, он побоялся слишком тяжелого восхождения на гору. Впрочем, все прошло достаточно удачно: жертвы ограничились неудачными падениями в темноте и закончились несколькими вывихами и одной сломанной рукой. Да еще несколько человек потеряли по дороге мечи и теперь довольствовались лишь кинжалами. Несмотря на эти неприятности, на утес поднялись еще до зари и, не потеряв ни одного человека, прошли на его дальний склон. Сломанную руку накрепко перевязали, и воину теперь предстояло сражаться левой. Вернуться в лагерь он отказался: ткнув здоровой рукой в стоящего в первом ряду Десятого легиона Цирона, заявил, что великан запросто сможет метнуть копье и за него тоже.

В первых проблесках серого света Брут шепотом отдал приказ сомкнуть рассеянные по склону ряды. Даже испытанные бойцы Десятого с трудом ориентировались в темноте, а уж его собственный новый легион никак не мог обойтись без конкретных распоряжений. Каждый из воинов был вооружен четырьмя копьями, которые сейчас предстояло привести в боевое состояние. С таким арсеналом они вполне могли отразить любую атаку. Гельветы защищались овальными щитами, но они не могли спасти от тяжелых копий.

За горами встало солнце, и гельветы, ничего не подозревая, тронулись в путь. Брут с нетерпением ожидал той минуты, когда они увидят наблюдающие сверху Десятый и Третий галльский легионы. С улыбкой встречал он первые лучи солнца, и когда они наконец осветили окружающий мир, не удержался от откровенного радостного смеха. За несколько минут десять тысяч шлемов и лат превратились из тускло-серых в золотые, а сделанные из конского волоса желтые плюмажи центурионов ярко засияли. Колонна гельветов вмиг остановилась; люди показывали вверх, предупреждая друг друга о грозящей опасности.

Варварам почудилось, что легионы появились внезапно, словно возникнув в воздухе. Но люди не утратили мужества. Едва оправившись от изумления, они поняли, что имеют дело с реальным, живым неприятелем, и, сплотив ряды, издали громкий воинственный клич.

— Их, должно быть, не меньше полумиллиона, — почти с ужасом прошептал Брут. — Клянусь Марсом, не меньше!

Он увидел, как начали продвигаться вперед вооруженные копьями боевые фаланги. Обгоняя основную массу войска, они вставали перед ним. Первые ряды держали широкие щиты, которыми должны были сдерживать натиск противника. Однако этому стройному порядку не суждено было выдержать испытание горным склоном. Воины, словно волки, бросились вперед по неровной, каменистой поверхности земли, и, глядя на их напор и невероятную массу, Брут лишь изумленно покачал головой.

— Лучники, проверьте цель! — скомандовал центурион, и тут же четыре стрелы отметили границу досягаемости. Триста лучников пришли из Аримина в составе легионов северных римских земель, и мастерство их пока еще оставалось загадкой. Для незащищенных людей их атака была бы поистине разрушительной, однако гельветы могли без труда прикрыться широкими щитами.

— Копья к бою! — коротко скомандовал Брут.

Каждый из легионеров Десятого взял на изготовку свои четыре копья и в последний раз проверил наконечник. Воины не целились, а запускали тяжелые снаряды высоко в воздух, чтобы в момент атаки они упали на противника почти вертикально. Подобный способ требовал немалого искусства, но бойцы Десятого легиона были настоящими мастерами своего дела.

— Проверить дальность! — скомандовал Брут и тут же увидел, как Цирон привязал к древку одного из своих копий красную тряпку и, воинственно крикнув, метнул оружие. Сильнее великана в войске не было никого, а потому, воткнувшись в землю на крутом каменистом склоне, примерно на пятьдесят шагов ближе стрел, копье отметило самую дальнюю цель. Как только толпа гельветов пересечет эту границу, она окажется под градом железа. Не успеют сердца нападающих отсчитать десять ударов, как на их головы обрушится сорок тысяч копий.

С воинственными криками гельветы начали преодолевать склон, и их стремительное движение взметнуло в воздух целое облако пыли.

— Лучники! — отдал команду Брут, и стоящие в десятом ряду меткие стрелки начали методично опустошать свои колчаны. Брут внимательно смотрел, как стрелы поражают кричащих врагов. Пока еще атакующие находились вне зоны досягаемости более опасного оружия — копий. Закрывшись щитами от дождя стрел, они продолжали наступать, оставив за собой лишь несколько убитых. Итак, первая кровь пролилась. Брут надеялся, что Цезарь уже готов к действию.

Когда по долине разнесся крик гельветов, Юлий сидел в седле. Резким движением он повернул коня, отыскивая взглядом того из разведчиков, который сообщал о развитии событий.

— Где тот, кто сказал, что враг на холме? — выкрикнул он, ощущая неприятную, жутковатую пустоту в груди.

Призыв моментально облетел округу, и через минуту разведчик подъехал к полководцу. Он оказался совсем юным, и утренний холод окрасил его щеки ярким румянцем. Юлий приказал:

— Ты сообщал о неприятеле. Расскажи, что именно видел.

Не выдержав пристального взгляда полководца, юноша поежился и, заикаясь от страха, заговорил:

— Там, на горе, тысячи воинов. В темноте я не смог сосчитать, сколько именно, но очень много. Это засада.

Юлий на секунду прикрыл глаза.

— Немедленно арестуйте этого человека и накажите. Это наши легионы, глупец! — в ярости выкрикнул он.

Снова развернув коня, Цезарь обдумывал сложившуюся обстановку. Воины еще не успели отойти от долины дальше чем на несколько километров. Время есть. Полководец быстро отвязал от седла шлем, надел его и, опустив забрало, обратил к собравшимся грозный золотой лик.

— Десятый и Третий галльский остались без поддержки. Нам предстоит как можно стремительнее атаковать гельветов. Вперед, воины! За мной!

Брут дождался того момента, когда отмечающее дальность копье скрылось в рядах атакующих. Если отдать приказ слишком рано, то копья стоящего за его спиной Третьего легиона не долетят до врага. Если же опоздать, то разрушительной силы удар не достигнет цели, поскольку первые ряды атакующих уже прорвутся вперед.

— Копья! — наконец как можно громче крикнул центурион, отправляя в полет собственное оружие.

Десять тысяч рук моментально взметнулись в воздух, и тут же десять тысяч человек нагнулись, чтобы поднять следующее копье. Брут знал, что пока приземлится первая волна, воины Десятого легиона запустят в воздух еще две. Третий действовал медленнее, но ненамного: его вдохновлял пример ветеранов и подстегивал нервный ритм атаки.

Все было точно рассчитано, и два легиона накрыли атакующих смертоносным ковром свистящего железа. Минута — и десять рядов превратились из энергично бегущих воинов в неподвижно лежащие тела. Первая волна поразила многие сотни людей, а те, кому удалось уцелеть, в ужасе увидели приближение второй черной тучи.

Избежать несущейся с воздуха смерти было невозможно. Копья падали беспорядочно — и рядом, и далеко друг от друга. Поэтому кого-то из нападающих могли сразить сразу несколько копий, а иным удавалось чудом уцелеть среди железного дождя. Гельветы пытались прикрыться щитами, однако тяжелые железные наконечники пробивали и дерево, и человеческое тело, буквально пришпиливали людей к мягкой земле. Брут видел, как многие из атакующих беспомощно бьются, пытаясь освободиться. Однако это удавалось редко, тем более что некоторые щиты оказались накрепко прибитыми друг к другу. Жизнь медленно покидала тела несчастных, вытекая вместе с кровью.

Атака сначала замедлилась, а потом и вовсе остановилась. Третья волна копий была не столь разрушительной, как две первые, и, повернувшись, нападавшие в страхе бросились прочь от холма. Увидев убегающих галлов, Десятый легион издал победный вопль, и Брут посмотрел на восток, разыскивая Цезаря. Если бы он двинул свои отряды именно в этот момент, паника непременно охватила бы все племя. Однако Юлия видно не было.

Отойдя за пределы досягаемости копий, гельветы перестроились и, переступая через тела погибших, снова пошли на приступ.

— Эти варвары еще не знают, что значит сражаться с римскими легионерами! — подбодрил Брут своих воинов.

Некоторые улыбнулись, но никто не мог оторвать взгляда от несметных полчищ, вновь покрывших склон холма. Некоторые из атакующих даже вытащили застрявшие в земле копья и метнули их в римлян, однако крутой склон оказался недосягаем.

— Мечи к бою! — скомандовал Брут, и оба легиона, словно один человек, обнажили мечи и подняли их, как будто пытаясь поймать солнечные лучи. Взглянув на свое войско, центурион гордо вскинул голову. Пусть лезут, подумал он.

Чем выше и ближе к римлянам поднимались гельветы, тем круче становился склон. Люди тяжело дышали, и фаланги начали распадаться. Десятый легион терпеливо ждал; каждый из его воинов стоял среди товарищей, которых знал уже много лет. Страха в рядах римлян не ощущалось. Они стояли в полной боевой готовности, готовые перестроиться, как только того потребует обстановка. Острые мечи вселяли уверенность в собственных силах, и на лицах людей ясно читалось предвкушение схватки. Некоторые из легионеров даже кивали наступающим, словно приглашая их подойти как можно ближе. Внезапно командир увидел свое войско таким, каким оно представало взгляду врагов: сплошная, без единого просвета, стена людей и щитов, грозно ощетинившаяся сверкающими на солнце мечами.

Наконец первые ряды гельветов вышли на вершину и тут же пали под яростными ударами легионеров. Острые клинки римских воинов вонзились во вражеский строй, направо и налево отсекая головы и руки. Длинные копья гельветов оказались не в силах пронзить прочные римские щиты. Брут торжествовал.

Он стоял на правом фланге, в первом ряду. С трудом оторвав взгляд от побоища, центурион оценил сложившуюся ситуацию. Гельветы, конечно, пытались взять численностью: все новые и новые воины спешили на помощь товарищам, а у подножия холма собирались свежие силы. Центуриону внезапно стало жарко. Он снова взглянул на восток в надежде увидеть Цезаря. Солнце слепило глаза, но, прищурившись, он продолжал пристально вглядываться в кромку леса.

— Ну же, быстрее! — сам того не замечая, поторопил он.

Конечно, чтобы окружить римлян, гельветам необходимо время. Однако если им все-таки удастся зайти с противоположной стороны холма, римским воинам отступать будет некуда. На защиту женщин и детей варвары оставили совсем немного вооруженных мужчин — почти все пошли в бой. И если они действительно начнут атаку с тыла, среди легионеров может начаться паника.

Напор атаки уже начал сказываться, и в первых рядах Десятого легиона появились прорехи. Конечно, воины могут держаться достаточно долго и способны сражаться без отдыха два часа подряд, но все-таки лучше обеспечить им замену и сохранить силы на случай возможного отступления. Если Юлий не появится с минуты на минуту, придется отводить легионеров обратно, на вершину холма, и при этом с боем преодолевать каждый метр. Хуже будет, если варвары внезапно нанесут удар в спину.

С тяжелым сердцем Брут посмотрел на своих воинов. Если ему удастся пережить этот бой, Юлий жестоко поплатится за промедление, которое может стоить Десятому легиону жизни. После нескольких лет, проведенных в Испании бок о бок, Брут знал почти каждого, и поэтому каждая смерть стала бы для него личной драмой.

И в этот самый миг вдалеке, в противоположном конце долины, показалась серебряная линия — легионы Цезаря! Брут не смог сдержать радостного возгласа. В рядах гельветов, предупреждая врагов и поддерживая боевой дух, заиграли горны, и в битву вступили новые фаланги. Такие же звуки раздались и на холме — варвары остановились и наблюдали за происходящим внизу, в долине. Уже через минуту началось обратное движение. Гельветы начали отступать с холма, и между двумя армиями образовался заметный промежуток. Значит, окружения уже можно не опасаться, ведь воины спешили спасти свои семьи и собственное добро.

— Десятый и Третий! — снова и снова выкрикивал Брут налево и направо. Наконец все были готовы слушать приказ, и центурион, подняв руку, резко взмахнул в сторону долины.

— Сомкнуть строй! Лучникам собрать стрелы! Десятый, вперед! Третий, вперед!

Десять тысяч воинов, как один, повиновались приказу, и сердце Брута едва не раскололось на части от гордости.

В составе войска гельветов не было конницы, и, чтобы пресечь явно намечавшееся перестроение, Брут направил в самую гущу их рядов свой отборный отряд. Юлий и Марк Антоний увидели, как Октавиан во главе группы всадников промчался в сторону вражеских фаланг. На полном скаку каждый из воинов наклонился и достал из прикрепленного к седлу кожаного чехла легкий дротик. Потом по команде все метко отправили оружие в цель. Варвары взревели и попытались закрыться щитами, но Октавиан снова повторил команду, и на их головы обрушилась следующая волна железа. Октавиан продолжал обстрел до последнего копья, так что, когда Юлий подошел к колонне с тыла, она была охвачена паникой, и расправиться с растерянными и потерявшими ориентацию врагами не составило никакого труда.

По приказу полководца горнисты сыграли команду удвоить скорость, и двадцать тысяч легионеров перешли на рысь, которая могла перенести их на много километров вперед, к передовым отрядам противника. Огромный обоз варваров молча, в ужасе наблюдал за стремительно, без единого звука проносящимися мимо всадниками. Никакой опасности эти люди не представляли, и Юлий пытался решить, как наиболее выгодно использовать сложившуюся позицию.

Те из варваров, которые еще недавно энергично атаковали холм, сейчас обратились в паническое бегство, стремясь как можно быстрее вернуться в колонну. Юлий увидел преследующие их сверкающие когорты Десятого и Третьего легионов и улыбнулся. Сплоченные ряды, словно одно длинное зеркало, отражали солнечные лучи. Весь холм уже оказался усеян телами погибших. Юлий видел, что гельветы полностью потеряли направление и забыли о фалангах. Страх парализовал их волю и способность к действию, а значит, надо сделать все, чтобы его усилить. Он решил было вернуть отборную конницу, чтобы окончательно разбить колонну, но в этот самый момент Октавиан подал сигнал к атаке, и масса лошадей обрушилась на бегущих воинов. Юлий дождался окончания натиска и, увидев, что конница повернула к своим, подал сигнал удержать позицию.

— Копья к бою! — скомандовал полководец. Поднял свое копье и с удовольствием ощутил вес и приятную гладкость деревянного древка. Уже можно было разглядеть лица бегущих. Времени оставалось совсем мало — придется ограничиться лишь одним залпом.

— Копья! — крикнул он и с силой метнул то, которое сжимал в руке.

В ту же секунду небо над головой почернело от множества летящих снарядов, и передние ряды гельветов смешались. А прежде чем они пришли в себя, их настигли легионеры и начали крушить мечами.

Центурия за центурией постепенно вступали в схватку, и римляне все глубже проникали в ряды растерянного и уже почти окончательно побежденного племени. Гельветов было очень много! Легионеры безжалостно крушили все, что вставало на пути, и продвигались настолько быстро, что Юлий даже забеспокоился, не задумал ли противник обманный маневр. Горнисты сыграли сигнал расширить строй, и за спиной полководца показались легионы из Аримина, которым предстояло окружить врагов. С ними вместе, ожидая сигнала к атаке, тронулась и отборная конница.

Неожиданно в лицо брызнула кровь, и Цезарь остановился, быстро сплюнул и вытер губы рукой. Тут же приказал десяти рядам метнуть вторую волну копий, хотя даже не представлял, где они упадут. Решение было опасным, поскольку, если бы оружие поразило своих, сражающихся в первых рядах, войско сразу утратило бы боевой дух. Тем не менее рисковать было необходимо: надо использовать любую возможность, чтобы как можно быстрее расправиться с неисчислимыми полчищами гельветов.

Племя сражалось с отчаянной яростью, пытаясь соединиться со своей основной колонной, — ведь она осталась в тылу римских легионов безо всякой защиты. Те, кто не попал в первые ряды, словно пчелы, вились по краям, неумолимо расширяя охват битвы. Юлию приходилось постоянно перестраивать своих воинов до тех пор, пока четыре легиона не вытянулись настолько, что глубина ряда составляла лишь шесть человек. Теперь уже в поле битвы превратилась почти вся долина.

Какое-то время Юлий почти не видел хода боя. Он сражался вместе со всеми, словно простой пехотинец, но в то же время в полной мере сознавал ответственность за сражение в целом. Конечно, его место — где-нибудь на возвышенности, откуда можно руководить событиями.

Брут построил Десятый и Третий легионы как можно шире, чтобы отрезать путь к отступлению, и воины, круша направо и налево, пробивались сквозь ряды противника. Солнце поднялось уже высоко и начало немилосердно припекать. Среди легионеров бегали юноши, подавая в кожаных флягах воду, ведь многие уже давно осушили те запасы, которые несли с собой, но все равно продолжали сражаться.

Юлий распорядился два последних копья метнуть вслепую, наугад. Местность была ровной, и противники вытащили те из них, которые воткнулись в землю, и послали их обратно. Однако мягкие железные наконечники погнулись от столкновения с землей, и снаряды летели плохо, так и не набрав скорости. Юлий увидел, как всего в нескольких футах от него один из воинов поднял руку, чтобы отбить угрожающее копье, но удар оказался слишком сильным, а человеческая кость — хрупкой. Теперь уже не приходилось сомневаться: гельветы готовы сражаться до последнего. Полководец вызвал к себе самого старшего из командиров Аримина.

Центурион Бериций выглядел вполне свежим, спокойным и уверенным в себе. Глядя на него, трудно было предположить, что это не учения, а настоящий, жестокий и кровавый бой.

— Возьми тысячу воинов и атакуй оставшуюся у нас в тылу колонну, — распорядился Цезарь.

Услышав такой приказ, Бериций заметно разволновался.

— Но, командир! — осмелился возразить он. — Я не вижу в этих людях никакой опасности! Это просто обоз, а в нем женщины и дети.

Юлий кивнул, соглашаясь, но спросил себя, не придется ли жалеть о том, что назначил на ответственный военный пост столь гуманного человека.

— Это приказ, центурион. Однако разрешаю двигаться на выполнение задания с максимальным шумом и громом.

Бериций не сразу понял суть последней фразы, однако через несколько мгновений лицо его озарила широкая улыбка.

— Будем орать, как ненормальные, даю слово! — пообещал он и отсалютовал.

Цезарь посмотрел вслед уходящему римлянину и подозвал вестового.

— Передай Октавиану, что отборная конница может атаковать так, как сочтет нужным, — распорядился он.

Бериций подошел к своим легионерам, и Юлий заметил движение в рядах воинов — приказ передавали по цепи. Через несколько минут из сражения вышли две когорты, а поредевший строй тут же сомкнулся. Юлий услышал, как воины Аримина с нарочито громким криком развернулись и начали показное наступление на вражеский обоз. Бериций даже взял с собой горнистов, и те постоянно играли, производя такой шум, что скоро в долине не осталось ни единого человека, который не сознавал бы грозящую опасность.

Поначалу воины гельветов бросились в бой с удвоенной энергией, но отборная конница нанесла несколько хорошо рассчитанных ударов по флангам, и дисциплина римлян быстро одержала верх над стихийным натиском племени. Вскоре варваров охватило отчаянье: они увидели, что легионеры направились к незащищенному обозу.

Вдали послышался победный клич, и Юлий вытянул шею, пытаясь разглядеть, что же происходит. Он приказал командирам перестроить ряды, выдвинув вперед свежие силы, и сам последовал за ними. Усталость давала о себе знать. Сколько времени они сражаются? Солнце словно застыло в небе.

Радостные крики на левом фланге становились все громче, и это вселяло надежду. Вдруг прямо перед лицом Цезаря возникли два вражеских воина; прикрываясь широкими щитами, они отчаянно сражались, прокладывая себе дорогу в рядах римлян. Полководец успел рассмотреть широко открытый рот и безумные глаза одного из нападавших и тут же с силой пронзил его мечом почти насквозь. Человек с криком упал, а Марк Антоний для верности полоснул его по горлу. Второго из нападавших сбил с ног стоящий рядом легионер, и, став коленом на грудь врага, прикончил его. А уже через минуту варвары с громким звоном побросали оружие и, тяжело дыша и едва держась на ногах от усталости, подали знак, что прекращают битву. С мрачным удовольствием Юлий приказал своим воинам остановиться и оглянулся: вся долина была усеяна мертвыми телами. Погибших оказалось столько, что земля покраснела от крови. Все застыло в неподвижности, и лишь две римские когорты продолжали свой путь.

В обозе уже осознали поражение и ответили отчаянным плачем и причитаниями. В этот же момент снова раздались и радостные крики, и теперь уже Юлий безошибочно определил, что так приветствуют победу воины Десятого и Третьего легионов. Взяв у ближайшего из горнистов блестящий бронзовый рог, полководец сам сыграл нисходящий сигнал. Тем самым он предупредил Бериция об отмене атаки на безоружных людей. Едва заслышав звук, легионеры тут же остановились, сохраняя безупречность строя, и Цезарь не смог сдержать улыбку. Против него выдвигали множество самых разных обвинений, но в качестве дисциплины тех легионов, которыми он командовал, усомниться было невозможно.

Полководец остановился, снял шлем и с удовольствием подставил лицо прохладному ветерку. Отдал командирам приказ собрать воинов по подразделениям. Это необходимо было сделать как можно скорее, чтобы сохранить состояние капитуляции. По военной традиции деньги за взятых в плен и ставших рабами вражеских воинов распределялись между легионами. Такая мера предотвращала убийства, но Юлий прекрасно знал, что в боевом запале многие из легионеров готовы перерезать горло невооруженному противнику, особенно если тот только что ранил его самого или товарища. Горнисты, не смолкая, играли сигнал к прекращению боя. Наконец разгоряченные и возбужденные воины начали постепенно приходить в себя, а в рядах возникла видимость порядка.

Специальные отряды собирали брошенные на поле битвы копья и мечи, а уже вернувшаяся конница Октавиана встала на охрану оружия. Варваров поставили на колени, приказав сомкнуть за спиной руки. Те же мальчики, которые совсем недавно обслуживали легионеров, теперь приносили воду тем из пленных, кого мучила жажда. Юлий же расхаживал среди легионеров, поздравляя воинов с победой.

Осознав собственное торжество и увидев огромные потери противника, римляне прониклись гордостью и даже выпрямились, словно и не устали в тяжкой схватке. Они прекрасно понимали свою силу, и сознание превосходства вселяло гуманность. Юлий с радостью смотрел, как один из воинов подозвал разносчика воды к связанному варвару и даже помог тому напиться.

Полководец ходил среди своих людей, желая как можно точнее оценить потери, и каждый римский воин старался встретиться с Цезарем взглядом. Если это удавалось, то взрослые, закаленные в кровавых схватках воины приветствовали своего военачальника так же уважительно, как малые дети приветствуют почтенного учителя.

Брут прискакал верхом на лошади, всадник которой погиб в бою.

— Какая прекрасная победа, Юлий! — восторженно воскликнул он, спрыгивая на землю.

Собравшиеся вокруг воины узнали серебряные доспехи центуриона и, перешептываясь, показывали на них друг другу. Почтительное выражение их лиц казалось таким наивным, что Цезарь улыбнулся. Он считал, что в бою серебряные доспехи просто опасны, потому что защищают гораздо хуже простого, скромного железа. Но Брут все-таки настоял на своем, заявив, что блеск доспехов вселяет в воинов уверенность и боевой дух. Что ни говори, а он по праву носит титул лучшего бойца своего поколения!

Вспомнив забавный разговор, Цезарь похлопал друга по плечу.

— Если бы ты знал, как я обрадовался, наконец-то увидев тебя в долине, — ответил на молчаливую благодарность Брут.

Юлий взглянул, ожидая вопроса. Потом с улыбкой приказал привести наказанного разведчика. Брут с искренним изумлением смотрел на несчастного римлянина, связанного так, как связывали только пленных. Незадачливому служивому пришлось идти маршем вместе с легионерами, причем стоило замешкаться хотя бы на мгновение, как он тут же получал тычок в спину. Юлий обрадовался тому, что парень все-таки выжил, а радость победы смягчила сердце грозного полководца. Потому заслуженную порку решено было отменить.

— Развяжи его, — велел Цезарь надсмотрщику, и тот одним быстрым движением перерезал веревку. Едва не плача, горе-разведчик попытался вытянуться и перед полководцем, и перед победителем боевого турнира.

— Так вот, Брут, этот молодой воин доложил мне, что враг занял тот самый холм, на который я приказал подняться тебе. Видишь ли, в темноте он принял два отборных римских легиона за беспорядочную толпу варваров.

Брут весело расхохотался.

— И ты решил отступить? Ну, Юлий, это просто…

Он никак не мог сдержать смех, а Цезарь смерил горемыку шутливо-яростным взглядом.

— Понимаешь ли ты, как пострадала бы моя репутация военного гения, если бы все вокруг увидели, как я ухожу от собственных войск? — поинтересовался он.

— Прости, командир, я подумал, что там говорили на галльском наречии, — сбивчиво оправдывался разведчик. От смущения он стал красным как рак.

— Да уж, перепутать нетрудно, — жизнерадостно заметил Брут. — Вот для того-то, парень, и существуют пароли. Прежде чем убегать к своим, ты должен был крикнуть и проверить.

Разведчик уже немного успокоился и даже попытался улыбнуться, но лицо Брута вдруг стало серьезным.

— Если бы из-за твоей нерадивости наступление задержалось чуть дольше, последствия могли бы оказаться страшными и тогда улыбаться не пришлось бы.

Жалкое подобие улыбки исчезло.

— Наказание следующее, — решил Юлий, — удержать жалованье за три месяца и лишить коня до тех пор, пока твой командир не решит, что тебе снова можно доверять.

Молодой человек с облегчением вздохнул и, боясь поднять глаза и встретиться взглядом с начальством, быстро отсалютовал и ушел. Цезарь повернулся к Бруту; оба улыбнулись.

— План оказался замечательным, — заметил центурион.

Юлий кивнул и велел подать коня. Садясь в седло, он окинул взглядом поле битвы и с удовлетворением заметил, что там воцаряется обычный для римлян порядок. Раненым оказывали помощь, а тела убитых уже собрали и готовили к погребальному огню. Тех, кто получил тяжелые раны и увечья, предстояло отвезти на лечение в римскую провинцию. Оружие и доспехи убитых через некоторое время передадут новым рекрутам. Вакансии, образовавшиеся в командном составе, заполнят, повысив в звании самых достойных легионеров. Приказ о продвижении по службе Цезарю предстояло подписать собственноручно. Мир возвращался к обычному порядку, и даже жара уже не действовала столь угнетающе.

ГЛАВА 24

Юлий сидел на складном стуле в огромном шатре царя племени гельветов и пил из золотой чаши пурпурное вино. Среди присутствующих царило легкое, даже радостное настроение. Особенно налегали на содержимое царских погребов командиры из Аримина, однако Юлий даже не пытался их остановить. Они честно заслужили отдых, тем более что работа впереди предстояла немалая. Полководец и сам не сразу понял, что одна лишь перепись трофеев займет изрядное количество времени, так что даже сейчас, ночью, воины продолжали носить, пересчитывать и учитывать имущество варваров. Публий Красс во главе четырех когорт отправился на поле битвы, чтобы забрать оставшиеся там копья, мечи и щиты. Поручение это нельзя было назвать почетным, однако сын бывшего консула показал себя хорошим организатором, достойным отца, и быстро, без шума и суеты, собрал своих людей.

К тому времени как на западе солнце начало опускаться за линию горизонта, Десятый и Третий галльский легионы уже получили оставленные на поле наконечники копий. Многие, конечно, были искорежены настолько, что в дело уже не годились. Красс погрузил собранные детали на трофейные повозки и отправил к военным кузнецам, чтобы те переплавили их на новые. По иронии судьбы одну из когорт возглавлял Герминий Катон, после службы в Испании получивший повышение. Юлий спросил себя, задумывались ли эти двое о той враждебности, которая неизменно стояла за вежливыми приветствиями их отцов.

— Запасов зерна и сушеного мяса вполне хватит на несколько месяцев, если, конечно, правильно хранить, — удовлетворенно заметил Домиций. — Одно лишь оружие стоит целого состояния, Юлий. Некоторые мечи выкованы из добротного железа, но даже бронзовые неплохи, а уж их рукояти и подавно стоит сохранить.

— А как насчет денег? — поинтересовался Цезарь, внимательно разглядывая чашу, из которой только что пил.

Рений открыл стоящий неподалеку мешок и вытащил несколько грубых монет.

— Вот так они здесь выглядят, — пояснил он. — Сплав серебра с медью. Вряд ли представляют какую-то ценность, хотя таких денег здесь целые сундуки.

Юлий взял одну из монет и поднес поближе к лампе. Кусочек потускневшего металла оказался выщербленным, причем изъян доходил почти до центра.

— Странно. Изображение напоминает птицу, однако из-за серьезного дефекта трудно сказать наверняка.

Полог шатра откинулся, и, впустив поток свежего ночного воздуха, вошли Брут и Марк Антоний.

— Ты собираешь совет, Цезарь? — уточнил Брут. Полководец кивнул. Центурион тут же выглянул на улицу, чтобы позвать Цирона и Октавиана.

— Пленники под надежной охраной? — поинтересовался Рений.

— Связаны, — ответил Марк Антоний. — Однако если вдруг ночью им вздумается уйти, то сделать это будет совсем не трудно, так как часовых у нас катастрофически не хватает.

Здесь командир форта заметил мешок с деньгами и, взяв одну из монет, принялся внимательно ее разглядывать.

— Ручная работа? — уточнил Цезарь, заметив интерес.

Марк Антоний кивнул.

— Эти действительно отчеканены вручную, хотя большие города производят монеты ничуть не хуже римских. Здесь есть прекрасные кузнецы, и некоторые из их произведений очень красивы. — Воин положил монету в протянутую ладонь Рения. — Но, конечно, эти монеты к ним не относятся. Грубо сработаны.

Юлий указал пришедшим на стулья. Те сели и приняли чаши, наполненные густым вином из запасов местного царя.

Марк Антоний осушил свой кубок быстро и с видимым удовольствием.

— А вот вино просто отличное. Ты уже решил, что будешь делать с толпами гельветов? Если хочешь, могу подкинуть пару идей.

Рений откашлялся.

— Хотим мы того или нет, но теперь отвечаем за этих людей. Ведь если мирные люди пойдут на юг без охраны воинов, эдуи их просто убьют.

— В том-то и проблема, — негромко заметил Юлий, потирая усталые глаза. — Вернее, проблема заключена вот здесь. — Полководец взял со стола кусок мелко исписанного пергамента и показал товарищам.

— Адан говорит, что это список членов племени. Ему потребовалось несколько часов, чтобы просто пересчитать людей.

— И сколько же получилось? — нетерпеливо уточнил Марк Антоний. Все внимательно смотрели на Юлия, ожидая ответа.

— Девяносто тысяч одних лишь воинов, да еще раза в три больше женщин, детей и стариков.

Цифры сразили всех. Октавиан заговорил первым, даже не пытаясь скрыть изумления.

— А сколько человек мы взяли в плен?

— Около двадцати тысяч, — ответил Юлий. Он сохранил непроницаемое выражение лица, зато остальные прореагировали бурно и с удивленным смехом начали радостно хлопать друг друга по спине.

— Так что же, значит, мы убили семьдесят тысяч? — недоверчиво присвистнул Октавиан. — Целый город!

Слова отрезвили членов совета: ведь и правда, в долине и на холме остались лежать кучи мертвых тел.

— А каковы наши потери? — негромко уточнил Рений.

Юлий ответил сразу, без промедления:

— Восемьсот легионеров, причем среди них двадцать четыре командира. И примерно столько же раненых. Многие из них, как подлечатся, смогут воевать снова.

Рений изумленно покачал головой.

— Соотношение вовсе не плохое.

— Выпьем за то, чтобы и дальше было не хуже! — С этими словами Цезарь поднял царскую чашу. Остальные последовали примеру полководца.

— Но теперь у нас на руках тьма народу, — напомнил Марк Антоний. — Долина открыта со всех сторон, а эдуи не дремлют: того и гляди, явятся грабить обоз. Не сомневайтесь, так оно и будет. Завтра к полудню сюда явится еще одна армия и потребует половину имущества гельветов.

— Теперь уже нашего имущества. Оно принадлежит нам по праву, так же как и сами варвары, — быстро заметил Рений. — Но, честно говоря, кроме этих чаш я пока не заметил ничего стоящего.

— С эдуями придется поделиться, — задумчиво произнес Юлий. — Они ведь потеряли целую деревню, да и битва происходила на их земле. Кроме того, нам нужны союзники, а Мхорбэйн обладает колоссальным влиянием. — С этими словами полководец повернулся к Берицию, который еще не успел снять забрызганных кровью доспехов. — Пусть твои люди возьмут десятую часть трофеев и сохранят ее для эдуев, — распорядился он.

Бериций тут же поднялся. Как и все остальные, он был бледен от усталости, однако вышел из шатра твердым шагом, и скоро все услышали его бодрый командный голос. Приказ требовалось исполнить немедленно.

— Так что же ты намерен делать с пленными? — поинтересовался Брут.

— Риму нужны рабы, — коротко ответил Юлий, а потом пояснил: — Конечно, цена окажется не слишком высокой, но на эту кампанию нам необходимы средства. Пока что единственное наше богатство — вот эти монеты. Нечем платить жалованье легионерам Десятого и Третьего галльского, а кроме того, ежедневно надо кормить целых шесть легионов. Наши воины прекрасно понимают, что деньги от продажи новых рабов достанутся им, и многие уже обсуждают свой доход.

Услышав эти слова, Марк Антоний заметно напрягся. Его собственный легион получал деньги непосредственно из Рима, и он считал, что с другими расплачиваются точно так же.

— Я не знал… — начал было он, но осекся. — Можно мне сказать?

Юлий кивнул. Марк Антоний протянул свою чашу Бруту, но тот словно не заметил жеста.

— Если ты отправишь варваров в Рим, то их земли останутся пустыми до самого Рейна. А там живут германские племена, и они с готовностью явятся сюда и займут брошенную территорию. Галлы уважают сильных воинов, но для этих чужаков из-за реки они добрых слов не находят. Так что вряд ли стоит допускать их на границы римской провинции.

— Мы могли бы и сами занять эту землю, — заметил Брут.

Марк Антоний покачал головой.

— Оставив здесь несколько легионов для охраны берегов Рейна, мы впустую потеряем половину войска. Сейчас эта земля — просто прах. Продовольствие придется завозить сюда до тех пор, пока поля не расчистят и не засеют. Кто будет их обрабатывать? Наши легионеры? Нет, самое разумное — отослать гельветов обратно, на их исконные земли. Пусть охраняют наши северные рубежи. В конце концов, им есть что терять.

— А эти жестокие племена, о которых ты говорил, не расправятся с ними? — уточнил Юлий.

— У племени осталось еще целых двадцать тысяч воинов. Это совсем не мало, учитывая, что они будут насмерть сражаться против любого нового захватчика. Эти люди уже видели, на что способны легионеры. Так что если они не смогут уйти на юг, то будут вынуждены остаться здесь и защищать свои поля и дома до последней капли крови. Еще вина, Брут!

Брут недовольно взглянул на Марка Антония, но тот, явно не обратив внимания на отказ, снова протянул чашу.

— Очень хорошо, — выслушав мнение, заключил Цезарь. — Хотя нашим воинам это и не понравится, мы оставим гельветам достаточно продовольствия, чтобы они смогли вернуться домой, а остальное заберем себе. Для защиты я вооружу каждого десятого из пленников. Все остальные трофеи должны отправиться в Рим, конечно, за исключением той десятой доли, которая причитается эдуям. Благодарю тебя, Марк Антоний, за хороший совет. — Цезарь внимательно посмотрел на членов военного совета. — Я сообщу Риму о наших успехах. Сейчас, в то время как мы говорим, секретарь записывает доклады. Надеюсь, вы не слишком устали, потому что я хочу отправиться домой уже с первыми лучами солнца.

Последнюю фразу собравшиеся встретили тихим, но дружным стоном, и Цезарь улыбнулся.

— Мы задержимся лишь для того, чтобы отдать эдуям их долю, а потом стремительным маршем отправимся в собственную провинцию, чтобы прийти туда уже через день. — С этими словами полководец зевнул, и все вокруг тоже прикрыли рты руками. — Ну а после всего этого уже наконец-то выспимся. — Цезарь поднялся, и члены совета последовали его примеру. — За дело, летом ночи коротки!

Следующий день заставил Юлия проникнуться уважением к организаторским способностям гельветов. Даже собрать такое количество людей к дальнему переходу казалось задачей не из легких, а уж чтобы обеспечить их продовольствием на все время пути, потребовался не один час. Дело было поручено легионерам Десятого, и скоро его воины уже исправно обслуживали длинную очередь варваров с мешками, мисками и корзинками. Запасы выдавались каждому уцелевшему члену племени.

Гельветы до сих пор не могли поверить своей участи. Тех из эдуев, которых они взяли в плен, пришлось силой изолировать, поскольку рано утром произошли два убийства. Женщины этого племени с такой яростью мстили захватчикам, что удивлялись даже бывалые воины. Юлий велел повесить двух особенно отчаянных, и месть прекратилась.

Ближе к полудню из леса показалась армия эдуев. Цезарь уже давно поджидал их, но решил, что встречаться с гельветами им незачем. А потому, заметив вдалеке союзников, выслал к ним гонца с одним-единственным словом: «Подождите!»

Полководец прекрасно понимал, какой хаос может начаться, если несколько тысяч рассерженных воинов увидят разбитую, потрепанную вражескую колонну. Чтобы поддержать дух и терпение союзников, за гонцом к лесу отправилось несколько волов, запряженных в повозки, до самого верха нагруженные оружием и конфискованным у гельветов добром. Те пленники, которых Цезарю удалось освободить, отправились вместе с трофеями. Юлий был рад возможности избавиться от них. Он щедро поделился с союзниками, хотя Марк Антоний и предупреждал, что те в любом случае решат, будто все лучшее римляне оставили себе. На самом же деле полководец не стал делиться с дружественными галлами лишь золотыми чашами. Их он раздал командирам легионов.

Солнце перевалило за полдень, а гельветы все еще оставались в долине. Юлий заметно нервничал — настолько, что лицо его покрылось красными пятнами. Племя никак не могло тронуться с места, главным образом потому, что в жестоком бою погибли почти все вожди и предводители. Люди бесцельно толпились, не в силах найти точку опоры. Юлию даже пришла в голову мысль использовать собственных надсмотрщиков, чтобы те отдали команду к движению.

Наконец двум тысячам воинов из тех двадцати, которых освободили из плена, отдали оружие. Ощутив в руках мечи, мужчины расправили плечи и начали чувствовать себя куда более уверенно. Теперь их уже не объединял тот жалкий вид, который отличает всех без исключения пленников и рабов. Именно эти вооруженные воины и организовали колонну, придав ей некое подобие строя. Прозвучал звук одинокого горна, и гельветы тронулись в обратный путь. Цезарь с облегчением вздохнул. Однако, как и предсказывал Марк Антоний, едва стало ясно, что варвары направляются на север, в долину с криками хлынули эдуи, стремясь перехватить неприятелей.

Юлий велел горнистам вызвать шесть легионов, которым предстояло преградить путь воинам Мхорбэйна. Однако трудно было сказать, остановятся ли те, или день придется завершить еще одним сражением. Сейчас он сам пребывал в таком настроении, что почти хотел этого.

Строй эдуев растянулся по длине на четверть мили. Воины миновали поле вчерашней битвы, над которым уже поднимался смрад тысяч так и не погребенных тел. Трудно было бы придумать лучший способ продемонстрировать силу римских легионов. Теперь слух о мощи победителей распространится по всей округе.

Цезарь наблюдал, как перед строем показался сам Мхорбэйн в сопровождении двух знаменосцев. Широкие полотнища развевались на ветру. Юлий наблюдал за происходящим спокойно, ведь гельветы отошли уже достаточно далеко. Однако многие римляне оглядывались с опаской, они были зажаты в узком пространстве между двумя крупными воинскими отрядами. Однако сам Цезарь не ощущал ни малейшего волнения. Усталость принесла с собой опустошающее спокойствие, словно уходящая вдаль колонна унесла с собой все его чувства.

Мхорбэйн спешился и широко раскинул руки для братского объятия, однако Юлий даже не шагнул навстречу, и вождь рассмеялся, скрывая смущение.

— Еще ни разу не видел столько мертвых врагов, Цезарь. Это поразительно. Ты добр ко мне, а те дары, которые прислал, просто великолепны. Они особенно приятны, если учесть, где ты их взял. В знак благодарности я привел столько скота, что хватит на целый пир. Воины наедятся на много дней вперед. Преломишь ли ты со мной хлеб?

— Нет! — к явному изумлению вождя, резко ответил Юлий. — Не здесь. Оставленные на поле мертвые тела порождают болезни. Они на твоей земле, и необходимо как можно скорее их сжечь или похоронить. А мне предстоит вернуться в провинцию.

Отказ обидел и рассердил Мхорбэйна.

— Ты считаешь, что я обязан провести целый день, роя ямы для трупов гельветов? Нет уж, пусть гниют — в назидание. Ты здесь чужой и не знаком с древним обычаем пировать после победы. Земные боги должны видеть, что живые уважают мертвых. Необходимо проводить погибших в дальний путь, иначе они просто не смогут уйти.

Юлий устало потер глаза. Он уже забыл, когда в последний раз спал. Пожав плечами, попытался найти слова, чтобы успокоить союзника.

— Вместе с войском я возвращаюсь к подножию горы. Буду рад, если ты сможешь ко мне присоединиться. Там мы отпразднуем победу и поднимем чаши за погибших. — Полководец заметил, что Мхорбэйн задумчивым взглядом провожает удаляющуюся колонну, и продолжал уже более твердым голосом: — Но те из гельветов, которым довелось выжить в битве, до возвращения в родные земли останутся под моей защитой. Понимаешь?

Галл с сомнением взглянул на римлянина. Он решил, что всех этих людей угоняют в рабство. А тот факт, что их просто отпускают на свободу, никак не укладывался у него в голове.

— Под твоей защитой? — медленно повторил он.

— Именно. И каждый, кто посмеет напасть на эту колонну, сразу станет моим смертным врагом, — решительно ответил Юлий.

Мхорбэйн молча пожал плечами, а потом пригладил бороду.

— Что ж, хорошо, Цезарь. Я отправлюсь туда с охраной и встречу тебя, как победителя.

Юлий похлопал союзника по плечу и отвернулся, чтобы дать команду горнистам. Мхорбэйн с восхищением смотрел, как они играют сигнал к движению. Звуки разнеслись по долине, и шесть легионов, словно один человек, подчиняясь команде, мгновенно развернулись. Земля вздрогнула, а полководец удовлетворенно улыбнулся, наблюдая, как воины тронулись в путь безупречным строем, оставив за спиной Мхорбэйна и его воинов. Дойдя до края долины, Юлий подозвал Брута.

— Передай приказ. Идем без остановок всю ночь. Пировать будем, когда окажемся дома.

Полководец знал, что воины примут вызов, невзирая на крайнюю усталость, и отправил вперед Десятый легион, чтобы тот задавал темп марша.

На заре шесть легионов пересекли последний перевал и оказались в римском поселении у подножия Альп. Пришлось преодолеть больше сорока километров сложного пути, и Юлий смертельно устал. Всю дорогу он прошел пешком рядом со своими людьми, понимая, что личный пример полководца придаст им силы. В военном деле не бывает мелочей. И действительно, несмотря на крайнюю усталость и страшные мозоли на сбитых в кровь ногах, воины радостно приветствовали показавшиеся вдали крыши домов и в последний раз прибавили шаг.

Юлий собрал вестовых.

— Передайте, что впереди восемь часов полного отдыха, а после этого — роскошный пир. Но если они так же голодны, как и я, то ждать, конечно, не захотят, а потому, как только войдем в лагерь, все получат холодное мясо и хлеб, чтобы немного подкрепиться.

Вестовые отправились в войско, а Цезарь горделиво спросил себя, можно ли сравнивать его людей со спартанцами или войском Александра Великого. По выносливости и скорости переходов, во всяком случае, они ничуть не хуже.

К тому времени как Мхорбэйн подошел к перевалу, солнце поднялось уже высоко и Цезарь крепко спал. Мхорбэйн подъехал к самому лагерю, удивляясь работе римлян. Построенная ими темная стена терялась вдали, решительно прорезая живописный пейзаж. Под ее защитой вырос целый город: здания, палатки, улицы и дороги. Не доходя нескольких миль до поселения, вождь уже видел тот путь, который протоптало римское войско, а потому мог представить его масштаб. Но реальность оказалась фантастической. Такое зрелище предугадать было невозможно. Мхорбэйн откинулся в седле и взглянул на своего главного охранника.

— Что же это за удивительные люди, Арторат? — изумленно воскликнул он.

Арторат не ответил, он пристально вглядывался в даль.

— Всадники, — коротко сообщил он. — Чужие.

Мхорбэйн развернул коня и взглянул на склон мягко спускающегося холма. Наконец, после долгого молчания, кивнул.

— Это вожди племен собираются, чтобы познакомиться с новым для наших мест человеком. Им не понравится, что он расправился с гельветами без их участия.

Скоро группы всадников стали уже ясно различимы. Все они несли мирные знамена. Казалось, каждое из племен огромной земли прислало к Цезарю, в римское поселение, своих предводителей.

Мхорбэйн снова внимательно посмотрел на обширный лагерь с прочными укреплениями и ровными, четко размеченными улицами.

— Если повести дело с умом, от этих римлян можно получить немалую выгоду, — начал он размышлять вслух. — Чего стоит одна лишь торговля продовольствием! Одно плохо — армия эта не стоит на месте. А кроме того, насколько я понял, Цезарь совсем не прочь повоевать. Что же, в таком случае у нас найдутся для него и другие враги помимо гельветов.

— Твои интриги до добра не доведут, — ворчливо заметил Арторат.

Мхорбэйн удивленно взглянул на великана, под которым мощный жеребец выглядел миниатюрным пони. Вождь не видел никого сильнее и больше Артората, хотя иногда казалось, что ум его не дотягивает до физической стати.

— Ты считаешь, что телохранители должны разговаривать со своими господами именно так? — высокомерно поинтересовался Мхорбэйн.

Арторат взглянул безмятежно-голубыми глазами.

— Мхор, я сказал не как охранник, а как брат. Только посмотри, что они сделали с гельветами. Легче оседлать медведя, чем справиться с этими чужестранцами. С медведя даже если и свалишься, то все равно можно встать на ноги.

— Иногда просто не могу поверить, что мы с тобой сыновья одного отца, — заметил в ответ Мхорбэйн.

Арторат беззлобно усмехнулся.

— Чтобы родить второго сына, он выбрал крупную женщину. А ради нее пришлось убить троих — отец сам рассказывал.

— И в результате получился такой вот бык. Но не вождь племени, запомни, братишка! Вождь должен уметь защитить своих людей не одними лишь огромными кулаками.

Арторат засмеялся, и Мхорбэйн продолжил:

— Эти люди нам очень нужны, Арторат. В союзе с ними эдуи найдут путь к процветанию. Это правда, нравится она тебе или нет.

— Если для ловли мышей завести змей, Мхорбэйн…

Вождь вздохнул.

— А ты вообще можешь обходиться без этой звериной мудрости? Умнее от этого ты вовсе не кажешься. Ребенок и тот говорит яснее.

Арторат сверкнул глазами, однако промолчал. А Мхорбэйн удовлетворенно кивнул.

— Спасибо, брат. Надеюсь, что весь сегодняшний день ты постараешься быть мне прежде всего телохранителем, а уже потом братом. Ну так что же, поедешь со мной?

Ожидая, пока Цезарь проснется, небольшой отряд расположился на отдых. Мхорбэйн отправил гонцов, чтобы те поторопили пастухов, ведущих скот для праздничного пира. Скоро стадо подошло, и уже в полдень коров и быков начали забивать, причем и сам вождь, и его брат приняли самое активное участие в приготовлении мяса.

Подходили царьки других племен, и Мхорбэйн приветствовал земляков, забавляясь их изумленным видом. Никто не ожидал увидеть этого серьезного человека расхаживающим среди туш и гор мяса с красными по локоть руками и отдающим распоряжения относительно пира на тридцать тысяч человек. Скоро устроили огромные очаги и накрыли их тяжелыми железными решетками. К небу начал подниматься аромат жареного мяса. Он выманил из палаток еще сонных легионеров, и те тоже начали помогать в грандиозных приготовлениях, с удовольствием облизывая пальцы.

Проснулся Марк Антоний. Не желая спешить, он потребовал принести из реки несколько ведер воды, чтобы как следует вымыться и тщательно побриться. Может быть, Юлий и собирается проспать самое крупное сборище племенных вождей в истории, но сам он не может в праздник показаться людям с двухдневной щетиной на щеках. Прошел час, и воинов пришлось будить. Из палаток доносились самые соленые проклятия — измученные битвой и долгим переходом легионеры никак не хотели просыпаться. Однако обещание вкусной еды, а главное, аромат жареного мяса действовали на настроение самым удивительным образом. Многие последовали примеру Марка Антония и, прежде чем надеть парадную форму, принялись тщательно мыться и бриться.

В римской провинции было немало небольших деревушек, и Марк Антоний послал людей, чтобы те купили масло, соус, ароматные травы и фрукты. Боги позаботились о воинах, и деревья ломились от яблок и апельсинов, пусть пока еще и не совсем спелых. Из апельсинов выжимали сок, и легионерам, которым так долго приходилось пить одну лишь воду, он показался вкуснее вина.

Цезарь проснулся одним из последних. Жара угнетала. Он отдыхал не в палатке, а в доме, построенном коренными жителями поселения и лишь расширенном римлянами. Те, кто его строил, не меньше самих римлян любили чистоту, так что Юлий смог вымыться — пусть и холодной водой, но в специальной комнате, — а потом растерся оливковым маслом. Процедура принесла ощущение чистоты, свежести и бодрости. Подставив лицо для бритья, полководец наконец почувствовал, что напряжение многих дней спадает, мышцы расслабляются, а впереди маячат несколько действительно приятных часов. Прежде чем одеться, Юлий тщательно оглядел собственное тело, считая синяки и ссадины. Особенно пострадал живот — Цезарь и сам не заметил, когда получил такой сильный удар. Горячка боя дала себя знать. Одевался полководец медленно, с удовольствием ощущая на коже прохладную свежесть чистого полотна, ведь так долго приходилось терпеть запах пота, пыли и грязи! Волосы запутались в гребне. Юлий потянул и расстроенно заметил, что в руке у него осталась целая прядь. Зеркала в комнате не было, и он попытался вспомнить, когда в последний раз видел собственное отражение. Неужели он лысеет? Это же просто ужасно!

Пришли Брут, Домиций и Октавиан. Все трое блистали начищенными до солнечного сияния серебряными доспехами — теми самыми, в которых сражались во время боевого турнира.

— Встретиться с тобой хотят вожди многих местных племен, Юлий, — возбужденно заговорил Брут. — Неподалеку от лагеря расположились не меньше тридцати посольств. Все они пришли под мирными флагами и изо всех сил пытаются скрыть интерес к нашей численности, вооружению и силе.

— Прекрасно, — ответил Юлий, пытаясь подыграть энтузиазму товарища. — Поставьте для них столы в большом зале. Придется усадить всех, если, конечно, они не испугаются тесноты.

— Все давно готово, — вступил в разговор Домиций. — Все ждут только тебя. Правда, Марк Антоний в бешенстве. Говорит, что гости не сдвинутся с места до тех пор, пока ты сам их не пригласишь. Ну а мы не позволяли ему тебя будить.

Юлий улыбнулся.

— Ну что же, вперед! Пора приглашать дорогих гостей!

ГЛАВА 25

Юлий занял свое место во главе длинного стола. Воздух в зале был не просто теплым, а густым — гостей собралось очень много. Пиршество готовилось поспешно, и потому стол грубо сколотили из свежих досок. Однако под скатертями этого заметно не было. Еще утром, когда полководец вошел в дом, большая комната была пуста. Однако Марк Антоний и плотники сумели очень быстро приготовить все необходимое для пира.

Цезарь пригласил Мхорбэйна сесть по правую руку от него, и вождь с явным удовольствием занял почетное место. Человек этот казался умным и симпатичным, и Юлий невольно спросил себя, кто из сидящих за столом вождей со временем станет другом, а кто — неприятелем.

Гости выглядели весьма пестро, и все-таки во внешности проглядывали общие черты, словно предки у них были общими. Лица сухие и твердые, словно вырезанные из дерева. Многие не брили бороду, хотя какой-то общий стиль в растительности заметить было трудно. Юлий увидел и пышные усы, и наголо бритые головы, и даже длинные косы, окрашенные у корней в рыжий цвет. Единство отсутствовало и в одежде, и в доспехах. Некоторые щеголяли золотыми и серебряными пряжками, которые непременно восхитили бы даже искусную Александрию. Наряды других выглядели совершенно просто. Юлий увидел, как Брут внимательно рассматривает чеканный зажим на плаще Мхорбэйна, и решил выторговать его за несколько серебряных монет, а при встрече подарить мастерице. Вспомнив Александрию, он вздохнул: так хотелось оказаться дома, сесть за длинный стол с друзьями и услышать родной, прекрасный и понятный язык, а не гортанное воркование галлов.

Как только гости расселись и успокоились, Цезарь жестом подозвал Адана, встал и обратился к вождям с приветственной речью. Для столь важной встречи престарелый и не слишком знающий переводчик Мхорбэйна вовсе не годился.

— Добро пожаловать на мою землю, — приветствовал Цезарь и сделал паузу, ожидая, пока Адан произнесет эти же слова на галльском наречии. — Наверное, вам уже известно, что мне удалось помешать гельветам пройти по территории моей провинции и по землям племени эдуев. Я совершил это по просьбе Мхорбэйна и надеюсь, что вы воспримете успех, как свидетельство искреннего и дружественного расположения.

Адан начал переводить длинное обращение, а Цезарь внимательно наблюдал за выражением лиц гостей. Языковой барьер неожиданно оказался преимуществом. Паузы давали возможность обдумать следующую фразу и в то же время проверить, как слушатели воспринимают уже сказанное, сосредоточенно внимая словам Адана.

— Гражданам Рима не приходится жить в постоянном страхе вражеского нападения, — продолжил Юлий. — Зато у них есть дороги, торговля, театры, бани, дешевая и вкусная еда. Они имеют в своем распоряжении и чистую воду, и законы, способные защитить их права и интересы.

По лицам гостей Цезарь понял, что ошибся: напрасно он начал так подробно описывать достоинства римской жизни. Этих людей вовсе не заботили блага и удобства, которые могли бы получить их соплеменники.

— Но еще более важно, — быстро изменил тему Юлий, — еще более важно то, что римские вожди могут похвастаться обширными землями и домами, во много раз превосходящими вот этот небольшой форт. У них есть рабы, готовые моментально исполнить любое приказание, а кроме того, лучшие в мире вина и лошади. — Такой поворот темы вызвал более живую реакцию. — Каждый из вас, кто захочет стать моим союзником, узнает все это и сам. Я собираюсь протянуть римские дороги сюда, в Галлию, и наладить торговлю с самыми далекими землями. Вы увидите дотоле неизвестные прекрасные вещи, а ваши товары узнает весь мир.

Некоторые из гостей заулыбались и закивали, но в этот момент поднялся молодой воин, и все взгляды устремились на него. Над столом повисла полная тишина. Юлий почувствовал, как рассердился сидящий слева от него Брут. В фигуре человека не было ничего необычного. Короткая борода, светлые волосы, собранные на затылке. Как и многие за столом, он был невысок, коренаст, явно очень силен и одет в шерсть и потертую, видавшую виды кожу. Однако, несмотря на крайнюю молодость, галл окинул уважаемое собрание дерзким взглядом холодных голубых глаз; изборожденное глубокими шрамами лицо казалось насмешливым и злым.

— А если мы отвергнем твои пустые обещания? — громко спросил воин.

Адан начал переводить, а Мхорбэйн поднялся во весь рост рядом с Цезарем.

— Сядь, Цингето, и замолчи. Тебе хочется получить еще одного врага? Давно ли народ твоего отца живет в мире?

Мхорбэйн говорил на собственном наречии, а молодой галл отвечал так быстро и горячо, что Адану с трудом удавалось следить за его мыслями. Двое устроили за столом настоящую перепалку, и Цезарь дал себе слово как можно скорее выучить их язык. Он знал, что Брут уже занимается с учителем, и решил присоединиться к его ежедневным урокам.

Вдруг светловолосый воин в ярости выскочил из-за стола и, громко хлопнув дверью, покинул зал. Мхорбэйн, зло прищурившись, посмотрел ему вслед.

— Цингето считает, что люди должны воевать, а не есть, — заметил опытный вождь. — Арверны всегда были очень несговорчивы и воинственны, так что пусть это тебя не тревожит. К счастью, его старший брат, Мадок, куда спокойнее, а отцовскую корону унаследует именно он. — Подобный поворот дела явно взволновал Мхорбэйна, однако он постарался улыбнуться. — Не обращай внимания на грубость мальчишки. Далеко не все здесь думают так же, как он.

Юлий велел, чтобы внесли угощение, и на столах появились аппетитно дымящиеся большие блюда с говядиной и бараниной. Повара постарались: политое оливковым маслом мясо красиво блестело, а душистые травы разжигали и без того немалый аппетит. Вслед за мясом внесли корзины с ароматным хлебом, тарелки тонко нарезанных фруктов и блюда жареной дичи. Цезарь с трудом скрыл удивление — Марк Антоний оказался расторопнее, чем он предполагал.

Неловкость, неизбежная после бурной выходки Цингето, быстро потонула в звоне тарелок. Вожди с энтузиазмом приступили к щедрому угощению. Каждый достал собственный нож и начал срезать горячее мясо. Вино разбавляли водой из чаш для полоскания рук, так что удивленным слугам приходилось постоянно их наполнять. Юлий понимал, что вожди вовсе не хотят напиться допьяна и потерять контроль над ситуацией, а потому, недолго думая, налил воды и в свой кубок. Брут и Октавиан переглянулись и с усмешкой последовали примеру полководца.

Неожиданно за дверью раздался такой громкий стук, что некоторые из гостей подскочили. Цезарь тоже встал, однако Мхорбэйн остался сидеть и лишь нахмурился.

— Не иначе как балуется Арторат, мой телохранитель. Наверняка уже нашел, с кем побороться.

Гром повторился, и Мхорбэйн вздохнул.

— Это тот самый великан, который приехал вместе с тобой? — с интересом уточнил Юлий.

Мхорбэйн кивнул.

— Ему слишком быстро становится скучно, но разве с родственником сладишь? Наш отец ради его матери затеял настоящую войну с арвернами, хотя был уже далеко не молод. Люди Цингето так и не простили нам этого похищения, хотя сами нередко добывают себе жен точно таким же способом.

— Наверное, женщинам такой обычай не слишком нравится, — задумчиво произнес Цезарь, пытаясь вникнуть в суть рассказа.

— Им не нравится, когда в темноте по ошибке забирают другую, — расхохотался Мхорбэйн. — Вот тогда уж действительно неприятностей не оберешься. Нет, Юлий, во время праздника в Белтане, куда племена собираются, чтобы торговать и обмениваться, сходится много пар. Тебе стоит когда-нибудь там побывать и посмотреть, как все это происходит. Интересно! Женщины вовсе не скрывают своих пристрастий и желаний и совсем не стесняются сказать молодому воину, что он мил сердцу. А уж украсть красотку из племени — это просто удивительное приключение! Помню, моя жена дралась со мной, словно волчица, но даже ни разу не пискнула и не позвала на помощь.

— Почему же? — удивился Юлии.

— А вдруг ее действительно спасли бы? Мне кажется, ей очень понравилась моя борода. Представляешь, пока я пытался взвалить ее на плечо, чтобы утащить к себе, она вырвала из нее целый клок, и потом у меня на подбородке долго светилась проплешина.

Цезарь со смехом наполнил кубок гостя, а тот сразу разбавил вино водой.

— Никогда не видел, чтобы вот так использовали воду для полоскания рук, — заметил галл, — хотя идея вовсе не плоха, особенно когда вино такое крепкое.

Арторат неожиданно согнулся и хватил Домиция за пояс. Домиций потерял равновесие и почувствовал, что взлетает. Ощущение полета было пьянящим, но слишком кратким, и уже через пару секунд пришлось приземлиться. Удар вышел довольно ощутимым, и Домиций едва не задохнулся. Он лежал, стараясь стонать как можно жалобнее. Арторат стоял над поверженным соперником и посмеивался.

— А для такого щупленького парнишки ты очень силен, — одобрительно пророкотал он, хотя уже выяснил, что ни один из римлян не понимает его слов. Большому галлу эти люди вовсе не казались очень понятливыми. Сначала, когда он продемонстрировал им монетку и попытался объяснить, что это ставка, они приняли его за сумасшедшего. Потом один из них подошел слишком близко, и Арторат, заворчав, шлепнул парня по заднице. Здесь до них наконец дошло, что к чему, и каждый вытащил собственную монетку и положил к остальным.

Домиций был уже пятым соперником силача за вечер. Арторат неизменно пробовал каждую выигранную монетку на зуб, чтобы проверить, действительно ли она серебряная. Пока Мхорбэйн сидит за столом, пытаясь очаровать римского предводителя, он вполне успеет заработать на новую лошадь.

Арторат заметил Цирона — тот стоял поодаль от остальных. Взгляды богатырей встретились лишь раз. Арторат сразу понял, что этот римлянин — то, что ему нужно. Предвкушая радость очередной схватки, он постарался опустить Домиция к ногам потенциального соперника.

— Ну, кто следующий? — прогремел Арторат, по очереди тыкая в каждого пальцем и выразительно шевеля бровями, словно разговаривая с малыми детьми. Домиций уже успел встать и лукаво улыбался, подняв ладонь в красноречивом жесте.

— Подожди, слон! У меня есть для тебя достойный соперник! — медленно произнес он.

Арторат пожал плечами. Домиций скрылся в большом доме, а великан поманил пальцем Цирона, одновременно другой рукой подбросив в воздух монетку. К его удовольствию, тот тут же кивнул и снял доспехи, оставшись лишь в набедренной повязке и сандалиях.

Арторат взял палку и начертил на земле круг, а потом знаком пригласил Цирона переступить черту. Ему нравилось бороться с большими людьми. Коротышки уже привыкли смотреть на соперника снизу вверх, но даже воинам такого роста, как Цирон, не приходилось встречать подобных Арторату гигантов. Это давало огромное преимущество, которого ни зрители, ни сами соперники не осознавали.

Цирон начал разминаться, и Арторат отошел в сторону, чтобы заняться собственными упражнениями. После пяти поединков он, конечно, вовсе не нуждался в разминке, однако двигаться перед зрителями великан любил больше всего на свете, а к этому времени римские легионеры уже окружили небольшой пятачок плотной толпой. Так что Арторат с большим удовольствием крутился и прыгал.

— В ваших краях тоже считается, что большие люди неуклюжи и неповоротливы? Так, что ли, солдатики? — поинтересовался он, хотя и видел, что никто его не понимает. Вечер принес прохладу, и галл наслаждался собственной силой.

Цирон вошел в круг, и зрители приготовились к захватывающему зрелищу. В этот момент на крыльце дома показались Домиций и Брут.

— Подожди, Цирон, — задыхаясь от быстрого бега, попросил Домиций. — Брут хочет сразиться, пока ты не расправился с этим буйволом.

Увидев соперника, Брут остановился как вкопанный. Человек оказался огромен, словно скала. А такой, как у него, мускулатуры не было, наверное, ни у кого в мире. Дело здесь не только в силе: голова Артората выглядела раза в полтора больше головы Цирона, а кости куда толще, чем у любого нормального человека.

— Шутишь? — обратился Брут к Домицию. — Смотри, какой он огромный! Нет, Цирон, борись ты, не жди меня!

— Но я боролся с ним. И один раз даже едва не опрокинул.

— Не может быть, — решительно возразил Брут. — Где же тогда твои синяки? Одного его удара окажется вполне достаточно, чтобы твой нос выскочил через затылок.

— Секрет в том, что он совсем не бьет. То, что он делает, очень похоже на греческую борьбу, если тебе доводилось ее видеть. Он, конечно, ловко работает ногами, чтобы поймать противника, однако все остальное — это захваты и броски. Действует этот парень на редкость искусно, но я действительно едва его не одолел!

Цирон спокойно стоял, ожидая, чем закончится разговор, а Арторат переводил взгляд с одного римлянина на другого, совершенно не понимая, о чем идет речь.

— Я смогу его победить, — наконец произнес Цирон, дождавшись паузы.

Брут взглянул на галла с сомнением.

— Как ты это себе представляешь? Он же словно гора.

Цирон пожал плечами.

— Мой отец был таким же великаном. И показал мне несколько хороших приемов и бросков. На самом деле это не греческая борьба. Отец научился ей у египтянина. Давайте покажу.

— Показывай! — с явным облегчением пригласил Брут.

Арторат посмотрел на него, и Брут помахал рукой в сторону Цирона.

Цирон снова переступил линию круга, но на сей раз сделал это в молниеносном выпаде. Арторат в ту же секунду повторил движение, и соперники столкнулись с такой силой, что стоящие вокруг воины даже зажмурились. Не останавливаясь ни на мгновение, Цирон разорвал захват, которым галл хотел обездвижить его, и отскочил, уходя от подсечки, — противник сильным ударом по икре рассчитывал свалить римлянина… Цирону удалось ускользнуть. Он попытался отпрыгнуть в сторону, однако в последний момент Арторат резко повернулся и схватил соперника, не дав ему уйти.

Ноги борцов переплелись, каждый стремился перебросить другого через спину.

Арторат заломил сопернику руки и уже собирался перекинуть его через бедро, однако Цирон ловко присел, освободившись от захвата и пытаясь сбить галла с ног. Увы, тот был слишком тяжелым, а потому только покачнулся. Тут же, надавив на горло Цирона скрещенными предплечьями, соперник едва не опрокинул его.

Такой прием мог бы стать решающим. Однако Цирон сумел поставить подножку, и гигант повалился, словно огромное дерево. Цирон упал сверху. Не успели римляне понять, что произошло, как борцы схватились еще отчаяннее. Захват за захватом, бросок за броском — каждый из приемов казался опаснее предыдущего.

Арторат снова сжал горло Цирона мощными руками. Римлянин схватил противника за мизинец и с силой дернул. Галл тихо застонал от боли, однако хватку не ослабил. Побагровевший от удушья Цирон нащупал еще один палец и дернул сильнее. Только после этого великан отпустил противника и начал растирать поврежденную руку.

Цирон вскочил на ноги первым, хотя и слегка покачиваясь. Галл поднимался медленно, явно рассерженный и распаленный, словно раненый медведь.

— Может быть, уже хватит? — обеспокоенно спросил Домиций. Никто не ответил.

Арторат попытался нанести сильный удар ногой, но Цирон ловко увернулся, и прием прошел впустую. Римлянин сделал шаг в сторону и схватил галла за пояс, пытаясь приподнять. Соперник был слишком тяжел, так что усилие оказалось совершенно напрасным. Арторат, в свою очередь, схватил римлянина за запястье, однако сломанные пальцы отказывались служить. Галл взревел, и в этот момент Цирон с силой стукнул его ногой по колену, опрокинув на спину. Пораженный и растерянный, тяжело дыша, великан так и остался лежать. Цирон сочувственно кивнул и протянул руку, помогая поверженному борцу встать.

Брут с интересом наблюдал, как великан развязал кошелек и протянул победителю одну из выигранных монет. Цирон, однако, лишь махнул рукой и похлопал достойного соперника по плечу.

— Ну что, Брут, попробуешь? — слегка насмешливо поинтересовался Домиций. — Пальцы у него уже сломаны, сам знаешь.

— Я бы, конечно, рискнул, но это уже будет нечестная схватка, — ответил Брут. — Лучше отведи его к Кабере, пусть старик займется рукой. Она парню еще пригодится.

Он знаками объяснил Арторату, что надо делать. Однако великан лишь небрежно пожал плечами — он знавал куда более серьезные ранения. А кроме того, набитый серебряными монетами кошелек приятно оттягивал пояс и казался лучшим лекарством.

Выражение лиц собравшихся вокруг зрителей удивляло: на них читалось открытое дружелюбие и сочувствие. С симпатией смотрели даже те, кого он только что победил. Один из римлян принес амфору с вином и сам сломал восковую печать. Многие хлопали по плечу, притрагивались к руке. Да, Мхорбэйн все-таки прав: это действительно странные люди.

На темном летнем небе звезды сияли особенно ярко. Венера уже скрылась, зато небольшой красный диск Марса был виден очень четко. Юлий приветствовал покровителя воинов, подняв кубок, а потом протянул его Мхорбэйну, чтобы тот подлил вина. Остальные галлы давно ушли. Пир прошел прекрасно. Вино, даже разбавленное, сделало свое дело, и к концу застолья гости заметно расслабились. Юлий разговаривал со многими: спрашивал имена, запоминал названия племен. Полководец чувствовал себя в долгу перед Мхорбэйном, ведь именно этот человек переводил беседу с латыни на галльское наречие и обратно. Сейчас, оставшись с галлом наедине, он испытывал к нему искреннюю симпатию, в немалой степени подогретую винными парами.

В лагере царила полная тишина. Неожиданно где-то неподалеку крикнула сова, и Юлий вздрогнул. Взглянул на кубок, пытаясь вспомнить, давно ли перестал разбавлять вино водой.

— У вас прекрасная страна, — произнес он.

Мхорбэйн пристально взглянул на римлянина. Он пил гораздо меньше остальных, однако с редким мастерством копировал замедленные, смазанные движения изрядно перебравшего человека.

— И поэтому ты хочешь забрать ее себе? — проговорил вождь и затаил дыхание, ожидая, что же ответит на неприкрытую колкость римлянин.

Казалось, Цезарь не заметил напряжения сидящего рядом, на влажной прохладной земле человека и просто поднял кубок к звездам, пролив при этом изрядное количество вина.

— А чего вообще хочет человек? Если бы ты обладал моими легионами, разве не мечтал бы о власти над этой щедрой землей?

Мхорбэйн кивнул. Да, ветер в Галлии переменился, и вождь вовсе не жалел о том, на что пошел ради спасения своего народа.

— Имей я твои легионы, непременно стал бы царем, — ответил он. — Взял бы имя Мхорикс или, может быть, Мхорбэйнрикс.

Юлий удивленно взглянул на собеседника.

— Рикс?

— Это означает «царь», — пояснил галл.

Юлий замолчал, задумавшись, а Мхорбэйн снова наполнил кубки и тут же осушил свой.

— Но дело в том, Цезарь, что даже царю необходимы сильные союзники. Твои люди хорошо сражаются в пешем строю, однако кавалерией ты не слишком богат. А мои воины родились в седле. Тебе необходима помощь эдуев, но как я могу доверять тебе? Где гарантии, что ты не пойдешь против нас?

Цезарь посмотрел собеседнику в глаза.

— Я человек слова, галл. А это значит, что если я назвал тебя своим другом, то буду считать другом до конца дней. Враги эдуев станут моими врагами, а их друзья превратятся в моих друзей.

— Да, врагов у нас немало, но есть один, который особенно угрожает моему народу.

Юлий вспыхнул — вино давало себя знать.

— Назови имя этого негодяя и можешь считать, что его уже нет в живых.

— Зовут его Ариовист, а правит он свевами и несколькими захваченными племенами. В жилах этих людей течет холодная германская кровь. Глаза их безжалостны, словно лед. Это жестокие всадники, которые живут лишь ради сражений. С каждым годом они совершают набеги все дальше на юг. Всех, кто пытается сопротивляться, не раздумывая убивают, а земли забирают себе — в качестве трофея. — Мхорбэйн наклонился ближе к Юлию и с жаром заговорил: — Но тебе же удалось поставить на колени гельветов, Цезарь. А если с тобой рядом помчатся мои всадники, то легионы без труда опрокинут этих заносчивых воинов. Тогда у твоих ног окажутся все племена Галлии.

Юлий долго молчал, глядя на сверкающие в темном небе звезды.

— Но ведь я могу оказаться пострашнее Ариовиста, друг мой, — наконец едва слышно произнес он.

Глядя во мрак ночи горящими темным огнем глазами, Мхорбэйн улыбнулся. Предсказания он считал делом друидов, но и в самом деле страх, вызванный приходом на родную землю чужестранцев, не покидал вождя. Потому он и предложил помощь кавалерии. Союз легионов с искусными галльскими всадниками защитит народ.

— Такое может случиться, но истину покажет лишь время. Если ты выступишь против Ариовиста, то сразиться необходимо до наступления зимы. Год воинов заканчивается с первым снегом.

— Неужели здесь такие суровые зимы?

Мхорбэйн жестко улыбнулся.

— Никакие слова не дадут тебе полного представления, друг мой. Первую луну мы называем «думманиос», что означает «самые темные глубины». После нее становится все холоднее и холоднее. Когда это время настанет, ты сам все поймешь, особенно если отправишься на север. А чтобы разбить моих врагов, тебе непременно придется это сделать.

— И ты отдашь под мое командование кавалерию? — уточнил Цезарь.

Мхорбэйн взглянул собеседнику в глаза.

— Если мы станем союзниками, — тихо заключил он.

— Договорились.

К немалому изумлению Мхорбэйна, Юлий вытащил из-за пояса кинжал и полоснул себя по правой ладони. Потом протянул клинок собеседнику.

— Скрепим договор кровью, Мхорбэйн. Без этого он недействителен.

Мхорбэйн взял кинжал и тоже разрезал ладонь. Рукопожатие оказалось крепким: кровь римлянина слилась с кровью галла. Рана была болезненной, и Мхорбэйн невольно подумал, оправданна ли она. А Цезарь снова воздел кубок к стоящей в небе красной планете.

— Клянусь Марсом, что теперь эдуи — мои друзья и союзники. Даю слово консула и полководца.

Юлий выпустил руку вождя из своей и в очередной раз наполнил кубки из амфоры, которую держал на коленях.

— Итак, свершилось! — торжественно произнес он.

Мхорбэйн вздрогнул, пристально взглянул на римлянина и, с трудом глотая прохладную влагу, осушил кубок до дна.

ГЛАВА 26

Помпей стоял на белом мраморном балконе храма Юпитера и смотрел вниз, на расстилающуюся у его ног просторную площадь форума. С вершины Капитолийского холма сердце Рима открывалось взору, слово на ладони. Сейчас картина вовсе не радовала.

Красс тоже внимательно смотрел на собравшуюся на площади толпу, однако выглядел бесстрастным и спокойным. Он молча слушал сердитое бормотание Помпея, который то и дело тыкал пальцем в очередной возмутительный эпизод.

— Смотри же, Красс! Видишь? Негодяи! — Помпей уже не мог удержаться от крика.

Красс посмотрел туда, куда указывал дрожащий палец. Через площадь к зданию сената двигалась длинная цепочка людей в черных тогах. Время от времени странная процессия останавливалась, чтобы воскурить фимиам. Крассу почудилось даже, что ветер доносит звуки погребальной песни, которой идущие сопровождали свое печальное шествие. Помпей же, услышав пение, буквально застыл от возмущения. Красс едва не рассмеялся.

— Что они придумали?! — побагровев от гнева, завопил Помпей. — Кто дал им право так надо мной насмехаться? Весь город смотрит на эти траурные одежды. Конечно, чернь рвется к зрелищам! И каким же окажется результат? Увидишь, Красс, плебеи оправдают сегодняшний бунт актом неповиновения сената. Мне придется снова объявить комендантский час, и в очередной раз меня обвинят в единоличном правлении!

Красс негромко откашлялся, тщательно подбирая слова. Внизу по площади шествовала длинная вереница сенаторов. Почувствовав запах фимиама, они остановились.

— Ты же и сам предполагал, что они могут воспротивиться нашему соглашению, Помпей, — наконец заговорил он. — Ведь именно от тебя я услышал о начинающемся делении на фракции.

— Верно. Но такого открытого проявления несогласия я никак не ожидал, даже несмотря на все неприятности в курии. Конечно, частично вина лежит на плечах глупца Светония. Он носится с этим торговцем, Клодием, так, как будто тот важная птица, а вовсе не главарь банды. Надо было тебе пожестче с ним разделаться, Красс. Ты бы видел, как они обсуждали и изучали мое законодательство. Можно было подумать, что они опытные сенаторы. Это нестерпимо! Порою действительно хочется взять в свои руки ту власть, в присвоении которой меня так упорно обвиняют. Вот тогда и увидим, что к чему. Если бы я стал диктатором хотя бы на полгода, то сумел бы искоренить раскол и ликвидировать все это… это… — Подходящее слово никак не приходило, и Помпей просто махнул рукой в сторону раскинувшегося внизу форума. Сенаторы приближались к зданию курии. Красс услышал громкие радостные крики — это толпа приветствовала их вызывающее поведение, обращенное против Помпея.

Красс в душе не испытывал к коллеге сочувствия. Помпею недоставало гибкости и тонкости в обращении с оппонентами; эти качества он заменял излишней резкостью, пытаясь насильно подчинить себе сенат. В душе Красс соглашался с теми, кто считал правление Помпея фактической диктатурой, испытывавшей терпение Вечного города.

Внизу, на форуме, процессия подошла к ступеням курии и остановилась. Те, кто ее придумал, явно играли с огнем, раздражая Помпея. Инсценировка похорон умершей республики задумывалась как предупреждение общественности. Но она же могла переполнить чашу терпения, и тогда даже самые слабые ростки демократии окажутся безжалостно затоптаны. Действительно, в случае бунта Помпей получит полное право сжать город твердой рукой. А от этого шага уже совсем недалеко до диктатуры. От нее же избавление только одно — гражданская война.

— Если бы ты смог хоть на минуту отвлечься от гнева, — негромко заговорил Красс, — то непременно понял бы, что они вовсе не хотят толкнуть тебя еще дальше. Неужели это слишком много — восстановить запрещенные тобой же выборы? Ведь в народных трибунах сейчас твои люди. Так почему нельзя разрешить выборы на следующий срок? Это сразу сняло бы накал направленных против тебя демонстраций и дало выигрыш во времени.

Помпей молчал. Он внимательно наблюдал, как сенаторы скрываются в здании курии. Тяжелые бронзовые двери захлопнулись, отгородив законодателей от народа. Заполнившая площадь возбужденная толпа продолжала волноваться и шуметь. Казалось, люди и не замечали тяжелых взглядов легионеров Помпея. Хотя похоронная процессия закончилась, молодые горожане настолько возбудились, что отказывались покидать площадь. Оставалось лишь надеяться, что центурионам хватит сдержанности, чтобы не разогнать толпу силой. Когда Рим в таком настроении, восстание может вспыхнуть от малейшей искры.

Помпей наконец заговорил. Голос его звучал разочарованно и печально.

— Они зажали со всех сторон, Красс. Даже когда сенат еще поддерживал меня, эти сукины дети, трибуны, вставали и накладывали вето на каждый из моих законов. Противостояли мне открыто. Именно потому я и решил поставить на эти должности собственных людей. Во всяком случае, сейчас мои труды не разрушают просто так — из-за глупой причуды.

Красс внимательно взглянул на коллегу. Да, Помпей очень изменился за год. Под глазами набрякли темные мешки, лицо осунулось. Времена наступили нелегкие. Граждане испытывали силу своих вождей, и Крассу было приятно оказаться в стороне от непрекращающейся борьбы. Огромная ответственность камнем легла на плечи Помпея. Красс даже задавался вопросом, не жалеет ли тот об опрометчиво заключенной сделке. Цезарь получил Галлию, Красс — флот и целый легион. Помпею же досталась отчаянная борьба: она началась с первого заседания сената, на котором бывшему консулу пришлось проводить законопроект от имени Юлия.

Поначалу сенат спокойно воспринял смену власти, но очень скоро начали формироваться фракции. А потом в состав законодательного органа вошли новые люди — такие, как торговцы Клодий и Милон. После этого игра стала опасной для всех. Разнесся слух о том, что Бибула то ли убили, то ли кастрировали, и сенаторы уже дважды требовали его присутствия в зале заседаний и подробных объяснений. Помпей разрешил отправить новому консулу письма, однако тот в точности выполнил распоряжение Юлия: явившиеся на виллу посыльные обнаружили ее темной, пустой и запертой на все засовы.

Два заседания едва не закончились потасовками, и после этого, несмотря на протесты законодателей, Помпей выставил в зале сената воинский караул из числа своих легионеров. Теперь уже недовольство приходилось высказывать перед зрителями, а все обсуждения оказались публичными. Хотя Красс и считал ярость Помпея забавной, последствия ее не могли не волновать.

— В одиночку Римом править невозможно, друг мой, — пробормотал он.

Помпей тут же бросил на товарища недовольный взгляд.

— Покажи, какие законы я нарушил! Мои трибуны назначены, а не избраны. Но ведь прежние завели работу сената в тупик, а нынешние такого себе не позволяют.

— Нарушилось равновесие в системе, Помпей. Те коррективы, которые ты ввел, вовсе не мелочь. Ведь трибуны выражали мнение толпы. Пытаясь изменить это положение, ты серьезно рискуешь. А если сенат сплотится против тебя, то пересилить его окажется вовсе не легко, — ответил Красс.

Плечи Помпея устало поникли, но Красс не ощущал сочувствия. Этот человек занимался политикой так, словно каждую проблему можно было решить сразу и запросто. Действительно, он был прекрасным военачальником, тем не менее оказался очень плохим хозяином в городе, причем сам никак не хотел признать эту истину. А то обстоятельство, что правитель сам попросил Красса о встрече наедине, лишь доказывало значительность проблем, даже если гордость и не позволяла Помпею открыто просить помощи.

— Но ведь роль трибунов и заключается в ограничении власти сената, Помпей. Возможно, им не стоило так открыто и решительно тебе противостоять, но замена не принесла ничего, кроме гнева граждан. — Помпей снова вспыхнул, и Красс продолжил торопливо, словно боясь не успеть высказать все, что считал нужным. — Если ты снова сделаешь должности трибунов выборными, то сразу вернешь утраченные позиции, — настойчиво советовал он. — Фракции решат, что одержали победу, и распадутся. Нельзя позволять им набирать силу. Клянусь Юпитером, это самая опасная ошибка! Свою позицию ты уже проявил вполне ясно. Так пусть же теперь все увидят, что традиции Рима тебе дороги так же, как и всем остальным. В конце концов, введенные тобой законы уже никуда не денутся.

— Так что же, ты предлагаешь дать возможность вернуться тем самым глумливым невежам, которые блокировали все мои законы? — резко возразил Помпей.

Красс пожал плечами.

— Тем самым или другим, которых изберут граждане. Если изберут тех же, то, конечно, жизнь не покажется тебе легкой. Так ведь никто и не говорит, что Римом править легко. Наши люди впитывают демократию с молоком матери. Порою мне даже кажется, что их ожидания слишком завышены. Во всяком случае, им совсем не нравится, когда расправляются с законно выбранными представителями.

— Постараюсь все это обдумать, — неохотно пообещал Помпей и отвернулся от форума.

Красс сомневался, что собеседник в полной мере осознал опасность. Помпей продолжал считать, что сопротивление сената — преходящая трудность, а вовсе не ядро конфликта, из которого может вырасти восстание.

— Уверен, что ты сумеешь принять правильное решение, — заключил Красс.

Юлий устало потер лицо. Сколько он проспал? Час или больше? Он не мог вспомнить, когда именно заснул, но, кажется, небо уже начинало светлеть. Все цвета окружающего мира поблекли, а голос Марка Антония приобрел высокомерные интонации, которых раньше не было заметно. Половина личного состава легиона после ночного пира казалась помятой, бледной и немощной, но претор выглядел так, словно собрался на парад. Он явно ощущал собственное моральное превосходство над теми из товарищей, кто позволил себе лишнего. Слушая рассказ Юлия о соглашении с Мхорбэйном, Марк Антоний укоризненно покачал головой.

— Прежде чем обещать поддержку, непременно надо было посоветоваться со мной, — заявил он, даже не пытаясь скрыть раздражение.

— Но Мхорбэйн сказал, что этот Ариовист скоро начнет доставлять неприятности и нам. А потому лучше покончить с ним сейчас, пока он еще не пустил здесь корни. Чем дальше, тем труднее будет отбросить его войско обратно за Рейн. Нам необходимы союзники, Марк Антоний. Эдуи пообещали предоставить в мое полное распоряжение три тысячи всадников.

Марк Антоний попытался унять негодование.

— Да они готовы пообещать все что угодно. Но я не поверю, пока своими глазами не увижу обещанного. Я предупреждал тебя, что Мхорбэйн — очень умный и хитрый вождь. Похоже, и сейчас ему удалось столкнуть две самые сильные армии Галлии. Не сомневаюсь, что подобное соглашение ловкач заключил и с Ариовистом. Теперь же эдуи будут преспокойно пожинать плоды войны, которая сломает шеи обоим противникам.

— Здесь, в Галлии, я не видел силы, способной нам противостоять, — равнодушно заметил Цезарь.

— Ты просто еще не знаешь германских племен. Они живут во имя войны, постоянно держат войско в боевой готовности и всеми силами его поддерживают. А кроме того, Ариовист… — Марк Антоний вздохнул. — Ариовиста трогать нельзя. Он друг Рима — носит этот титул на протяжении десяти лет. Так что если ты вздумаешь с ним воевать, сенат имеет право тут же аннулировать твое командование.

Юлий в ярости хватил претора за плечи.

— Почему же ты не сказал мне об этом раньше? — отчаянно воскликнул он.

Марк Антоний покраснел.

— Кто мог подумать, что тебе придет в голову заключить такое соглашение? Ты же едва знаешь Мхорбэйна! Разве можно было догадаться, что наши легионы вдруг окажутся нацелены на область, расположенную за триста миль отсюда, на другом конце страны?

Юлий разжал суровое объятие и на шаг отступил.

— Ариовист — жестокий завоеватель, Марк Антоний. А мой единственный союзник попросил помощи. Если честно, мне наплевать, мечтает ли Мхорбэйн увидеть, как мы сломаем друг другу шеи или нет. И меня вовсе не пугает сила противника. Как ты думаешь, зачем я привел легионы в Галлию? Ты видел эту землю? Здесь можно не глядя, где угодно бросить в почву горсть семян. Назавтра они уже взойдут, а послезавтра принесут урожай. Лесов здесь столько, что можно построить несколько флотов, а стада такие, что и не сосчитать. А что дальше, за самой Галлией? Мне хочется увидеть все своими глазами. Триста миль — лишь один шаг того пути, о котором я мечтаю. Мы пришли сюда не на одно лето, претор. Мы останемся здесь навсегда — дай только построить дороги, чтобы другим было легче шагать.

Марк Антоний изумленно слушал.

— Но ведь Ариовист — один из нас! Ты же не можешь просто…

Юлий кивнул и поднял руку. Претор замолчал.

— Чтобы построить дорогу отсюда до равнины, потребуется месяц. По ней смогут пройти баллисты. Я больше не собираюсь воевать без орудий. Отправлю к этому Ариовисту посланца, чтобы договориться о встрече. Отнесусь к нему со всем уважением, которого заслуживает друг Рима. Это тебя удовлетворит?

Марк Антоний с облегчением вздохнул.

— Разумеется. Надеюсь, мои слова тебя не обидели. Я просто заволновался, как воспримут все происходящее там, дома.

— Понимаю. Можешь прислать ко мне посыльного, я отдам ему письмо, — с улыбкой ответил Юлий.

Коротко кивнув, Марк Антоний вышел из комнаты, а Цезарь повернулся к Адану. Испанец слушал разговор, открыв от изумления рот.

— Что ты застыл? — резко одернул секретаря полководец и тут же пожалел о сказанном. В висках отчаянно стучало, в горле пересохло, а желудок казался пустым, словно его вывернули наизнанку. Туманные воспоминания подсказывали, что ночью не раз приходилось наведываться к сточной канаве — все содержимое желудка осталось именно там. Внутри ощущалась лишь желчь, но и она комками поднималась к горлу.

Адан заговорил, тщательно подбирая слова:

— Наверное, именно так было и в моей стране. Римляне решили нашу судьбу за нас, словно испанцы не в состоянии сделать это сами.

Юлий хотел было резко оборвать юношу, но передумал.

— Ты считаешь, воины Карфагена оплакивали собственные завоевания? А как твой народ решал судьбу тех людей, которые жили в Испании до его появления? Эти кельты пришли из какой-то далекой страны. Полагаешь, твоих предков волновала судьба коренных жителей? А ведь вполне возможно, что и они когда-то завоевали эту землю, только очень давно. Так что не считай свой народ лучше моего, Адан. — Юлий замолчал, с силой сжал переносицу и прикрыл глаза, пытаясь справиться с головной болью. — Имей я сейчас ясную голову, то объяснил бы сложившуюся ситуацию понятнее. Ведь дело не только в силе. Карфаген был на редкость могуч, но победа над ним изменила мир. Греция долго оставалась самой мощной страной, а потом потеряла свою силу. Тогда пришли мы и подчинили ее себе. О боги! Для такого раннего и серьезного разговора я слишком много выпил этой ночью!

Адан слушал, не прерывая. Он чувствовал, что Цезарь готов сказать что-то действительно весомое, а потому даже немного подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. Юлий же заговорил совсем тихо, словно гипнотизируя собеседника:

— Страны не завоевывают без крови. Мужчин убивают, женщин насилуют. Все ужасы, какие только можно себе представить, происходят тысячи раз, но потом битвы заканчиваются, и победители устраиваются на новых землях. Они возделывают поля, строят города и принимают законы. И наступает процветание, Адан, хочешь ты того или нет. Приходит справедливость и власть закона. Тех, кто наживается за счет соседей, наказывают и изолируют от остальных. Это делать необходимо, потому что даже завоеватели стареют и начинают мечтать о мире. Потом пришельцы перемешиваются и сливаются с теми, кто жил на земле до них, и вот они уже не кельты, не карфагеняне и даже не римляне. Они… как вино и вода, неразделимы. Все начинается с битвы, но потом люди поднимаются, словно на гребне волны, Адан. Я покажу тебе дикие места, где теперь стоят города.

— И ты во все это веришь? — спросил Адан.

Юлий открыл глаза и твердо взглянул на юношу.

— Я не верю в одну лишь силу оружия, Адан, хотя, конечно, вижу ее. То, что я сейчас сказал, — правда. Рим — это больше, чем острые мечи и сильные воины. Все это будет. Галлы пострадают от моей руки, но я сделаю их сильнее и богаче, чем они сами могут представить.

В эту минуту у двери появился присланный Марком Антонием посыльный и, чтобы привлечь внимание, негромко откашлялся. Собеседники удивленно оглянулись, словно вернувшись в реальный мир, а Юлий снова схватился за голову и застонал.

— Смочи полотенце в холодной воде и попроси у Каберы порошок от боли, — приказал он секретарю.

Юноша продолжал стоять с мрачным выражением лица.

— И все-таки эти идеи кажутся мне странными, Цезарь, — сдержанно заговорил он. — Я понимаю, почему ты говоришь о завоеваниях — армия рвется в Галлию. Но что сможет утешить семьи, которые потеряют близких?

Юлий ответил с трудом, преодолевая боль:

— Тебе кажется, мальчик, что живущие на здешних землях племена дарят друг другу цветы? Уверяю, это совсем не так. Все они только и норовят, чтобы вцепиться друг другу в горло. Смотри, Мхорбэйну сорок лет, а он один из старейшин племени! Задумайся-ка об этом! Болезни и войны сводят людей в могилу еще до того, как они успеют поседеть. Да, они нас ненавидят, но друг друга ненавидят куда отчаяннее. Так что давай все-таки отложим разговор до более удобного случая. Сейчас я должен продиктовать письмо этому самому Ариовисту. Попрошу «друга Рима» тихо уйти с тех земель, которые он успел захватить, и оставить Галлию в покое.

— Ты считаешь, он подчинится? — с сомнением в голосе спросил Адан.

Цезарь не ответил. Жестом показав Адану, чтобы тот записывал, он начал диктовать письмо царю свевов.

Расчистка лесов для новой дороги на равнину потребовала больше времени, чем планировал Юлий. Легионы работали на жаре целыми днями, но каждый огромный дуб нужно было спилить, а потом убрать в сторону. Тащили и волы, и люди. Кабера выбрал нескольких самых толковых юношей и начал готовить из них помощников, обучая лечить переломы и прочие травмы, неизбежные в таком деле. Два месяца тяжкого труда тянулись мучительно долго, но вот наконец положили первый камень, а к концу четвертого месяца вымощенная плоскими, тщательно обтесанными плитами дорога протянулась на сорок километров. Она оказалась достаточно широкой и крепкой, чтобы без малейшего промедления пропустить катапульты и осадные машины. В горах нашли месторождение гранита, и мощные, отбрасывающие плотную тень столбы теперь отмеряли мили, отделяющие легионы от Рима.

Цезарь собрал военный совет в римском поселении, в большом зале своего дома. Верных союзников, Мхорбэйна и Артората, он усадил на самые почетные места. Окинув внимательным взглядом собравшихся, он дольше других смотрел на Адана. Молодой испанец переводил все письма, которыми обменивались римский полководец и германский вождь Ариовист, и из всех собравшихся он один знал, о чем собирается говорить Юлий. Цезарь же, глядя на него, невольно спросил себя, был ли он сам когда-нибудь так же наивен, как этот юноша. Если такое и было, то слишком давно — настолько, что он и сам уже забыл.

Ариовист был почти неуловим. Два первых письма вернулись с весьма лаконичным ответом, решительно отвергающим всякий интерес и к самому римскому консулу, и к его легионам. Марк Антоний не уставал повторять, что разговаривать с царем надо осторожно, вежливо и сдержанно, однако письма вождя приводили Юлия в ярость неопределенностью и резкостью тона. В результате таких переговоров уже к концу первого месяца Цезарь с нетерпением ждал, пока закончится строительство дороги и можно будет выступить против германского вождя. Вопрос о его дружбе с Римом отпал сам собой. И все-таки необходимо было делать вид, что мирные переговоры продолжаются. Юлий прекрасно знал, что письма в Рим пишет не только Адан. Помпей держал своих шпионов повсюду, так что сенат, несомненно, в курсе реального положения дел. Оказаться врагом собственного государства Цезарю совсем не хотелось. А пока законодательный орган возглавляет Помпей, недружественного выпада можно ожидать в любую минуту. Несомненно, сенаторов уже успели настроить соответствующим образом, так что даже один лишний голос мгновенно лишит Юлия его полномочий.

Недели тянулись медленно. Приходилось ежедневно встречаться с вождями племен и обещать все, чего тем угодно было потребовать, в обмен на разрешение пройти по их землям и обещание поставок продовольствия. Брут делал огромные успехи в изучении языка галлов и скоро уже смог принять участие в переговорах, хотя его попытки объясниться вызывали у вождей приступы бурного веселья.

Цезарь улыбнулся Адану, и юноша смущенно отвел взгляд. Чем дольше он общался с полководцем, тем больше попадал под влияние этой сильной личности. Теперь уже его не удивляло, почему у консула столько сторонников и последователей. Бесчувственность и жестокость военачальников, которые, не задумываясь, решали судьбы народов, поражали молодого человека. Адан мучительно пытался решить, действительно ли Цезарь так же прямолинеен, как Рений и другие, или он искренне верит, что завоевание Галлии Римом откроет стране новые возможности, которые она не смогла бы получить самостоятельно. Ответ на этот вопрос казался юноше жизненно важным. Если Юлий искренне верил в справедливость миссии Рима и необходимость той цивилизации, которую она несла, то уважение Адана к консулу было вполне оправданным. Но если все это игра, простое прикрытие алчного завоевания, то приходилось признать, что, оставив Испанию и отправившись по миру вслед за безрассудным и неразборчивым в средствах вождем, он совершил самую серьезную ошибку в своей недолгой жизни.

— Ариовист вновь пренебрег моими письмами и презрительно обошелся с посланцами, — мрачно сообщил Цезарь собравшимся. Те переглянулись. — Хотя Марк Антоний убеждает не забывать о статусе друга, который дарован царю Римом, я больше не в силах терпеть немыслимую дерзость. Разведчики сообщили, что на границах его государства снова собирается многочисленная армия. Явно готовится военный поход. Поэтому я обещал Мхорбэйну поставить легионы на защиту его земель.

С этими словами Юлий взглянул на Марка Антония. Командир форта упорно смотрел на поверхность стола.

— Кавалерия Мхорбэйна поддержит наших всадников, и за это я признателен вождю, — продолжал Юлий. Марк Антоний криво усмехнулся и склонил голову. — Поскольку в прошлом царь германцев оказывал Риму услуги, я не оставлю попыток договориться с ним мирно и буду посылать курьеров даже во время марша. Это даст ему возможность встретиться со мной и уладить все спорные вопросы. Я уже сообщил сенату о своем решении и теперь ожидаю ответа. Боюсь, правда, что не получу его вовремя, до того, как настанет час отправляться в поход. — С этими словами Цезарь расстелил на столе большую карту, искусно нанесенную на тончайший пергамент, и придавил углы свинцовыми грузами. Члены совета встали и подошли ближе. — Разведчики отметили все холмы и возвышенности. Земля эта носит название Алсатия и находится в трехстах милях отсюда, в направлении на северо-запад.

— Она граничит с территорией гельветов, — заметил Брут, внимательно вглядываясь в карту, которую привез с собой Мхорбэйн. Изображенные на ней земли различались лишь по цвету, никаких деталей представлено не было, однако римляне впервые видели страну галлов во всей ее целостности и были заинтригованы.

— Если нам не удастся оттеснить свевов на противоположный берег Рейна, следующее лето окажется для гельветов последним, — предупредил Цезарь. — Ну а после этого германский вождь непременно двинется на юг, к нашей собственной провинции. Мы просто обязаны надежно утвердиться на этом берегу Рейна и превратить его в естественную границу Галлии. Ни в коем случае нельзя позволять пересекать ее — никому. Если потребуется, я готов даже построить мост и организовать карательные экспедиции в глубь германских земель. Ариовист чересчур дерзок и безрассуден. Сенат предоставил ему слишком много воли.

Произнеся эти неосторожные слова, Цезарь не заметил, как поморщился Марк Антоний.

— Ну а теперь пора собираться в поход. Не будем терять надежду на мир, но подготовимся к войне.

ГЛАВА 27

После битвы с гельветами и нелегкого стремительного перехода назад, в римскую провинцию, спокойный марш по хорошей дороге показался легионерам настоящей прогулкой. Хотя дни все еще стояли жаркие, осень уже начала вступать в права, и деревья окрасились в самые причудливые оттенки желтого и красного цветов.

Марширующая колонна пугала гнездившихся на деревьях ворон, и большие темные птицы с громким карканьем носились в воздухе, омрачая пейзаж. Равнины выглядели совершенно пустыми, и воинам казалось, что они одни в этой стране.

Во главе колонны Цезарь поставил всадников, а за ними — Десятый легион. Конница Мхорбэйна поступила в распоряжение Домиция и Октавиана, и галлы постепенно начали привыкать к строгой дисциплине, царящей в римском войске. Цезарь поблагодарил вождя за помощь, однако сразу предупредил, что к его всадникам будут предъявлять те же требования, что и к легионерам. Больше всех хлопот досталось римским кавалеристам: им пришлось обучать союзников двигаться и воевать в общем строю и подчиняться командам.

За колонной следовали военные машины. Укрепленные и надежно привязанные, они не доставляли хлопот при транспортировке, но для безопасности каждую упряжку сопровождала группа специалистов. Каждая из баллист имела собственное имя, оно было вырезано на буковом лафете. Более того, орудийные расчеты предпочитали стрелять всегда из одного и того же орудия, считая его своим. Воины думали, что именно их баллиста и сильнее, и точнее, и безопаснее. Огромные механические луки-скорпионы в разобранном состоянии выглядели просто погруженной на повозку кучей железа и дерева. После каждого выстрела троим воинам приходилось снова заряжать несовершенную конструкцию. Зато сила выстрела была огромной: мощная стрела поражала лошадь, проходила сквозь ее тело и убивала следующую. Эти орудия пользовались среди бойцов особым почтением, и, оказавшись рядом, легионеры стремились дотронуться до металла — считалось, что это приносит удачу.

Колонна из шести легионов растянулась по дороге на десять миль. Выйдя на открытую местность, Юлий приказал расширить ряды, и после этого строй стал короче. Земля эдуев была уже совсем близко. Нападения Цезарь не опасался, но все же прекрасно понимал, что тяжелая, нагруженная и оружием, и припасами колонна может стать легкой мишенью. С провинцией связи практически не было, так что в случае опасности приходилось рассчитывать лишь на собственные силы: умение перестроиться и способность быстро реагировать на малейшее изменение обстановки. В своих командирах и солдатах Юлий не сомневался, так что в случае неудачи вина падет на его плечи.

Мхорбэйн с трудом подавил желание присоединиться к римлянам в борьбе против общего врага. Позволить себе этого он не мог: за время долгого отсутствия непременно нашлись бы узурпаторы, готовые занять место вождя. На границе римской провинции он попрощался с готовым в любой момент вступить в бой блестящим строем легионеров и их бесстрашным полководцем.

Дисциплина римлян вызывала у вождя восхищение и даже зависть. Его собственные воины не смогли бы сохранить строй; в ожидании марша они непременно начали бы слоняться по окрестностям в поисках развлечений. По сравнению с ними римские легионеры вселяли и зависть, и страх. На прощание Мхорбэйн задал вопрос, который крутился на языке с тех самых пор, как он увидел собранную против Ариовиста несметную силу.

— Кто же будет охранять твою землю, когда почти все войско отправилось в поход? — поинтересовался он.

Юлий пристально взглянул галлу в глаза.

— Ты, Мхорбэйн. Но уверяю, охрана не потребуется.

Вождь искоса взглянул на сверкающего латами полководца.

— Поверь, друг, найдется немало племен, которые непременно захотят воспользоваться твоим отсутствием. Могут вернуться гельветы, а аллоброги, те и подавно готовы унести все, что смогут поднять.

Он внимательно наблюдал, как Цезарь надел шлем и опустил полностью закрывающее лицо забрало. Теперь римлянин напоминал ожившую статую. Начищенная до блеска нагрудная пластина ослепительно сияла, а сильные загорелые руки с белеющими на темной коже шрамами казались отлитыми из бронзы.

— Они же знают, что мы вернемся, Мхорбэйн, — улыбаясь под железной маской, закончил разговор Юлий.

Шлем пришлось снять уже после первой пройденной мили. Пот заливал глаза, жег и мешал смотреть. Александрия, конечно, искусная мастерица, но ей никогда не приходилось шагать сотни миль в доспехах, даже таких красивых.

Проходя по деревням и небольшим городкам, Цезарь непременно принимал в качестве дани зерно и мясо. Продовольствия постоянно не хватало, и полководец не скромничал.

Продукты регулярно присылал и Мхорбэйн, так что для их охраны приходилось выделять специальных часовых. Путь вел все дальше на север. Лагерям, которые легионеры разбивали на ночь, суждено было стать форпостами римского продвижения на север. Со временем постоянные дороги придут и сюда, и тогда римские купцы смогут продвигаться все дальше и дальше в глубь страны, привозя с собой все, что можно продать. Через два-три года вдоль дорог вырастут форты и охранные посты. Те, у кого нет земли в Риме, переселятся сюда, чтобы начать все заново. Они построят фермы, начнут выращивать скот, возделывать поля и разбогатеют, одновременно подарив процветание новой родине.

Радужная картина живо вставала перед глазами Цезаря. Однако во время этого первого похода против Ариовиста его легионеры едва не дошли до полного истощения сил. Приходилось бороться с голодом, и недоедание, конечно, отрицательно сказывалось и на силе, и на настроении воинов. Юлий с ужасом чувствовал, как устают люди. Он старался пошире раскинуть сеть, сотканную из отрядов легких конников и пехотинцев-велитов, которым было велено прочесывать местность в поисках провианта и фуража. Галлия оказалась слишком обширной страной, а потому поддерживать связь с эдуями было все труднее. Выход оставался лишь один: искать новых союзников, готовых снабжать римскую армию продовольствием.

Порой чудилось, что сама земля не хочет пропускать иноземное войско. Густая высокая трава, кочки, небольшие балки и овраги — все это мешало идти, замедляя движение колонны. День считался удачным, если от ночевки до ночевки, от одного временного лагеря до другого удавалось преодолеть двадцать миль.

Разведчики доложили, что за легионами следят всадники, и полководец тотчас отправился с ними, чтобы убедиться в этом. Пока что удалось увидеть лишь нескольких вооруженных верховых, однако легионеров известие вдохновило. Теперь они каждый вечер старательно начищали и смазывали маслом лезвия мечей, а количество записей в штрафном листе заметно сократилось. Цезарь направил на поиски скрывающегося противника небольшой отряд самых быстрых кавалеристов, однако те очень скоро заблудились в лесах и долинах. Хуже того, один из лучших меринов на всем скаку сломал ногу, и всадник, не удержавшись в седле, разбился.

Цезарь не сомневался, что встреченные верховые — разведчики Ариовиста, и все же он очень удивился, когда во время дневного привала перед легионами появился одинокий всадник. Он показался на крутом склоне холма, возле леса. Часовые сразу заметили незнакомца и встретили его сигналами и звуками рога. Воины конной разведки бросили еду и моментально взлетели в седла.

— Подождите! — остановил их полководец, поднимая руку. — Пусть подъедет поближе.

В угрожающем молчании легионы сомкнули ряды. Все взгляды сосредоточились на всаднике, который приближался, не выказывая страха.

Подъехав к первым рядам Десятого легиона, незнакомец спешился. Быстро оглянувшись, он заметил военачальника; его легко было узнать и по доспехам, и по развевавшимся вокруг знаменам, и по собравшейся вокруг группе людей. Чужеземец кивнул и приблизился, упорно сверля Цезаря взглядом. Взгляд этот казался пугающим, и Юлий силой воли подавил растущее беспокойство. Легионеры взволнованно переговаривались, а многие даже отмахивались, словно от нечистой силы.

Человек был в грубой домотканой одежде и потертых кожаных доспехах. Ноги ниже колен вообще не прикрыты. На плечах блестели круглые металлические накладки, из-за которых фигура выглядела еще более массивной, чем была на самом деле. Незнакомец был очень высокий, хотя и ниже Цирона. С Арторатом же и вообще сравнивать не стоило. Но самыми странными в его внешности римлянам показались форма черепа и лицо.

Такой внешности Цезарю видеть еще не приходилось. Необычный выпуклый, словно нависающий лоб, из-за которого глаза человека смотрели, как будто из тени. Голова была полностью обрита, и лишь на затылке осталась длинная, раскачивающаяся при ходьбе коса. В волосы были вплетены металлические украшения, и каждый шаг сопровождался негромким мелодичным звоном. Череп имел странную, если не сказать уродливую, форму и казался словно двухъярусным.

— Ты понимаешь меня? — обратился к чужеземцу Цезарь. — Как тебя зовут и из какого ты племени?

Воин молчал, продолжая пристально разглядывать римлянина, и Юлий мысленно встряхнулся, отгоняя наваждение. Совершенно очевидно, что человек знал силу собственного взгляда и умело ею пользовался. Потому-то Ариовист и поручил миссию именно ему.

— Меня зовут Редульф. И я из племени свевов, — наконец произнес человек. — А ваш язык я выучил тогда, когда мой царь и вождь сражался за вас и его называли другом Рима.

Странно было слышать внятную латинскую речь от чужестранца с такой демонической внешностью, но это давало возможность обойтись без присланных Мхорбэйном переводчиков.

— Так значит, ты приехал от Ариовиста? — уточнил Цезарь.

— Я уже сказал, — ответил человек.

Юлий ощутил укол раздражения. Посланник был столь же дерзким, как и его господин.

— Ну так побыстрее говори все, что тебе велели передать, парень, — резко поторопил Цезарь. — Никаких проволочек я не потерплю.

Открытая насмешка явно достигла цели, и полководец заметил, как и лицо, и странный бритый череп непрошеного гостя начали медленно заливаться краской. Сам собой вставал вопрос: появилась ли причудливая деформация в результате травмы или стала следствием какого-то странного ритуала, свойственного людям из-за Рейна? Юлий знаком подозвал посыльного и шепотом приказал тому срочно доставить Каберу. Посыльный бросился исполнять поручение, а воин заговорил, несколько возвысив голос:

— Вождь Ариовист встретится с тобой у скалы под названием Рука, на севере. Мне же велено передать, что он не потерпит рядом с тобой никого из пеших сопровождающих. Сам он приедет верхом и в окружении всадников. То же самое позволено сделать и тебе. Таковы условия моего повелителя.

— И где же эта скала? — поинтересовался Цезарь, задумчиво вглядываясь в даль.

— В трех днях пути отсюда, в направлении на север. Ее совсем не трудно заметить: вершину венчают каменные пальцы. Узнаешь сразу. Там он будет тебя ждать.

— А если я нарушу условия? — поинтересовался Цезарь.

Воин пожал плечами.

— В таком случае ты его не увидишь, а он сочтет себя преданным. Разгорится война — до победного конца.

Усмешка, с которой посланник взглянул на римских воинов, не оставляла сомнений в серьезности намерений. В это мгновение показался Кабера. Старик шел медленно, опираясь на палку. Посыльный бережно поддерживал его. Тяжелый путь утомил целителя, но при виде столь необычной формы черепа взгляд его заметно оживился.

— Передай господину, Редульф, что я встречусь с ним в назначенном месте, — произнес Цезарь. — Из уважения к той дружбе, которую даровал ему мой город, мы встретимся мирно, у той скалы, которую ты назвал. Теперь же поспеши и передай все, что видел и слышал.

Редульфа подобное обращение обидело. Окинув ряды римских легионеров презрительным взглядом, он быстрым шагом направился к лошади. Юлий заметил, что Брут поставил всадников таким образом, что чужестранцу пришлось ехать вдоль их строя. Ни разу не оглянувшись и даже не посмотрев по сторонам, он быстро поскакал на север.

Подъехал Брут и, спешившись, подошел к другу.

— Клянусь Марсом, этот парень выглядит очень странно, — заговорил он. Кое-кто из стоящих поблизости воинов Десятого легиона все еще держал пальцы сложенными против нечистой силы. Центурион нахмурился, заметив, что для самых суеверных встреча даром не прошла.

— Что скажешь, Кабера? — обратился Цезарь к целителю. — Ты его видел. Что это, родовая травма?

Кабера задумчиво посмотрел вслед удаляющемуся всаднику.

— Никогда еще не видел такой симметричной деформации, как будто ее создали искусственно. Не знаю, Цезарь. Возможно, при ближайшем рассмотрении я смог бы сказать что-нибудь более определенное. Но подумаю.

— Насколько можно понять, этот Ариовист не просит мира и не пытается избавить нас от необходимости иметь дело с его уродливыми подданными? — поинтересовался Брут.

— Нет, пока об этом ничего не слышно. Правда, увидев, что мы приближаемся, он неожиданно передумал и решил встретиться со мной. Удивительно, как вид римских легионов способен влиять на настроение врагов, — с улыбкой ответил Юлий. Впрочем, улыбка исчезла, едва он вспомнил об условиях германского короля. — Он требует, чтобы на место встречи я приехал с одной лишь кавалерией, без пеших воинов.

— Что? Надеюсь, ты отказался выполнить это условие? Ни за что не оставлю тебя в руках союзников — галльских всадников. Никогда в жизни. Нельзя давать ему шанс поймать тебя в ловушку, даже если он и называется другом Рима. — Брут разволновался не на шутку.

Юлий нахмурился.

— На нас смотрит весь Рим, Брут. Придется оказать Ариовисту все возможное почтение.

— Мхорбэйн сказал, что его люди живут в седле, — заметил Брут. — Обратил внимание, как этот парень держится на лошади? Если у них все такие, то не стоит отправляться на встречу с горсткой наших всадников, даже с людьми Мхорбэйна в придачу.

— Если честно, я и не собираюсь этого делать, — с уверенной улыбкой возразил Цезарь. — Позови-ка сюда эдуев.

— Что ты задумал? — воскликнул Брут. Неожиданное изменение в настроении полководца озадачило и взволновало его.

Юлий смерил товарища хитрым взглядом.

— Да вот, Брут, решил посадить на коней Десятый легион, — ответил он. — Три тысячи отборных воинов, да кавалерия в придачу — думаю, этого окажется достаточно, чтобы подрезать крылышки германскому ястребу. Так ведь?

Помпей закончил обращение к сенату и попросил присутствующих высказать свое мнение. Среди трехсот членов курии ощущалось напряжение, однако только открытая дискуссия могла ликвидировать опасность непосредственного противостояния, а может быть, и насилия. Подумав об этом, Помпей взглянул туда, где сидел Клодий — огромный человек с бритой головой. Родился он в городских трущобах, а в сенат попал лишь благодаря собственной напористости и бесцеремонности. Никто из соперников просто не смог с ним справиться. После того как монополия на всю торговлю оказалась в руках Красса, Клодию следовало найти себе тихое местечко и спрятаться, но вместо этого он, подсчитав убытки, прорвался в сенат. Вглядевшись в грубые, с явным налетом жестокости черты, Помпей невольно вздрогнул, но попытался успокоиться, сказав себе, что многое из услышанного может быть сильным преувеличением. Если же слухи правдивы, то значит, что под видимым Римом прячется еще один город, тот, полноправным властителем которого можно назвать громадного опасного человека. Мощная фигура неизменно маячила на каждом собрании сената. Если же с выступлениями и требованиями Клодия не соглашались, то по всему городу, словно по команде, начинали рыскать банды разбойников. Причем, стоило только легионерам выйти на их след, они моментально растворялись в лабиринтах узких переулков. Клодий вел себя хитро: на заседаниях он с пеной у рта осуждал беспорядки, а когда ему указывали на то обстоятельство, что они находятся в прямой связи с уколами его честолюбию, лишь изумленно воздевал руки.

Возращение должностей избираемых трибунов выбило из-под ног Клодия существенную опору. После позорной похоронной процессии, которая состоялась два месяца назад на форуме, Помпей последовал совету Красса. Результат получился впечатляющим: лишь один из бывших обладателей мандата снова вернулся в сенат. Переменчивая в своих пристрастиях чернь второй пост отдала совершенно иному человеку. Недруги Помпея сразу же начали обхаживать избранника со всех сторон, однако он до сих пор никак не проявил собственных предпочтений.

Возможно, Клодий и не имел отношения к избранию, однако у Помпея на сей счет существовали серьезные сомнения. Великан не остановился бы даже перед угрозами целым семьям, чтобы повлиять на их выбор. Помпей и сам был свидетелем того, как приличные люди изменяли мнение без всяких видимых поводов. Стоя рядом с Клодием, они избегали взгляда Помпея, и при виде триумфа торговца римскому правителю едва удавалось сдержать гнев. В результате Рим беднел на глазах: бесплатная раздача хлеба составила уже пятую часть бюджета города, причем число нуждающихся постоянно возрастало. Помпей знал, что самых отчаянных сторонников Клодий находил среди безродных разбойников, которые толпами осаждали город. Доказать это было трудно, однако не приходилось сомневаться, что существенная доля зерна так и не попадала в самые бедные семьи, а вместо этого отправлялась в темные закоулки, где Клодий вместе с себе подобными покупал людские жизни с такой же легкостью, с какой продавал пшеницу.

Помпей знаком пригласил высказаться Светония, а сам сел. Молодой сенатор поднялся со скамьи и слегка откашлялся. Помпей даже взглядом не позволил себе выразить истинного отношения к этому человеку, хотя давно презирал его за подлость и неразборчивость в средствах. Сейчас Клодий осыпал его похвалами и деньгами, а потому Светоний вел себя чрезвычайно уверенно. Говорил он достаточно гладко и ярко, так что без особого труда удерживал внимание сенаторов, а открытая поддержка Клодия позволяла ему ощущать собственную значимость.

— Сенаторы, трибуны, — начал Светоний, — многие из вас прекрасно знают, что меня вовсе нельзя назвать другом Цезаря. — По залу пробежал смешок, и оратор улыбнулся. — И в то же время все мы слышали о его прекрасной победе над гельветами в Галлии. Это действительно великий подвиг, и чернь по праву повсюду восхваляет героя. И все же вопрос о его неоплаченных долгах никак нельзя назвать мелким. Я имею на руках конкретные факты. — Светоний сделал вид, что читает, хотя и без того помнил все цифры. — Герминию он должен чуть меньше миллиона сестерциев. Еще нескольким ростовщикам — миллион двести тысяч. Суммы немаленькие, коллеги. Без этих денег поверившие и ссудившие их люди могут оказаться в пучине бедности. И они имеют полное право обращаться к нам — в том случае, если Цезарь не собирается возвратиться в Рим. Относительно долгов закон вполне однозначен, и нам не следует поддерживать полководца, который им пренебрегает. Настойчиво предлагаю сенату потребовать немедленного возвращения виновника и принудить его расплатиться со всеми гражданами, перед которыми он в долгу. Существует и еще один вариант: потребовать от Помпея ограничить срок пребывания нашего войска в Галлии. Это позволит тем, кто с нетерпением ожидает возврата денег, рассчитывать на определенное время. Но я отдаю свой голос за немедленное возвращение Цезаря.

Светоний сел, и Помпей хотел было вызвать следующего оратора. В этот момент поднялся вновь избранный трибун.

— Ты хочешь что-то добавить, Полоний? — с улыбкой обратился к нему Помпей.

— Только то, что это предложение напоминает большую палку, которой хотят высечь успешного полководца, — решительно ответил Полоний. — Насколько я понял, все долги относят на личный счет Цезаря, хотя деньги пошли на вооружение и обмундирование римских легионеров. Как только он вернется в город, кредиторы жадно вцепятся в него. А если расплатиться не удастся, немедленно последует суровое наказание. Честно говоря, не вижу никакого смысла намеренно отдавать героя на съедение ростовщикам, тем более решением сената.

В зале раздались одобрительные голоса, и Помпей едва заметно улыбнулся. Долги имели многие из сенаторов, так что Светонию предстояло проявить чудеса красноречия, чтобы заставить их проголосовать за удовлетворение требований алчных ростовщиков. Выступление Полония оказалось весьма кстати. Может быть, он все-таки не куплен Клодием? Встретившись с оратором взглядом, правитель Рима едва заметно кивнул, почти не слушая следующего оратора — кого-то из богатеньких сынков аристократов.

Помпей знал, что многие считали роспуск трибунов и назначение голосования всего лишь мастерской уловкой. С особым вниманием следили за его действиями опытные, пожилые сенаторы. Они искали руководства и поддержки в борьбе с новыми игроками. Многие стремились встретиться наедине, однако в сенате страх лишал их силы. Не каждый отважится навлечь на себя враждебность человека, подобного Клодию. Мысль о том, что этот бандит когда-нибудь доберется до консульского кресла, заставляла похолодеть даже такого независимого человека, как Помпей.

Пока молодой безликий сенатор в полусне произносил свою речь, взгляд правителя остановился еще на одном новом законодателе. Тит Милон. Подобно Клодию, он пришел в сенат после того, как потерял место в торговле. Возможно, именно благодаря общему прошлому эти двое отчаянно ненавидели друг друга. Милон был толст и красен от неумеренного пьянства, тогда как Клодий отличался атлетическим сложением. Оба умели ругаться, как самые последние подонки. Помпей иногда раздумывал, нельзя ли натравить их друг на друга. Такое решение проблемы оказалось бы очень кстати.

Голосование прошло быстро, и на сей раз сторонники Помпея не сомневались в своем решении. Клодий молчал, и Помпей понял, что, скорее всего, он каким-то образом приплатил Светонию, но при этом не обещал своей полной поддержки. Так что ночью можно спать спокойно: нападений и погромов не предвидится. Клодий поймал внимательный взгляд председательствующего и кивнул, как равный равному. Помпей кивнул в ответ скорее по привычке, механически, хотя сам в это время обдумывал один из самых отвратительных слухов. Говорили, что Клодий держал в штате телохранителей, которые в качестве средства убеждения использовали даже насилие. Это была лишь одна из историй, витавших вокруг бывшего торговца и нынешнего сенатора. Глаза Клодия хитро блеснули, и Помпей поймал себя на мысли, что завидует Цезарю. Тот сейчас в Галлии, и, невзирая на все трудности кампании, его битвы чище и проще, чем та борьба, которая предстоит самому Помпею.

ГЛАВА 28

Брут сердито покрикивал на воинов Десятого легиона. На низкорослых и лохматых галльских лошадках те неумело трусили к подножию похожей на человеческую руку горы, где их уже ожидала группа всадников. Желание Цезаря видеть рядом испытанных ветеранов казалось вполне оправданным и понятным, однако верхом они ездили, словно малые дети. Едва приходилось перейти на рысь, как лошади начинали сталкиваться и натыкаться одна на другую, а красные от напряжения и стыда всадники нередко теряли равновесие и вываливались из седла. Поскольку колонна продолжала движение, им приходилось бежать рядом с лошадью, на ходу пытаясь снова подняться в седло.

Кроме этой, была и еще одна крупная неприятность. Брута очень обидело то обстоятельство, что командование оставшимися в лагере легионами Цезарь поручил Марку Антонию. Конечно, и самого Брута, и Октавиана, как опытных всадников, он хотел видеть рядом, во главе кавалерийского отряда. И все же Марк Антоний не заслужил права быть вторым после самого Цезаря. Такая несправедливость бесила Брута. В ярости он резко повернулся, чтобы навести порядок в рядах Десятого.

— Во имя Марса, держите крепче поводья, а не то я прикажу вас высечь! — крикнул он неумело скачущим легионерам. В тяжелых доспехах они казались еще более неуклюжими и скорее походили на мешки, чем на всадников. Брут в бессильной ярости закатил глаза: вот еще один неумеха слишком сильно наклонился вперед и, потеряв равновесие, с грохотом свалился прямо под ноги лошади.

Конечно, приближение к месту возможного боя выглядело не слишком эффектно. Десятый легион привык к ритму пешего строя, так что красные, вспотевшие и раздраженные воины не имели ничего общего с теми уверенными в себе кавалеристами, которые обычно окружали центуриона.

Октавиан ехал следом и время от времени направлял своего мощного мерина на нестройную колонну, заставляя лохматых лошадок хоть немного держать ряд. Товарищи обменялись понимающими взглядами, и Октавиан широко улыбнулся. Его-то ситуация явно забавляла, однако Брут не видел в происходящем ничего забавного. В эту самую минуту прямо перед ним две лошади каким-то образом сцепились упряжью. Всадники беспомощно дергали вожжи до тех пор, пока испуганные животные не бросились в разные стороны. К счастью, быстрым движением Бруту удалось остановить их. Он удерживал обеих лошадок до тех пор, пока всадники не пришли в себя и не восстановили равновесие. Конечно, от этих людей нельзя было требовать свободы обращения с лошадьми, которая достигалась тысячами часов тренировок, а потому Брут надеялся, что Цезарь остановится на почтительном расстоянии от места встречи и не позволит Ариовисту увидеть, что за всадники его сопровождают. Родившегося в седле не обманешь.

Перед отъездом Цезарь подошел к Бруту. Он заметил холодность друга, а потому хотел успокоить его.

— Тебе придется поехать со мной, — начал он. — Без нашей конной центурии никак не обойтись, а командовать ею можешь только ты. — Юлий подошел ближе и заговорил почти шепотом, чтобы никто не услышал: — И кроме того, если придется принять сражение, лучше делать это без Марка Антония. Он слишком много мнит об этом Ариовисте и его дружбе с Римом.

Брут кивнул, хотя объяснение не слишком его утешило. Ощущение несправедливости осталось: высокий пост отдан другому.

Еще до полудня передовой отряд заметил похожую на человеческую руку скалу и тут же сообщил командованию. Приближаясь к месту встречи во главе своего неуклюжего отряда, Брут заметил впереди стройные ряды всадников — их было несколько тысяч. Очевидно, вождь германцев специально выбирал самое неудобное для кавалерии место — узкую долину с двух сторон зажимали крутые склоны. Та скала, которую называли Рукой, представляла собой самую высокую восточную точку, а западный склон зарос густым лесом. Брут невольно задумался, сколько вражеских воинов прячется за толстыми старыми дубами. Он почти не сомневался, что коварный варвар устроил засаду; оставалось лишь надеяться, что легионеры не угодят в ловушку. Если же вдруг придется отступать, то сделать это можно будет только пешком, бросив лошадей врагу. Иначе всем грозит неминуемая смерть.

Горнисты сыграли сигнал «спешиться» — всего лишь две ноты, о которых всех всадников предупредили еще в лагере. Брут вздохнул с облегчением: оказавшись на земле, воины обрели обычную ловкость и легкость движений.

В седле остались только конные отряды — им предстояло охранять фланги. Легионеры Десятого в самом дурном расположении духа повели галльских лошадок под уздцы. Брут продолжал торопить их, не забывая в то же время напоминать центурионам о необходимости поддерживать порядок. Римский отряд все ближе подходил к горе и к ожидавшему у ее подножия вождю германского племени. Чем ближе оказывался враг, тем больше возрастало напряжение. И вот уже Брут смог разглядеть стоящих людей. Он впервые увидел самого Ариовиста: царь выехал навстречу войску в сопровождении трех приближенных, но на почтительном расстоянии остановился. Юлий взял с собой Октавиана и Домиция; оба молодых человека явно волновались.

Брут в последний раз взглянул на своих воинов.

— Боевая готовность! — предупредил он и поскакал догонять полководца.

За спиной остались нервное ржание лошадей, стук оружия и тихие разговоры легионеров. Впереди ожидали сияние начищенных доспехов товарищей и важная, чрезвычайно серьезная миссия — переговоры с опасным противником. Цезарь опустил забрало шлема, и лицо его мгновенно утратило человеческие черты, превратившись в железную маску.

— Ну, посмотрим, что приготовил нам этот грозный царь, — приглушенным железом голосом, с усмешкой произнес он.

Выстроившись в линию, четверка всадников легким галопом направилась к ожидающему их противнику.

Справа от Ариовиста Юлий сразу узнал Редульфа. Поразительно, но два других воина выглядели так же странно, как и посланник: черепа их тоже выглядели страшно деформированными. Один из спутников короля был обрит наголо, другого же украшала копна густых черных волос. Однако он вовсе не старался скрыть необычную форму головы, и со стороны казалось, что воин побывал в руках какого-то великана, который с силой сдавил его череп. Все германские всадники были бородаты и выглядели весьма угрожающе. Не приходилось сомневаться, что в охрану их назначили за недюжинную силу. С ног до головы их украшали золото и серебро, так что Юлий с изрядной долей тщеславия отметил, что его почетная стража — чемпионы воинского турнира — тоже выглядит весьма впечатляюще. Серебряные латы сияли ярче германских, и римский консул не сомневался, что, дойди дело до схватки, его бойцы не ударят лицом в грязь.

Голова самого Ариовиста выглядела совершенно нормально, на его лбу не было заметно уродовавшего остальных выступа. Густые темные брови и нестриженая борода закрывали почти все лицо, чистыми оставались только лоб и верхняя часть щек. Кожа казалась чрезвычайно бледной, а из-под бровей сосредоточенно смотрели голубые, как у Каберы, глаза. Царь сидел на лошади совершенно неподвижно, словно памятник самому себе, и Юлий, приблизившись, остановился без всякого приветствия.

Вожди молча сверлили друг друга взглядом, и никто не хотел заговаривать первым. Брут окинул внимательным взглядом плотную шеренгу всадников, а потом посмотрел вдаль — туда, где на берегу широкого, мощно несущего серые воды Рейна маячила огромная масса основного войска. Так германский вождь обозначил южную границу захваченных земель. Увидел Брут и два укрепленных лагеря, как две капли воды похожих на римские. Войско стояло не в боевом порядке, однако опытный воин сразу понял, что оно готово в любую минуту собраться и ринуться в схватку. На фоне неба ясно вырисовывались четкие очертания копий. Однако Брут не слишком испугался, ведь каждый закаленный в боях римский всадник прекрасно знал, что невозможно заставить лошадь наступать на плотную стену из щитов, точно так же как невозможно заставить атаковать дерево. Так что, пока легионы смогут держаться тесным строем, им нечего всерьез опасаться армии Ариовиста. И все же вид плотной массы бледных бородатых всадников вселял чувство тревоги.

Первым не выдержал взгляда противника Цезарь.

— Я пришел по твоему зову, друг моего города, — заговорил он. — Хотя это и не твоя земля, я ступил на нее, выполнив все условия. Но теперь позволь ответить тем же: я требую немедленно отвести войско за естественную границу — Рейн. Убери всадников немедленно, и тогда войны удастся избежать.

— Это и есть дружба на римский лад? — резко оборвал Ариовист. Низкий голос оглушал, словно колокол. — Десять лет назад я сражался с вашими врагами, но где же благодарность? Взамен от меня требуют немедленно освободить завоеванные в честном бою земли! — Вождь говорил, гневно сверкая светлыми глазами, а в лохматой бороде угрожающим, волчьим оскалом желтели зубы.

— Но ведь никто не давал права занимать чужие земли лишь потому, что они тебе понравились, — резко ответил Цезарь. — Твоя страна — за рекой, так и живи там, где суждено судьбой. Места вполне достаточно. Я же говорю еще раз: Рим не позволит захватить Галлию — ни целиком, ни какую-то ее часть.

— Рим далеко, храбрый воин. В этих краях лишь ты — его неотъемлемая часть, а тебе неведома ярость моих белых бойцов. Как смеешь ты разговаривать со мной таким тоном? Германское войско явилось в Галлию, когда ты был всего лишь малым ребенком! Все завоеванные земли принадлежат мне по праву силы, а этот закон куда старше тех, по которым живешь ты. Они мои и останутся моими до тех пор, пока чья-нибудь более мощная рука не вырвет их. Да, римлянин, это говорит великий царь германских племен!

Громоподобные раскаты голоса варвара испугали коня. Цезарь наклонился и, стараясь успокоить, похлопал его по шее. Сам же консул прекрасно владел собой.

— Я согласился прийти сюда только потому, что тебя назвали другом Рима. Помни об этом, Ариовист! Полностью признавая твои заслуги перед Вечным городом, повторяю еще раз: лучше уйди за Рейн, покинь земли Рима и его союзников! Но если ты предпочитаешь жить по праву силы, в таком случае я тем же правом уничтожу твои армии!

Юлий почувствовал, как рядом беспокойно заерзал в седле Брут. Встреча покатилась по опасному пути, однако сдержать резкие слова оказалось невозможно, слишком далеко зашла дерзость Ариовиста.

— А что делаешь ты сам, Цезарь? По какому праву забираешь у племен их земли? Неужели греческие боги позволяют тебе? — С этими словами царь картинно раскинул руки, словно обнимая раскинувшийся вокруг цветущий край. — Когда послы возвращались от меня с пустыми руками, это и было ответом на твои письма — разве ты не понял? — продолжал он. — От твоего города мне не нужно ровным счетом ничего. Иди своим путем и оставь меня в покое, в ином случае тебя ждет лишь смерть. Эта земля полита кровью — моей и моих соплеменников. А твоя заслуга состоит лишь в легкой победе над горсткой нищих гельветов. И ты считаешь, что этим заслужил право разговаривать со мной на равных? Я царь, римлянин, а царям не пристало иметь дело с такими, как ты. Своими легионами ты меня не испугаешь, тем более теми смешными всадниками, что топчутся у тебя за спиной. Они даже не в силах удержать на месте лошадей!

Цезарь подавил настойчивое желание оглянуться. Он видел перед собой безупречные ряды германских конников и прекрасно понимал, что такого спокойного порядка и уверенности неумелые римские легионеры добьются не скоро! Полководец густо покраснел от стыда и с облегчением подумал, что под железной маской этого никто не заметит.

— Я — Рим, — веско произнес он. — Разговаривая со мной, ты обращаешься к сенату и всем гражданам великого города. А грубостью своей оскорбляешь не только нас самих, но и все подвластные страны. Когда ты…

В этот миг что-то со свистом пролетело над головами полководцев. Ариовист оглянулся на свои ряды и, не в силах сдержать раздражение, зло выругался. Подняв голову, Юлий увидел не меньше дюжины копий — они летели в сторону солдат Десятого легиона. Консул в ярости повернулся к собеседнику.

— Так вот какова она, твоя дисциплина?! — гневно воскликнул он.

Царь выглядел таким же рассерженным и озадаченным, как и римлянин, так что не оставалось никаких сомнений — атака удивила и его самого. Оба войска заволновались, в воздухе просвистела одинокая стрела.

— Мои люди просто рвутся в бой, Цезарь, и не в силах дождаться его начала. Смысл их жизни состоит в том, чтобы купаться в крови, — прогрохотал германский вождь. Через плечо он взглянул на воинов.

— Так возвращайся же к ним, и начнем, — поставил точку консул. Голос его осип от волнения и из-под маски звучал глухо, но решительно. Ариовист пристально смотрел на врага, и в глазах его стоял неподдельный, ничем не прикрытый страх. Такой реакции встречать еще не приходилось, и Юлий изо всех сил пытался понять, в чем же кроется ее причина.

Однако времени на раздумья не осталось. Прежде чем германский вождь успел что-нибудь ответить, над головами взвилась целая туча стрел. Цезарь резко развернулся и с гортанным криком галопом поскакал к своим легионерам. Брут, Домиций и Октавиан тут же последовали за ним. Ариовист тоже пришпорил коня. Германские воины встретили вождя громким торжествующим криком.

Поравнявшись с Десятым легионом, Юлий сразу начал отдавать команды. Самые быстрые из всадников галопом поскакали на юг, к Марку Антонию. Им предстояло передать приказ о немедленном выступлении на помощь основных сил. Нескольких разведчиков послали на запад, в лесные заросли, с поручением обнаружить скрывшихся там лучников или какой-то засадный отряд. Десятый легион наконец-то с радостью услышал долгожданную команду спешиться, а галльских лошадок повели обратно, чтобы вернуть хозяевам. Воины построились и сомкнули щиты, образовав, таким образом, прочный панцирь, надежно защищающий легионеров от кавалерийской атаки. Копья поднялись в боевой готовности, а луки натянулись, готовые по первой же команде выпустить безжалостно острые стрелы. Воины приготовились отразить натиск противника.

Однако его не последовало. К немалому удивлению Цезаря, Ариовист исчез в гуще всадников, и через несколько минут те внезапно начали отступать, ни на секунду не нарушая стройности рядов. Кое-кто из легионеров начал кричать и улюлюкать, однако Юлий не спешил отдать команду к наступлению: ведь разведчики еще не вернулись из покрывавшей западный склон лесной чащи и не рассказали, кто скрывается за зеленым занавесом.

Ариовист вывел войско из зоны досягаемости копий и стрел и лишь после этого остановился. Хотя среди германцев, несомненно, попадались молодые горячие головы, в целом всадники проявляли дисциплину даже в отступлении. Самые опытные отходили последними, прикрывая товарищей.

— Что он делает? — пробормотал Брут едва слышно. — Зачем тянет время, зная, что вслед за нами идут легионы?

— Может быть, просто хочет заманить поглубже в лес? Мне эти заросли совсем не нравятся, — ответил Юлий.

На римских позициях показался первый из разведчиков.

— Все чисто, командир, — доложил он, тяжело дыша и с шумом переводя дух. — Никаких следов старых костров и ни малейшего признака засады.

Цезарь кивнул, внезапно вспомнив тот последний случай, когда поверил докладу без проверки.

Из зарослей выехали еще двое всадников. Их показания полностью совпали с сообщением первого. Теперь уже Цезарь чувствовал себя увереннее, но в то же самое время не мог скрыть растерянности. Ариовист вел себя так, словно собирался начать безжалостную атаку, однако воины его держались с невозмутимым безразличием, словно обидные крики и вызывающие жесты легионеров Десятого не имели к ним никакого отношения.

Юлий нервно барабанил пальцами по луке седла. Может быть, враги наставили капканов и ловушек? Такое вряд ли возможно. Глубокие ямы с утыканным копьями дном оказались бы куда опаснее для германского войска, ведь численностью оно значительно превосходило один-единственный римский легион.

— Так что же, будем ждать Марка Антония? — уточнил Брут.

Юлий прикинул, сколько времени понадобится легионам, чтобы подойти к этой зажатой в тисках высоких крутых склонов долине, и разочарованно вздохнул. Подкрепления можно ожидать не ранее чем через несколько часов.

— Да, будем ждать. Но все-таки я ничего не понимаю. Силы врага многочисленны и превышают наши почти в два раза. Если Ариовист не пытался меня запугать, ему придется начать наступление. Скорее всего, он говорил именно то, что думал, так что я не стал бы рисковать жизнью лучших воинов, а дождался прихода основных сил.

Цезарь смотрел на вражеские позиции, а потому никак не мог заметить довольных взглядов, которыми обменялись внимательно слушавшие разговор воины. Полководец, так бережно относившийся к простым воинам, заслуживал почета и уважения.

Всадники германского вождя молча стояли в какой-нибудь тысяче шагов от легионеров Десятого, и Цезарь снова пристально взглянул в их сторону.

— Спокойствие, — коротко распорядился он. — Пока нам предстоит лишь ожидание.

К тому времени как мощная колонна легионеров соединилась с передовым отрядом, германский царь тоже успел собрать основные силы. По оценке разведчиков, которые с риском для жизни подошли к врагу почти вплотную, теперь под его командой насчитывалось не меньше шестидесяти тысяч воинов. Каждый из всадников вел за собой пешего, вернее бегущего, воина. Держась за гривы лошадей, те двигались с невероятной для человека скоростью. Юлий вспомнил спартанцев, которые тоже не шли, а бежали в бой. Оставалось лишь надеяться, что в этой битве соперник окажется не столь грозным. С кривой улыбкой Брут заметил что-то насчет битвы при Фермопилах, о которой много лет назад слышал от учителей. Тогда, в прошлом, спартанскому царю удалось отстоять узкий горный перевал, а сейчас римскому войску грозила атака с фланга, а возможно, и окружение быстрой и мобильной силой. Так что в данном случае более удачным примером оказалась бы каннская битва, в которой римлян просто-напросто уничтожили.

Впрочем, центурион предпочел оставить подобные мысли при себе и промолчать.

В два часа пополудни на врагов нацелились шестнадцать тяжелых римских орудий. Они прекрасно служили в защите от вражеской атаки, однако обладали столь низкой маневренностью, что уже после первых выстрелов безнадежно отставали от атаки.

— Да, Брут, мне еще ни разу не приходилось видеть подобной битвы, однако германцы слишком долго выжидают. Пусть Октавиан во главе экстраординариев защищает фланги. Все остальное зависит только от нас.

Цезарь рукой описал в воздухе какую-то замысловатую фигуру, и горнисты тут же сыграли сигнал, не несущий никакого приказа. Смысл его состоял лишь в том, чтобы испугать врагов, и цель была достигнута. Цезарь заметил в германских рядах волну беспокойства. А через несколько мгновений выстрелили орудия, и огромные, длиной с человеческий рост стрелы вонзились в массу всадников с такой скоростью, что отреагировать оказалось просто невозможно. В первых рядах началась паника. Лошади метались и вставали на дыбы, погибая под ударами невероятной силы. Пока орудийные команды лихорадочно занимались перезарядкой, Юлий подал команду к наступлению, и, с копьями на изготовку следуя за Десятым, легионы бегом бросились на врага. Несмотря на скорость движения, никто из воинов не нарушил строя, так что в случае германской атаки они могли моментально прикрыться щитами, создав надежный защитный панцирь.

Подчиняясь строжайшей дисциплине, легионеры быстро преодолели расстояние между лесом и скалой. Брут повел свой Третий галльский легион на правый фланг, а Марк Антоний занял позицию на левом.

В зоне досягаемости лучников воины сомкнули щиты, однако в этот момент германские отряды снова бросились прочь, причем значительно быстрее, чем наступали римляне. Тысячи воинов удалились на расстояние примерно в полмили и вновь построились.

Маневр оказался не слишком затяжным, хотя Юлий и опасался быть втянутым на заросший высокой густой травой луг. Он заметил, что впереди первый из вражеских лагерей торопился накрепко закрыть и запереть ворота. Сотни возниц в панике спешили скрыться под защитой стен. Цезарь покачал головой: его удивило, что вождь мог бросить своих людей на произвол судьбы.

Бериций двинулся на запад, чтобы уничтожить укрепление, а место его пяти тысяч воинов заняли легионы из Аримина. Операция прошла вполне успешно, и Берицию удалось без шума и кровопролития занять лагерь врага. Проносясь мимо, Юлий заметил множество поднятых в панике рук. Однако войско германцев снова стройными рядами выступило вперед, с тем чтобы вскоре рассыпаться, а потом, через полмили, переформироваться.

Юлий отдал распоряжение остановиться, и легионеры, тяжело дыша, застыли как вкопанные. С правого фланга галопом скакал Брут.

— Позволь привести отборную кавалерию. Мы сможем задержать варваров до той минуты, когда ты приведешь остальных, — попросил он, вглядываясь в смыкающиеся вдали ряды германцев.

— Нет, рисковать своим единственным достойным конным отрядом я не могу, — возразил Юлий, искоса поглядывая на неряшливых, лохматых, но радостно вопящих галлов, довольных воссоединением с такими же лохматыми лошадками. — Мы слишком далеко зашли на вражескую территорию. Надо устроить здесь лагерь — возле стен, вокруг их форта. Нельзя мучить людей, гоняясь за этим зайцем по всей Галлии. К закату все наши воины должны собраться под надежной защитой стен и прочно запертых ворот. Приготовь баллисты, как только они подъедут. И не забудь о горячей пище. Не знаю, как ты, а я отчаянно проголодался.

Цезарь замолчал и взглянул на темную массу германских воинов. Потом задумчиво покачал головой.

— Нет, этот Ариовист вовсе не дурак. А следовательно, для его трусости должна существовать какая-то причина. Как только лагерь будет готов, немедленно собери членов совета.

ГЛАВА 29

Воинам шести римских легионов еще ни разу не приходилось строить укрепленные лагеря под самым носом врага. Все воины, свободные от несения караула, рыли траншеи, выбрасывая тонны земли таким образом, что постепенно вокруг огороженного участка вырос вал высотой в три человеческих роста. На всем его протяжении патрулировали отборные конные отряды. В течение долгого, наполненного трудами и заботами дня им дважды приходилось отражать атаки небольших групп неприятеля. Германцы на всем скаку метали копья, а потом галопом возвращались к рядам своего войска. Это были всего лишь отчаянные молодые люди, гордо демонстрировавшие собственную смелость. Истинных же планов Ариовиста Цезарь до сих пор так и не смог понять. Его воины казались готовыми к бою, и все же основные силы держались в стороне, внимательно наблюдая, как римляне строят земляные укрепления и валят деревья. Ближе к вечеру ветерок принес аппетитные запахи пищи — это свевы готовили ужин. Юлий собирался последовать их примеру.

К закату мощные укрепления были закончены, и легионы вошли в крепкие, как и все в Галлии, ворота. Опытные плотники отличались завидной сноровкой, и в их умелых руках толстые стволы быстро превращались в отесанные бревна нужной величины. В результате на валу вырос крепкий частокол, способный отразить любую, даже самую отчаянную атаку. Цезарь ясно ощущал оптимизм собственных воинов. Зрелище отступающей вражеской армии не на шутку повысило боевой дух римлян. Оставалось лишь надеяться, что подобное настроение сохранится и в дальнейшем.

После ужина в новом лагере полководец собрал в своей палатке военный совет. Лохматые и низкорослые галльские лошадки не переставая жевали, угрожая оставить без корма римскую конницу. Однако враг стоял настолько близко, что ни о каком пастбище не приходилось и думать. Спускалась ночь. Все члены совета собрались и ждали лишь прихода Брута. Зажгли лампы. На валу появились первые часовые. Не взяв с собой щитов, они поднялись на высокий земляной вал по деревянным ступеням и теперь пристально вглядывались в темноту, готовые сообщить о любом вызывающем тревогу событии.

Спокойно и уверенно Цезарь оглядел членов совета. Октавиан заметно возмужал и набрался опыта; пожалуй, теперь уже его можно было назвать настоящим командиром. Цирон тоже полностью оправдал назначение на пост центуриона. Публий Красс проявил себя как талантливый командир, и Цезарю было жаль отпускать его, когда придет пора возглавить легион отца. Рений продолжал регулярно тренировать воинов, обучая их гладиаторскому искусству, ведь умение владеть мечом считалось главной добродетелью римского воина. Отличившиеся в учебе немедленно получали повышение по службе. Если Рений считал, что человек способен командовать другими, значит, так оно и было. Домиций руководил целым легионом, и воинам очень нравились сияющие серебряные доспехи, которые он теперь носил постоянно. Каждый из собравшихся в палатке казался человеком, полностью обретшим свое место и назначение в жизни. Полководцу оставалось только гордиться таким военным советом.

Наконец пришел и Брут. Кабера развернул глиняный шарик, который принес с собой в мокрой тряпке. Влажная глина блестела в свете ламп. Старый целитель изобразил на ней подобие лица: ногтями продавил глаза и рот, а потом вытянул нос.

— Если перевязать голову веревками вот так, можно без особого труда изменить форму черепа, — начал он рассказ. Говоря это, обмотал шарик бечевкой, а концы ее закрепил на палочке, которую начал медленно вращать. Глиняный шар постепенно, прямо на глазах собравшихся, деформировался. Создав, таким образом, выступ над глазами, старик повторил процесс выше, там, где у людей лоб переходит в волосы. Скоро на изумленных членов совета смотрела копия странного воина из племени свевов.

— Но череп же не треснет, правда? — поморщившись от подобной мысли, уточнил Октавиан.

Кабера покачал головой.

— Конечно, если проделать такое со взрослым человеком, ничего хорошего не получится. Но череп новорожденного ребенка совсем мягкий, а потому операция пройдет безболезненно и приведет именно к таким последствиям, которые мы с вами наблюдали. Так что эти люди вовсе не демоны, что бы там ни говорили наши испуганные воины. Но народ, вне всякого сомнения, жестокий. Мне нигде и никогда не приходилось слышать о подобном обычае. Ни одно племя, кроме этого, не уродует собственных детей. Первый год жизни, а может быть, и два младенцы проводят в постоянной боли, ведь веревки давят не на шутку. Вполне возможно, что боль сопровождает этих людей всю жизнь. Вот таким диким способом с самого рождения отмечается принадлежность к воинской касте.

— Тебе стоило бы объяснить все это воинам, Кабера, чтобы успокоить их, — попросил Юлий, не в силах оторвать взгляд от деформированной головы. — Наши люди слишком суеверны, а свевам, с колоссальной численностью их войска, больше никакого преимущества и не требуется.

Внезапно за стенами палатки раздался шум, и все члены совета, как по команде, вскочили на ноги. Что-то резко крикнули часовые, затем послышался звук борьбы. Брут подошел к пологу и быстро откинул его.

На земле со скрученными за спиной руками лежали два раба-галла из лагеря свевов.

— Прости, командир, — заметив центуриона, быстро отсалютовал один из часовых. — Консул Цезарь велел не беспокоить, а эти двое не послушались предупреждения.

— Вы поступили правильно, — одобрил Брут, но тут же наклонился и помог одному из галлов подняться на ноги.

— Произошло что-то важное? — поинтересовался он.

Человек смерил часового злым взглядом, потом быстро заговорил, пытаясь что-то объяснить. Однако поток взволнованной речи оказался настолько стремительным и сбивчивым, что Брут не понял ни единого слова. Центурион вопросительно взглянул на охранника, тот ответил таким же удивленным взглядом.

— Думаю, он просто не понял твоего предупреждения, — заключил Брут. — Адан! — позвал он. — Ты нам не поможешь?

Увидев переводчика, раб заговорил еще быстрее. Поднялся на ноги и его товарищ. Теперь он стоял, угрюмо оглядываясь и потирая ушибленный живот.

Вышел Цезарь.

— Надеюсь, вы не собираетесь провести здесь всю ночь? — Полководец удивленно посмотрел на странную компанию.

— Тебе тоже стоит это послушать, — коротко ответил Адан.

— Теперь наконец понятно, почему нам так и не удалось вызвать их на бой, — сделал вывод Цезарь. — Если этот Ариовист настолько глуп и суеверен, что готов прислушиваться к словам жрецов, то нам это только на руку. Итак, до новой луны остается три дня. Если за это время он так и не примет сражение, нам удастся оттеснить все огромное войско обратно к Рейну и как следует прижать его.

Услышав рассказ галльских рабов, Цезарь заметно успокоился и повеселел. Всадники обрадовались, обретя родственные души, а кроме того, во многом прояснилось странное поведение германского царя.

Адан четко, толково переводил на латынь бурную сумятицу галльской речи, и Юлий внимательно слушал, боясь упустить хоть одно слово. Секрет постоянного бегства заключался в том, что Ариовисту предсказали смерть в сражении до новой луны. Таким образом, дерзкая речь и угрозы были своего рода спектаклем. Полководец тут же отдал приказ к боевому построению. Цезарь прекрасно помнил промелькнувшую в глазах вождя искру страха. Теперь наконец ее можно было логично объяснить. Сам Юлий считал, что военачальник не имеет права давать жрецам власть над армией. Греков погубила именно вера в оракулов. Даже римские полководцы порою откладывали сражения и теряли позиции — все из-за того, что внутренности выпотрошенной птицы или рыбы предвещали несчастье. Цезарь не допускал в свои войска ни прорицателей, ни жрецов. Он считал, что от подобного люда значительно больше вреда, чем пользы.

Как всегда, полководец разложил на столе карту местности и придавил углы свинцовыми грузами. Провел пальцем по черной извилистой линии на севере, милях в пятнадцати от лагеря. Рисунок на карте изображал могучую реку Рейн. Преодолеть небольшое расстояние даже с тяжело нагруженными повозками казалось вовсе не трудно. Вполне можно было успеть до рождения новой луны. Цезарь мысленно возблагодарил богов за рассказ рабов-галлов.

— Выходим за час до восхода солнца, — объявил полководец. — Из орудий потребуются баллисты, онагры и луки-скорпионы — насколько позволит рельеф местности. Если машины вдруг отстанут, то придется медленно подтягивать их к решающей, финальной битве. Октавиан будет командовать конницей, а Марк Антоний — моим правым флангом. Бериций пойдет слева, а скорпионы при каждой остановке придется вывозить вперед. Десятый и Третий галльский легионы должны удерживать центр. Рано утром воинам предстоит плотно позавтракать и наполнить походные фляги водой из бочек. Разумеется, то, что мы узнали сегодня, необходимо рассказать всем. Это вдохновит людей. Да, и не забудьте проверить, в порядке ли копья и остальное оружие.

Цезарь замолчал. Чрезвычайно довольный назначением, Марк Антоний наполнил кубок. Претор уже слышал о том, как вызывающе вел себя на переговорах Ариовист, и решил, что дружба вождя с Римом изжила себя. Конечно, враги Цезаря не преминут раздуть в сенате громкий скандал, но это вопрос будущего.

Красс глубоко вздохнул. Рабыня Сервилии старательно разминала узловатые мышцы на его шее и плечах. Недавно съеденные замороженные фрукты приятно охлаждали, так что сенатор совершенно расслабился. Впереди ожидала роскошь горячего бассейна, из которого в ночное небо поднимался густой пар. Неподалеку, на мягкой кушетке, глядя на звезды, возлежала Сервилия. Луны не было, зато в чистом небе ярко сияли звезды, а над окружавшей внутренний дворик черепичной крышей стоял крошечный ярко-красный диск Марса. Бассейн с горячей водой поблескивал в свете факелов, и в огонь то и дело попадали ночные бабочки, тут же с треском сгорая.

— Да, местечко стоит каждой затраченной монетки, — пробормотал Красс и поморщился, так как девушка принялась массировать болезненный участок между лопатками.

— Я знала, что ты будешь доволен, — негромко ответила Сервилия. В ее улыбке сквозило искреннее удовольствие. — Немногие из гостей умеют по достоинству оценить красивые мелочи. Но как скучна без них жизнь!

Взгляд хозяйки упал на только что оштукатуренное и покрашенное новое крыло городского дома. Крассу понравился этот земельный участок, и Сервилия, не скупясь, заплатила за него реальную рыночную цену. Любой другой поступок означал бы изменение в их отношениях. Но ведь так приятно наблюдать, как старик нежится под сильными пальцами нубийской рабыни.

— Так что же, значит, ты не собираешься выуживать из меня информацию? — не открывая глаз, уточнил Красс. — И я уже не в состоянии принести никакой пользы?

Негромко рассмеявшись, Сервилия села.

— Ну, папочка, можешь молчать, сколько душе угодно. Мой дом в твоем полном распоряжении — до тех пор, пока тебе здесь приятно. И без всяких встречных обязательств.

— А, выбрала самый плохой из всех возможных вариантов, — ответил Красс, улыбаясь про себя. — Так что же именно ты хочешь узнать?

— Насчет новых людей в сенате. Клодий и еще один, как его? Ах да, Тит Милон, хозяин мясного рынка. Они опасны? — как бы между прочим спросила Сервилия.

Несмотря на легкость тона, Красс прекрасно понимал, что подруга внимательно слушает и с нетерпением ждет ответа.

— Даже очень, — ответил он. — Я стараюсь не ходить в сенат, когда там торчат эти двое.

Сервилия шутливо фыркнула.

— Не морочь мне голову неожиданной занятостью торговыми делами, старичок. Думаю, что до тебя непременно доходит каждое сказанное там слово.

Сервилия мило улыбнулась, а Красс открыл глаза и лукаво подмигнул, подставляя под руки девушки очередную порцию дородного тела. Красавица укоризненно покачала головой: опять эти игры.

— А как идет дело с новым легионом? — поинтересовалась она.

— Очень неплохо, моя милая. Когда из Галлии вернется сын, Публий, ему как раз найдется полезное занятие. Если, конечно, мне удастся благополучно пережить нынешние беспорядки.

— А что, дело настолько плохо? — с тревогой уточнила Сервилия.

Красс приподнялся на локтях, сразу став серьезным.

— Именно. Эти новые люди разлагают римский плебс и с каждым днем привлекают в свои банды все больше народу. По улицам опасно ходить даже сенаторам. Хорошо еще, что Милон отнимает у Клодия столько внимания и времени. Если одному из них когда-нибудь удастся разделаться с противником, то победитель устроит в городе полный хаос. А сейчас, хвала богам, каждый занят борьбой с лютым врагом. Мне доводилось слышать, что они поделили город между собой, так что по некоторым улицам сторонникам Клодия невозможно пройти даже днем — непременно начинается драка. Мало кто в Риме замечает борьбу, и все же она не прекращается. Больше того, в Тибре я видел немало мертвых тел.

— А как же Помпей? Неужели он не понимает опасности?

Красс пожал плечами.

— Что он может сделать против этого заговора молчания? Бандиты боятся собственных хозяев куда больше, чем возможного наказания Помпея. Он, по крайней мере, в случае их смерти не станет издеваться над семьями. Ведь как только дело доходит до суда, свидетели или бесследно исчезают, или не могут ничего вспомнить. Все это поистине позорно, Сервилия. Такое чувство, что город внезапно одолела тяжкая болезнь. Не знаю, как с ней справиться. — Красс тяжело вздохнул. — Язва — в сенате, так что я действительно рад тому, что дела не оставляют времени для заседаний. Клодий и Милон ведут открытую схватку в зале, а их банды по ночам терроризируют весь город. Сенату просто не хватает воли, чтобы сдерживать бандитизм. Простой люд разделился на два лагеря, и в итоге Помпей обладает куда меньшей поддержкой, чем думает сам. Ему не дотянуться ни до подкупов, ни до угроз, которыми действуют эти двое. Иногда мне хочется, чтобы Цезарь как можно скорее вернулся. Он не позволит Риму окончательно погрузиться в пучину хаоса.

Пытаясь скрыть интерес, Сервилия сделала вид, что внимательно разглядывает звездное небо. А когда снова посмотрела на Красса, оказалось, что тот пристально изучает ее реакцию. От этого старого лиса нельзя скрыть ровным счетом ничего.

— У тебя есть от него какие-нибудь известия? — наконец спросила Сервилия.

— Да. Он предложил мне торговую концессию на новые земли в Галлии, хотя, скорее всего, истина не столь красива, как ее изображает Цезарь, чтобы соблазнить меня. Но если хотя бы половина обещанного окажется правдой, надо быть круглым дураком, чтобы упустить такую возможность.

— Я видела расклеенные по городу объявления, — задумчиво заметила Сервилия. Образ Юлия стоял перед глазами. — Много ли найдется желающих?

— Если Клодий и Милон не прекратят борьбу, из-за которой жизнь в городе стала просто невыносимой, то, думаю, к весне через Альпы потянутся тысячи людей. Земля, которую можно просто брать. Разве кто-нибудь устоит против такого соблазна? Рабы и собственное дело каждому, кто найдет в себе достаточно сил и энергии, чтобы преодолеть горы. Будь я молод и беден, непременно воспользовался бы возможностью. Ну а сейчас, разумеется, готов снабдить всем необходимым каждого, кто захочет отправиться в сказочные новые провинции.

Сервилия рассмеялась.

— Торговец — всегда торговец?

— Царь торговцев, детка. Цезарь назвал меня так в одном из писем. Очень неплохо. — Красс знаком велел рабыне прекратить массаж и сел. — Наш консул приносит гораздо больше пользы, чем сознает сам. Когда город слишком замыкается в себе, то неизбежно появляются люди, подобные Клодию и Милону, то есть те, кому наплевать даже на самые значительные мировые события. Зато отчеты, которые присылает Цезарь, не жалея денег для того, чтобы их читали на каждой улице, способны поднять дух любого ремесленника и рыночного торговца. — Красс усмехнулся. — Помпей все прекрасно понимает, хотя едва выносит успехи консула. А потому считает необходимым отстаивать интересы Цезаря в сенате, когда Светоний начинает оспаривать даже малейшее отклонение от буквы закона. Конечно, пилюля достаточно горькая, но без Юлия и его завоеваний Рим давно превратился бы в пруд с протухшей водой, в котором рыбы от отчаяния жрут друг друга.

— Ну а ты, Красс? Что готовит будущее тебе?

Не замечая собственной наготы, Красс подошел к бассейну и погрузился в теплую воду.

— Лично я считаю, что старость — лучшее средство от разрывающих душу амбиций. И поэтому все мои мечты касаются лишь сына.

Глаза сенатора блеснули в темноте, и Сервилия позволила себе не поверить его словам.

— Присоединишься ко мне? — спросил он.

Сервилия молча встала и расстегнула единственную пряжку, на которой держались ее одежды. Мягкая ткань сползла живописными складками, обнажив полное жизни тело. Красс улыбнулся.

— Как ты любишь представления, дорогая, — лукаво заключил он.

Строй римлян дрогнул, и Цезарь коротко выругался. После нескольких дней преследования ему удалось заставить свевов повернуться лицом всего в нескольких милях от Рейна. Атаку следовало предвидеть, но когда она началась, столкновение оказалось настолько стремительным и неожиданным, что легионеры даже не успели приготовить копья.

Воины Ариовиста полностью оправдали жестокость собственной внешности. Они не уступали ни пяди земли. Конница вилась над полем сражения, словно дым, обрушивая атаку за атакой и не позволяя врагам расслабиться ни на секунду.

— Марк Антоний! Поддержи левый фланг! — прорычал полководец, заметив претора в плотной массе своих и чужих воинов. Однако приказ потонул в грохоте битвы.

Сражение вышло из-под контроля и стремительно превращалось в хаос. Юлий впервые начал опасаться поражения. Как обычно, каждый всадник германского племени вел за собой пешего воина, который бежал, крепко держась за гриву лошади. Из-за этого сосчитать германских воинов было просто невозможно. Цезарь с ужасом смотрел на левый фланг: там из последних сил держались два легиона из Аримина, а помощь все не приходила. Марка Антония нигде не было видно, а Брут сам дрался не на жизнь, а на смерть, причем так далеко, что помочь никак не мог. Юлий соскочил с коня, выхватил у одного из легионеров щит и бросился сквозь бушующую битву.

Чем ближе к левому флангу подбегал полководец, тем настойчивее раздавались звон оружия и крики раненых. Цезарь всей душой ощущал растущий страх легионеров и начал окликать их по именам. В сумятице атаки командная цепь нарушилась, и теперь военачальнику пришлось созвать центурионов и командиров отрядов, чтобы те поняли его приказ.

— Соедините Двенадцатый и Пятый! — коротко распорядился он. — Сомкните и удвойте строй!

Приказ достиг цели, и в расстроенных рядах начал постепенно восстанавливаться порядок. Конница держала фланги, не позволяя врагам окружить позицию римлян. Но где же Марк Антоний? Цезарь изо всех сил вытягивал шею, но претора нигде не было видно.

Под непрерывными командами военачальника два легиона сомкнулись, а затем начали сражаться плечом к плечу.

Враги постоянно трепали шеренги, то здесь то там ударами стрел и камней вырывая воинов из рядов, но все атаки германской конницы разбивались о плотную стену сомкнутых щитов. Как только всадники пытались развернуться, легионеры переходили в атаку, и в результате битва начала перерастать в резню.

Прижатые к Рейну, свевы не видели выхода. В панике они начали на всем скаку метать в римлян копья. Однако и здесь помогли надежные щиты: многие из поверженных наземь поднимались и с помощью товарищей возвращались в строй.

Легионы стремились вперед. В дело пошли тяжелые орудия, баллисты и онагры, и вражеская кровь полилась рекой. Цезарь встал в ряды Десятого, и воины, гордясь поддержкой полководца, с воинственным воплем неудержимо бросились в наступление.

Теперь уже и левый, и правый фланги держались достаточно крепко. Брут стоял справа, а слева все атаки германской кавалерии с дикой храбростью отражали римские и галльские всадники. Оставалось толкнуть вперед центр, и свевы отступят, не в силах противиться мощному натиску войска римлян.

Цезарь с гордостью отметил, что все командиры прекрасно знают свое дело и справляются с ситуацией даже без приказов. Когда вражеская пехота пошла в наступление, они тут же расширили линию, тем самым введя в бой максимальное количество мечей. Когда же нападала кавалерия, они смыкали ряды, создавая прочный щитовой панцирь, и продолжали бой. Баллисты и онагры продолжали стрелять до тех пор, пока битва не ушла от них слишком далеко и не возникла опасность поразить собственные ряды.

Цезарь увидел, как Ариовист собрал вокруг себя телохранителей, тысячу лучших воинов. Каждый из них был на голову выше римлян, а кроме того, ужасал странной формой головы. Отряд атаковал Десятый легион в самом центре. Щиты сомкнулись на мгновение позже, чем следовало, и оборона оказалась уязвимой.

Поначалу легионеры дрогнули, но вскоре собрались с духом и начали сражаться с маниакальным упорством. Полководец помнил, как закалялись его лучшие воины, и с уверенностью усмехнулся. Нет, эти парни не отступят и не побегут. Они готовы сражаться до последней капли крови.

В окружении бойцов Юлий бросился вперед, на ходу призывая фланги сомкнуться, чтобы зажать врагов в тиски. Слева появились темные галльские лошади. Они отрезали часть вражеского войска от основных сил. Десятый, переступая через мертвые тела, стремился добраться до врага. Скорость атаки нарастала, а с ней вместе лилась кровь, окрашивая землю в алый цвет. Спасаясь от совместного натиска Десятого и Третьего легионов, Ариовисту пришлось в очередной раз отступить.

Поражение царя увидели все римские воины и, как один, воспарили духом, гордо подняв головы. Цезарь торжествовал. Рейн приближался — его блеск уже радовал взор. Полководец подозвал горнистов и отдал приказ сыграть сигнал «копья к бою». Плотная туча железа вонзилась в массу воинов противника, не давая перестроиться. Между армиями образовался просвет, и Юлий отчаянно гнал своих воинов вперед, выкрикивая имена всех, кого знал лично. Услышав свое имя, каждый из бойцов расправлял плечи, словно стряхивая усталость.

— Баллисты и скорпионы — вперед! — распорядился полководец. Посланные им люди бросились на помощь орудийным командам.

Совершенно неожиданно, без всякого видимого сигнала, германское войско накатилось на римлян в новой сокрушительной атаке. Тут же выстрелили луки-скорпионы, сбив с седел многих всадников и пронзив лошадей. Римляне понимали, что эта атака — последняя, и, не дожидаясь приказа, сомкнули ряды.

Длинные и широкие щиты сошлись, а скрывшиеся за ними воины приготовили к бою мечи. Устрашающий вид несущихся лошадей не вызвал паники. Атаку отбили, а массу всадников рассекли на отдельные группы.

Армия Ариовиста все ближе подходила к реке. Цезарь понимал, что без кавалерии — и своей, и галльской — противостоять вражеским атакам оказалось бы невозможно. Германцы продолжали непрерывные нападения на фланги, однако легионы упорно продвигались вперед, сметая на своем пути все преграды.

Скоро берега Рейна потемнели от фигур людей и лошадей — варвары пытались спастись от римских воинов, вступив в схватку с мощным течением. Однако широкая река не жалела никого, и те, кто не держался за гриву лошади, не могли с ней бороться и тонули. Юлий заметил несколько переполненных отчаявшимися варварами крошечных рыбачьих лодчонок. Вот одна перевернулась, и темные головы варваров быстро скрылись в стремительно несущейся воде.

На левом фланге отборный отряд сложил оружие и сдался легионам из Аримина, которые еще недавно атаковал сам. Десятый легион дошел до самого берега. Воины стояли у воды, глядя на тонущих врагов. Печальная картина растянулась от правого фланга до самого центра позиций. Те из легионеров, которые сумели сохранить копья, сейчас метали их в маячившие над водой головы, которые без малейшего звука скрывались из виду.

К противоположному берегу причалила лодка. Из нее выбрался сам царь Ариовист и упал на колени.

— Цирон! — позвал Цезарь.

Голос пронесся по рядам Десятого легиона, и через минуту подоспел еще не остывший от схватки мощный воин. Полководец подал ему копье и показал на скорчившуюся от ужаса фигуру врага.

— Сможешь его достать?

Цирон взвесил копье, словно прилаживаясь. Внимательно посмотрел на противоположный берег. Воины расступились в напряженном молчании.

— Быстрее, пока он не встал, — поторопил Юлий.

Цирон медленно отсчитал пять шагов назад, а потом разбежался и запустил копье в воздух. Десятый легион, застыв, наблюдал, как оружие взлетело над рекой и, описав дугу, устремилось вниз.

Ариовист поднялся, чтобы повернуться лицом к стоящим на противоположном берегу римлянам. Копья он не видел. Оно сбило царя с ног, пронзив на груди кожаные доспехи. Ариовист упал как подкошенный, и немногие оставшиеся в живых телохранители схватили бездыханное тело и утащили его в заросли деревьев.

Наступило потрясенное молчание, а через мгновение легион восторженно взревел. Цирон с широкой улыбкой победно воздел руку. Цезарь растроганно похлопал воина по плечу.

— Поистине геройский удар, Цирон. Клянусь богами, никогда не видел подобного. Да лучше, наверное, не смог бы метнуть и сам Геркулес.

Полководец присоединился к восторженному крику легионеров. Радость победы охватила всех. Азарт и веселье разгоняли кровь, заставляли бешено биться сердце, наполняли уставшие мышцы свежей силой.

— Доблестный Десятый! — набрав в легкие побольше воздуха, воскликнул полководец. — Братья! Есть ли в подлунном мире что-нибудь, недоступное вашим силам? Белиний, я видел, как ты сразил троих врагов кряду. Регул, ты сумел собрать центурию после гибели бедного Децидия. Надев плюмаж центуриона, ты окажешься достойным преемником.

Вот так, по одному, Цезарь выкликал имена своих воинов, восхваляя храбрость, искусство и преданность каждого. Он не пропустил ни единой детали битвы, и достойная оценка высоко почитаемого военачальника вдохновляла воинов на новые подвиги. Подошли бойцы других легионов. Их гордость и радость победы согрели сердце консула. Он постарался возвысить голос, чтобы слышали все.

— Неужели после этого боя осталось хоть что-то, не доступное нашим силам? — вопрошал он. В ответ раздавался громкий и дружный крик. — Мы сыновья Рима. Клянусь, эта земля непременно станет нашей! Каждый из вас, моих воинов, получит землю, золото и рабов, которые будут обрабатывать наделы. Вы станете новой римской знатью и будете пить вино, от сладости которого заплачет даже самый закаленный воин. Клянусь перед всеми и даю честное слово консула! Слово римлянина на земле Галлии! — Цезарь наклонился и поднял горсть пропитанной вражеской кровью земли. Протянул ее собравшимся легионерам. — Видите эту землю? Эту кровавую глину? Повторяю, она ваша! Она принадлежит гражданам моего города точно так же, как гонки на колесницах или рынки. Возьмите ее, подержите в руках. Чувствуете живое тепло?

С шутками и смехом легионеры наклонились и подняли по горсти земли, а полководец наблюдал за ними с высшим наслаждением, словно за любимыми детьми. Дети улыбнулись отцу, а он еще крепче сжал кулак, так что земля просочилась между пальцев тонкой струйкой.

— Я не хочу возвращаться домой, — шепотом, словно самому себе, признался Юлий Цезарь. — Это мое время. Это мой путь.

ГЛАВА 30

Плотно запахнув плащи, Таббик и Александрия подошли к запертой двери мастерской. В Риме стояли холода, и мостовые покрылись коркой грязного льда, отчего каждый шаг грозил опасностью. Александрия крепко держала Таббика под руку. Ей казалось, что так им обоим легче устоять на ногах. Охранники, как всегда, оглядывались по сторонам, а Таббик вставил ключ в замок и недовольно заворчал — замок тоже заледенел. Улицы заполнила обычная утренняя суета. Ежась от холода, рабочий люд Рима спешил в свои мастерские и лавочки. Кое-кто кивал Александрии, как доброй знакомой.

— Замок замерз, — теперь уже вслух произнес Таббик, вытащил ключ и в сердцах стукнул кулаком по чеканной накладке на двери.

Александрия молча ждала, зябко потирая руки. Она прекрасно знала, что с советами сейчас лучше не лезть. Таббик, конечно, очень раздражителен и не прочь побрюзжать, но замок он сделал своими руками, а значит, если кому и удастся его отпереть, то только старому опытному мастеру. Поэтому Александрия просто ждала и, пытаясь не обращать внимания на холод, внимательно наблюдала, как Таббик достал из ящичка с ювелирными инструментами длинную тонкую иглу и покрутил в замке, расчищая лед. Это не помогло. Тогда мастер капнул на ключ немного масла и снова попытался его повернуть. Никакого результата. Оставалось одно — согревать механизм теплом собственных рук. Вот так, прижимая к холодной металлической поверхности то одну руку, то другую и дыша на замерзшие пальцы, он и добился успеха. Замок щелкнул и открылся.

— Ну вот, наконец-то, — удовлетворенно заключил мастер и распахнул дверь в темную мастерскую.

Александрия основательно замерзла. Зубы стучали, руки тряслись. Прежде чем заняться тонкой работой, придется как следует согреться. Почему все-таки Таббик не хочет купить раба, чтобы тот приходил пораньше и разводил огонь в кузнечном горне? Тогда к их приходу было бы уже тепло. Но мастер упорно отказывался даже обсуждать этот вопрос. Он никогда не имел рабов, а предложение Александрии вызывало у него лишь раздражение: уж кто-кто, а она должна понимать, насколько это безнравственно.

Кроме того, существовала возможность, что раба подсунет одна из банд. В таком случае все драгоценности, которых в мастерской немало, исчезнут в тайниках Клодия или Милона. Эти же соображения мешали нанять ночного сторожа, так что каждое утро, отправляясь на работу, Александрия готовилась к худшему. Увидев, что мастерская цела и невредима, благодарила богов. Хитрые замки и ловушки Таббика действовали исправно. Скоро ситуация изменится. Они купят просторную и светлую мастерскую в каком-нибудь спокойном и приличном районе, и тогда постоянный страх отступит. На это Таббик все-таки согласился; ведь крупные заказы, которых становилось все больше, требовали места.

Таббик поспешил к горну, чтобы поскорее развести огонь и погреться у живого тепла, а девушка плотно закрыла дверь и с трудом разжала окоченевшие пальцы.

— Мы пойдем, хозяйка, — попрощался Тедий.

Как всегда после утреннего маршрута от дома до мастерской, его больная нога отказывалась служить, и Александрия отрицательно покачала головой. Подобный ритуал повторялся ежедневно. Хотя девушка не выпускала охранников прежде, чем они смогут согреться, Тедий регулярно заявлял, что им пора идти.

— Сначала выпейте чего-нибудь горячего, — распорядилась хозяйка.

Тедий был хорошим человеком. Сын же его казался настолько вялым и равнодушным, что вполне мог бы не обладать даром речи. Особенно мрачное настроение одолевало его по утрам.

Таббик занялся огнем, и скоро в печи раздалось живое, согревающее душу потрескивание. Сухие щепки и тонкие поленья разгорелись быстро. Кузнечного горна вполне хватало, чтобы жарко натопить мастерскую. Александрия разбила корочку льда на наполненном накануне ведре и налила полный чайник. Его тоже когда-то смастерил сам Таббик, и долгие годы он служил верой и правдой.

Обычные утренние дела вселяли чувство покоя и уверенности, а огонь в печи делал свое дело. В мастерской становилось заметно теплее, а на сердце у людей — уютнее.

Неожиданно дверь с шумом распахнулась.

— Зайдите попозже, — окликнула Александрия, но, обернувшись, застыла в испуге. В небольшую комнату, накрепко закрыв за собой дверь, вошли трое мужчин весьма угрожающего вида.

— Полагаю, в этом не будет необходимости, — угрюмо произнес тот, который появился первым.

Выглядел он как типичное порождение самых темных переулков Рима — слишком хитрый для службы в одном из легионов и слишком злобный для любой нормальной работы. Александрия отступила на несколько шагов назад: настолько неприятный запах исходил от этого человека. Очевидно, заметив невольное движение, непрошеный гость неприятно усмехнулся, обнажив при этом кривые и неопрятные желтые зубы и нездоровые десны. Совсем не трудно было понять, что ворвавшиеся в мастерскую люди — бандиты. Вот только чьи — Клодия или Милона? Знакомые ремесленники рассказывали жуткие истории об угрозах и насилии, так что оставалось лишь надеяться, что Тедий не спровоцирует кровопролития. Ситуация заставила взглянуть правде в глаза: охранник уже слишком стар для такой серьезной работы.

— Мастерская закрыта, — предупредил стоящий чуть поодаль Таббик.

Александрия уловила едва слышный звук: очевидно, мастер вооружился каким-то инструментом. Девушка не осмелилась оглянуться, однако взгляды бандитов сосредоточились на нем. Вожак презрительно фыркнул.

— Только не для нас, дед. Если, конечно, ты не хочеш закрыться для всех остальных.

Сносить откровенную грубость казалось оскорбительным. Человек, ничего в своей жизни не сделавший и не построивший, почему-то считал себя вправе врываться в дома и мастерские честных тружеников и угрожать расправой.

— Что вам нужно? — прямо спросил Таббик. Вожак с остервенением почесал в затылке, потом рассмотрел то, что осталось на пальцах, и с легким щелчком раздавил добычу.

— Хочу получить часть твоих доходов, старик, — наконец произнес он. — Этой улице не видать покоя и порядка до тех пор, пока ты не заплатишь положенную дань. Скажем, восемьдесят сестерциев в месяц. Тогда все будет прекрасно. Никого не изобьют по дороге домой. Не загорится ни один дом. — Разбойник взглянул на Александрию и фамильярно подмигнул. — Никого не затащат в темный угол и не изнасилуют. Мы позаботимся о безопасности.

— Мразь! — вышел из себя Таббик. — Как ты осмеливаешься являться в мою мастерскую с грязными угрозами? Убирайся немедленно, или я позову легионеров! И своих дружков забирай! Нечего здесь ухмыляться!

Вспышка гнева лишь утомила бандитов.

— Ну же, старик, — произнес первый, слегка пошевелив массивными плечами. — Смотри, если не уберешь молоток, можешь плохо кончить. Или начать с мальчишки? Если хочешь, отделаем его прямо здесь, на твоих глазах. Решай сам. Без первого взноса мы все равно не уйдем. Клодий не слишком любит тех, кто причиняет неприятности, а эта улица теперь принадлежит ему. А потому лучше тихонько заплати и живи спокойно. — Человек усмехнулся так, что Александрия вздрогнула. — Постарайся не думать, что расстаешься со своими деньгами. Считай, что просто платишь еще один городской налог.

— Я и без вас исправно плачу все налоги! — снова вспылил Таббик. Он замахнулся тяжелым молотом, и бандит невольно зажмурился. Двое других сделали шаг вперед, и Александрия заметила, как блестят за поясами ножи.

Одним быстрым движением Тедий выхватил короткий меч, и атмосфера в мастерской мгновенно изменилась. Бандиты вытащили ножи, однако рука старого воина оказалась куда тверже раненой ноги, и меч даже не дрогнул. Александрия заметила на лице вожака неприкрытое раздражение. В этот момент сын Тедия тоже вытащил меч, однако на юношу никто не обратил ни малейшего внимания. Вожак не воспринимал его всерьез, полностью сосредоточившись на отце. Он знал, что придется или убить старого телохранителя, или с позором удалиться.

— Достаточно разговоров, сукин сын. Убирайся отсюда, — медленно произнес Тедий, твердо глядя вожаку в глаза.

Тот неожиданно резко, даже судорожно дернул головой, словно петух перед боем. Тедий совершил угрожающее ответное движение, но бандит лишь расхохотался, заполнив грубым смехом небольшую мастерскую.

— Слишком медленно реагируешь, да? Конечно, можно прикончить тебя прямо здесь, но к чему напрягаться, когда гораздо проще дождаться где-нибудь на темном перекрестке?

С этими словами бандит отвернулся от Тедия, словно забыв о нем, и перевел взгляд на Таббика, который все еще держал на плече кузнечный молот.

— Так вот. Восемьдесят сестерциев первого числа каждого месяца. А первый взнос — уже сегодня, к вечеру. Это всего лишь деловое соглашение, старый дурак. Сейчас будешь платить или нам зайти попозже, когда ты останешься здесь один?

Бандит снова подмигнул Александрии, и девушка с отвращением отступила еще на шаг.

— Нет, я заплачу прямо сейчас. А потом, когда ты уйдешь, позову легионеров и позабочусь, чтобы тебя прикончили.

Таббик засунул руку в карман плаща, и звон монет заставил бандитов улыбнуться. Вожак щелкнул языком.

— Нет, вот этого ты как раз и не сделаешь! — отрезал он. — Дело в том, что у меня есть друзья. Много друзей. Им не понравится, если меня вдруг потащат на Марсово поле и подставят под нож мясника. А если мои друзья рассердятся, то твои жена и дети переживут немало неприятных минут.

Говоря все это, вымогатель ловко, прямо на лету, поймал мешочек с монетами, быстро их пересчитал и засунул под грязную тунику как можно глубже. Взглянув на растерянные, потрясенные лица жертв, довольно хмыкнул и демонстративно плюнул на выложенный плиткой пол.

— Ну вот, так-то оно лучше, старик. Надеюсь, наши отношения будут складываться успешно. Увидимся ровно через месяц.

Широко распахнув дверь и впустив в мастерскую порыв холодного ветра, троица вывалилась на улицу и с хохотом испарилась в неярком свете утра. Тедий подошел, аккуратно закрыл ее и задвинул тяжелый засов. Таббик отвернулся от Александрии, не в силах вынести ее взгляд. Сейчас он действительно выглядел стариком. Бледный, с трясущимися руками, неуверенно положил молоток на скамейку. Потом взял метлу и зачем-то начал короткими резкими движениями подметать и без того чистый пол.

— Что будем делать? — решительно спросила Александрия.

Таббик молчал так долго, что у девушки сдали нервы. Захотелось прокричать вопрос в ухо мастеру и хотя бы этим нарушить молчание.

— А что мы можем сделать? — наконец медленно произнес тот. — В любом случае, рисковать благополучием семьи я не могу.

— Но ведь можно закрыть мастерскую до тех пор, пока не переедем на новое место. Это в другом конце города. Там гораздо спокойнее, и все пойдет иначе.

Таббик безнадежно, почти отчаянно покачал головой.

— Нет, ничего не получится. Этот негодяй не оговаривал никаких условий. Работает мастерская или нет — в любом случае придется ему платить. Даже если не удастся продать ни одного изделия.

— Ну, значит, придется потерпеть всего лишь месяц. До тех пор, пока не переедем, — заметила девушка в надежде увидеть в каменном лице мастера хоть искру жизни.

Таббик ненавидел воров. Отдавать деньги, заработанные долгим тяжелым трудом, казалось невыносимо больно. Руки его тряслись даже сейчас, когда он изо всех сил сжимал ручку метлы. Наконец, словно собравшись с силами, он взглянул на девушку.

— Ничего не поделаешь, малышка. Неужели ты не понимаешь? Можно удивляться лишь тому, что они не появились раньше. Помнишь маленького Герания?

Александрия кивнула. Таббик назвал имя ювелира, работавшего еще дольше, чем он сам, и создававшего прекрасные золотые украшения.

— Так вот, он отказался платить, и они изуродовали ему правую руку. Молотком. Представляешь? Работать он больше не может, но им на это, естественно, наплевать. Главное, чтобы о судьбе несчастного узнали другие, такие, как я, и из страха безропотно отдавали заработанное тяжким трудом. — Таббик замолчал и с такой силой сжал метлу, что она громко хрустнула. — Так что доставай-ка лучше инструменты, девочка. Сегодня нам предстоит закончить три заказа.

Голос звучал тускло, безжизненно, а сам Таббик словно и не собирался готовить мастерскую к открытию.

— У меня есть друзья, — негромко произнесла Александрия. — Юлий и Брут сейчас далеко, но я знакома и с Крассом. Так что вполне можно надавить на бандитов. В любом случае это лучше, чем сидеть и молча сносить издевательства.

Лицо Таббика вовсе не утратило мрачного выражения.

— Попробуй. Хуже не будет, — равнодушно ответил он.

Тедий со вздохом спрятал меч в ножны.

— Мне очень жаль, что так получилось. Простите, — печально произнес он.

— Не извиняйся, — успокоил мастер. — Этому наглому петуху не понравился твой воинственный вид, как бы он ни хорохорился.

— Почему же ты все-таки решил ему заплатить? — не могла успокоиться Александрия.

Таббик фыркнул.

— Да потому, что вот этот твой верный страж непременно убил бы наглеца, но пришли бы другие и дотла сожгли нашу мастерскую. Они не имеют права позволить победить хотя бы одному из нас, девочка. Ведь в таком случае остальные тут же прекратят платить. — Мастер повернулся к Тедию и положил сильную руку на плечо ветерана, не обращая ни малейшего внимания на его смущение. — Ты держался прекрасно, хотя на твоем месте я непременно нашел бы замену сыну. В этом деле нужен человек, способный убивать, понимаешь? Сейчас выпейте горячего и перекусите, прежде чем выходить на холод, а вечером непременно приходи. Понятно?

— Я приду, — коротко заверил Тедий, взглянув на красного от стыда сына.

Таббик пожал охраннику руку и кивнул, довольный полученным ответом.

— Ты хороший человек, — заключил он. — Вот только одного мужества здесь маловато.

Брут внимательно посмотрел на треснувшее стекло водяных часов. Несмотря на меховые перчатки, пальцы его онемели от холода. Единственное, чего он сейчас хотел, это вернуться в казарму, укутаться и залечь, словно медведь в берлоге. Но необходимо было продолжать обычную, рутинную работу, которой так много в жизни легиона. Хотя люди страдали от холода, как от самого лютого врага, часовые все равно должны были сменяться точно по часам, в которых тонкая струйка воды перетекала из одного стеклянного сосуда в другой ровно за три часа. Брут тихо выругался: от прикосновения разбитое стекло развалилось и упало на снег. Центурион озадаченно потер заросший подбородок. Юлий считал, что на холоде бриться не надо, но Бруту совсем не нравилось, что уже через час пребывания на морозе дыхание замерзало и щетина превращалась в сосульки.

— Укрытия не помогают. Придется разводить костры. Небольшие, только чтобы вода не замерзала. Разрешаю для этого взять из запасов несколько поленьев. Огонь могут поддерживать сами часовые. Они наверняка обрадуются даже такому теплу. Скажи кузнецам, чтобы сделали железный кожух — необходимо защитить стекло и дерево от огня, а то вода просто выкипит.

— Обязательно. Спасибо, — с готовностью согласился начальник караула, довольный тем, что избежал выговора. Брут же подумал, что тот должен был сам найти выход, а не лишать легион единственного надежного способа измерять время дежурства часовых.

Римские воины на своем опыте поняли, почему галлы решительно отказывались воевать зимой. Первый снег был настолько обильным и тяжелым, что проломил крыши казарм и превратил уютные дома в хаотичное смешение льда, снега и ветра. На следующий день снега выпало еще больше, а через месяц Брут уже не мог вспомнить, что такое тепло. Хотя каждую ночь возле стен разводили огромные костры, нагретый воздух поднимался лишь на несколько футов, а потом его уносил в небытие бесконечный и безжалостный ветер. По Рейну плыли ледяные острова величиной с повозку, а иногда снегопады становились такими сильными, что от одного берега к другому простиралась подвижная белая корка. Брут спрашивал себя, замерзнет ли река окончательно.

Казалось, что весь день проходит в темноте. Юлий заставлял людей работать как можно дольше, однако закоченевшие руки скользили, и нескончаемые травмы заставили полководца все-таки пойти на уступки зиме и отложить строительные работы.

Брут с трудом шел по лагерю. Ноги неуклюже и болезненно скользили на оставшихся от грузовых повозок заледеневших колеях. Волов пришлось заколоть, так как пасти их было негде. Холода имели свое достоинство, угрюмо подумал Брут, по крайней мере замерзшее мясо долго оставалось свежим. Взгляд его упал на припорошенную снегом кучу туш. Мясо казалось твердым, как камень. Впрочем, в этой стране все было таким.

Брут поднялся на земляной вал и посмотрел в серую даль. Нежные снежинки щекотали щеки и долго не таяли на холодной коже. Пейзаж не вселял бодрости: впереди расстилалось поле, покрытое множеством пней. Когда-то это были высокие раскидистые деревья, но римлянам пришлось срубить их на дрова.

Лес немного защищал от безжалостного, неутихающего ветра. Теперь уже все понимали, что нельзя было рубить деревья возле лагеря, но такой злой зимы никто не ожидал. Она оказалась убийственно холодной.

Центурион знал, что многие из воинов не имели по-настоящему теплой одежды. Те, кому достались воловьи шкуры, ежедневно смазывали их жиром, и все-таки на морозе они все равно становились жесткими, словно железо. Пара меховых рукавиц стоила больше, чем легионер получал за месяц службы, причем цена постоянно росла, ведь в округе давно переловили и перебили всех зайцев и лис.

По крайней мере легионерам наконец-то выплатили жалованье. Цезарь забрал из сундуков Ариовиста столько серебра и золота, что смог отдать каждому из воинов долг за три месяца. В Риме эти деньги просочились бы сквозь пальцы, потраченные на девочек и вино. Но здесь, в снежной пустыне, единственным развлечением оставались азартные игры. Результат, правда, был таким же: уже через несколько дней после получения жалованья многие из игроков снова погрузились в глубокую бедность. Однако самые серьезные и положительные из воинов смогли послать домой, родственникам, достаточно солидные суммы.

Брут завидовал счастливчикам, которых отправили через Альпы в Аримин до того, как закрылись перевалы. Решение об отправке обрадовало людей, хотя центурион прекрасно сознавал, что принято оно по необходимости. В такую суровую зиму главной задачей оказалось элементарное выживание. Поэтому на протяжении всех этих темных месяцев невозможно было охранять захваченных в плен германских воинов. Лучшим выходом казалось просто продать их в рабство в качестве гладиаторов, охранников и слуг. Для этого требовалось разъединить людей, а потом переучить. В Риме существовала традиция, по которой выручку от боевых выступлений рабов получали легионеры, их захватившие, так что пленные могли принести немало золотых монет тем, с кем совсем недавно сражались.

Ветер безжалостно дул вдоль стены, и Брут начал считать до пятисот, пытаясь заставить себя простоять хотя бы это время. Здесь, наверху, часовые давно впали в пучину черного отчаяния, и центуриону хотелось, чтобы они чувствовали его поддержку.

Он как можно плотнее запахнул на груди плащ. Каждый вздох причинял острую боль, и Брут жалел, что горло не онемело, как руки и ноги. Кабера предупреждал об опасности обморожения, и воин надел две пары шерстяных носков, однако никакого толку от них не было. С того дня, как пошел первый снег, уже восемнадцати легионерам пришлось отрезать пальцы на ногах и руках, а без искусства Каберы жертв было бы еще больше. Несчастья происходили главным образом в первые недели зимы, пока люди не прониклись должным почтением к холоду. За одной из страшных операций Бруту довелось наблюдать. Почерневшую ссохшуюся конечность отрезали кузнечными инструментами. Но больше всего в ту минуту поразило бесстрастное лицо пациента. Он не почувствовал боли, даже когда железные щипцы вонзились в кость.

Стоящий неподалеку часовой больше напоминал статую. Подойдя ближе, Брут увидел, что глаза легионера закрыты, а заросшее неровной щетиной лицо посинело. По правилам сон на посту карался немедленной смертью, но Брут сделал вид, что ничего не заметил, и дружески похлопал несчастного по плечу. Тот вздрогнул и открыл глаза. Впрочем, от ветра пришлось тут же зажмуриться.

— Где твои рукавицы, парень? — поинтересовался командир, глядя на скрюченные от холода пальцы воина. Вытянувшись перед начальником, тот вытащил руки из складок плаща.

— Я их потерял, центурион, — последовал исчерпывающий ответ.

Брут понимающе кивнул: не приходилось сомневаться, что незадачливый часовой так же удачлив в игре, как и на посту.

— Так ты скоро и руки потеряешь, если не будешь держать в тепле. Возьми-ка мои. У меня есть пара в запасе.

Брут смотрел, как молодой воин пытается надеть рукавицы. Сделать это ему так и не удалось, и после упорной борьбы одна из них упала. Брут наклонился и, подняв рукавицу, надел ее на окоченевшие руки. Оставалось надеяться, что он не опоздал со своей помощью. Подчиняясь порыву, расстегнул пряжку на подбитом мехом плаще, снял его и накинул на плечи парня. Ледяной ветер пронзил до самых костей, несмотря на теплую одежду. Зубы принялись отбивать дробь, и пришлось их крепко сжать.

— Не надо, командир, я не могу взять твой плащ, — с тоской в голосе произнес часовой.

— Он просто поможет тебе закончить дежурство, парень, — успокоил Брут. — А потом передай его следующему, в твоей же казарме. Теперь он ваш, общий.

— Хорошо, командир. Обязательно.

Брут увидел, что лицо часового понемногу начало приобретать нормальный цвет. На душе стало немного легче. Вниз центурион шагал почти жизнерадостно. Скорее всего, причина заключалась в том, что обход лагеря подошел к концу. Горячее мясо и постель, согретая раскаленными кирпичами, несомненно, помогут пережить утрату единственного плаща и последней пары рукавиц. Сохранить бы оптимизм до завтра, когда придется совершать обход без них!

Цезарь вытащил из очага железную кочергу и опустил ее сначала в один кубок, а потом в другой. Вино вспенилось и выпустило струи ароматного пара. Юлий снова положил кочергу в огонь, а один из кубков протянул Мхорбэйну.

Оглядываясь вокруг, полководец почти верил в надежность и постоянство новых построек. Даже за то короткое время, которое отпустила зима со своим первым снегом, легионерам удалось протянуть дорогу от южных римских провинций почти до самых новых лагерей. Осталось построить лишь пять километров. Поваленные деревья не пропадали даром, а использовались для строительства казарм. Успехи приносили радость до того дня, как внезапно настала зима и утром на стене нашли замерзшего насмерть часового. Все дорожные и строительные работы мгновенно остановились, а цель жизни изменилась. Теперь уже она состояла не в доступности связи с югом страны, а в элементарной борьбе за выживание.

Но даже в суровых зимних условиях Цезарь не терял времени даром. Галлы привыкли к холодам, и он посылал их в самые разные племена — во все, которые они знали. В итоге переговоров удалось вступить в союз с девятью вождями, а у трех, территории которых находились неподалеку от области, захваченной Ариовистом, пришлось потребовать земли обратно. Впрочем, какие из результатов доживут до весны, сказать было трудно. Если все обещания окажутся выполненными, то римская армия получит два новых легиона. Конечно, небольшие племена согласились на союз лишь для того, чтобы перенять опыт воинов, разбивших гельветов и свевов, однако Юлий планировал рассеять новобранцев среди надежных и опытных легионеров. Так он поступил когда-то с теми, кого Катон прислал, чтобы защитить сына. И даже наемников Катилины ему удалось поставить себе на службу. Хотели они того или нет, но галлам, пришедшим под римские знамена, предстояло стать такой же частью Вечного города, как Цирон или сам консул.

Серьезную тревогу вызывали те племена, которые не желали вступить в союз. Белги ослепили посланника, а потом вывели его коня на построенную римлянами дорогу и пустили самого отыскивать путь домой, к пище и теплу. Нервии вообще отказались встретиться, и их примеру последовали еще три племени.

Цезарь с нетерпением ждал весны. Восторг победы над Ариовистом прошел, однако сохранилось чувство уверенности, объяснить которое было трудно. Да, Галлия непременно будет принадлежать ему.

— Те племена, о которых ты говоришь, Юлий, никогда не сражались вместе. Представить, что они когда-нибудь смогут стать братьями, просто невозможно. — С этими словами Мхорбэйн с удовольствием отхлебнул горячего вина и, отдыхая, вытянулся возле огня.

— Вполне возможно, — согласился Цезарь. — Но моих людей здесь еще очень плохо знают. До сих пор остаются племена, которые даже не слышали о нашем существовании. Так как же они могут принять правление тех, кого даже не видели?

— Ты не сможешь сразиться со всеми, Цезарь, — задумчиво возразил Мхорбэйн. — Такое не под силу даже твоим воинам.

Юлий хмыкнул.

— Напрасно ты так в этом уверен, друг мой. Окажись перед ними сам Александр Великий, они смогли бы победить и его. Однако эта зима совершенно сбила меня с толку. Куда вести войско? Дальше на север? А может быть, на запад? Или выбрать самые сильные из племен и разбить их по одному? Я почти мечтаю о том, чтобы они выступили вместе, Мхорбэйн. В случае, если удастся разбить сильнейших, слабые сразу признают наше право на эту землю.

— Ты уже и без того удвоил территорию Рима, — напомнил Мхорбэйн.

Глядя в огонь, Юлий показал на дверь, едва сдерживающую невиданный холод.

— Я не имею права сидеть и ждать, пока они придут ко мне сами. В любой момент меня могут вызвать домой, в Рим. А на мое место назначить другого.

Слова вызвали у Мхорбэйна живой интерес, и Цезарь замолчал. Вино излишне развязало язык, даже если учесть, что Мхорбэйн — друг и союзник.

Последнее письмо от Красса, пришедшее перед самым закрытием альпийских перевалов, было очень тревожным. Помпей стремительно терял влияние в городе, а сенат поражал своей слабостью. Цезарь почти хотел, чтобы Помпей объявил себя диктатором, прекратил разгул преступности и остановил террор, организованный Клодием и Милоном. Самому Цезарю эти имена не говорили ровным счетом ничего, однако Красс казался по-настоящему испуганным. Он даже решил поделиться своими страхами. А ведь старик вовсе не из тех, кто шарахается от каждой тени. Порой Юлию думалось, что надо вернуться в Рим и поддержать в сенате Помпея, но суровая галльская зима диктовала свои условия. Однако мысль о том, что, пока он завоевывает новые земли, родной город тонет в коррупции и насилии, мучила невыносимо. Можно было смириться с тем, что война окрашена в жестокие кровавые тона, однако допустить подобное в родном городе казалось просто немыслимым.

— Впереди столько дел! — горячо воскликнул полководец, снова доставая из огня кочергу. — И единственное, что мне доступно, — это терзать себя планами и письмами, которые я даже не могу послать. Помнится, ты говорил, что скоро должна прийти весна. Так где же оттепель?

Мхорбэйн пожал плечами.

— Скоро будет, — уже в который раз коротко пообещал он.

ГЛАВА 31

Наконец весна все-таки пришла. Рим заметно опустел. Семь тысяч семей отправились на север. Покидая тесные, грязные и опасные улицы Рима, люди шли обживать обещанную Цезарем землю. Те, кто боялся банд Клодия и Милона, двигались к новой жизни, прочь от преступлений и продажности, по самым широким дорогам. Перед тем как покинуть насиженное место, обычно продавали все пожитки, кроме самых необходимых, а на вырученные деньги покупали сельскохозяйственные и строительные инструменты, волов и корм для них. Путешествие сулило лишения и невзгоды, ведь предстояло пройти почти четыреста километров до подножия Альп, а потом преодолеть горные перевалы, за которыми и лежала неизведанная страна.

Пришедшие из Аримина легионы взяли на себя патрулирование северных районов, и в результате влияние Рима распространилось на предгорья и сами горы. Подобная мера была просто необходима. Хотя придорожные постоялые дворы и форты могли постоять за себя, значительные расстояния между ними оставались во власти бандитов, которые безжалостно грабили путников, приводя их в полное отчаяние. Некоторых подбирали сердобольные сограждане, а кому-то оставалось лишь голодать и просить грошовую милостыню. Зажиточные римляне нанимали охрану. Минуя под холодным весенним дождем стоящих в слезах, с протянутой рукой несчастных земляков, они лишь пониже опускали головы, стараясь не смотреть по сторонам.

Цезарь регулярно отсылал в Рим отчеты о своих победах, и на заседаниях сената Помпей зачитывал их. Роль эта казалась ему самому странной, ведь, по иронии судьбы, приходилось поддерживать Цезаря, чтобы не утратить контроля над новыми членами главного законодательного органа Рима. Красс постоянно напоминал коллеге и сопернику о том, что от полного развала город спасали лишь победы в Галлии. Если бы не успехи Цезаря, Клодий и Милон своими скрытыми, но кровавыми баталиями разорвали бы Рим на куски. Несмотря на сосредоточенную в их руках реальную власть и силовое влияние, они не сделали для города ровным счетом ничего хорошего, лишь высасывали из него последние соки. Ни Клодий, ни Милон не пропускали ни единого письма из Галлии. Оба родились в трущобах и выросли в самых темных переулках, однако, как и все остальные граждане, жадно ловили каждую деталь важных событий.

Поначалу Помпей собирался провозгласить себя диктатором и таким образом получить контроль над преступными бандами. Освободившись от оков строгого законодательства, он смог бы расправиться с главарями без суда и следствия. Однако все решил совет того же Красса. Опытный политик отговорил правителя от такого шага. После казни место Клодия и Милона неизбежно займут другие, более осторожные бандиты. И тогда уже выжить не удастся ни Помпею, ни, возможно, самому Риму. Гидра римских трущоб непременно отрастит новые головы, и уж те не будут разгуливать в открытую и даже заседать в сенате. Бывшие консулы обсуждали проблему несколько часов кряду, и Помпей согласился с доводами хитроумного коллеги. А потому вместо открытого противостояния выбрал политику лести и задабривания опасных врагов. Он поддержал кандидатуру Клодия на пост главного магистрата и задал в его честь пышный обед. После этого новые союзники вместе назначили претендентов на предстоящие консульские выборы. Ими стали серые, незаметные люди, не способные нарушить хрупкое перемирие. Таким образом Помпею удалось найти шаткое равновесие, на которое Клодий согласился во многом ради того, чтобы укрепить собственные позиции в непрекращающейся борьбе против Милона.

Стоя на подиуме и читая доклад Цезаря, Помпей ни на секунду не выпускал из виду соперников. Возвысив одного из них, он моментально превратился в злейшего врага второго, так что, встретившись взглядом с Милоном, увидел в его глазах лишь лютую ненависть. Зато Клодий теперь произносил имя правителя с глубоким почтением. В начале лета Помпей даже посетил особняк нового доброжелателя и получил свою порцию лести. Конечно, такая игра крайне опасна, и все же попытка стать диктатором и разнести все вокруг на мелкие куски закончилась бы куда трагичнее. В реальных условиях такая тактика неминуемо привела бы к гражданской войне, и неизвестно, кто вышел бы из нее победителем.

Откашлявшись, Помпей слегка склонил голову в сторону Клодия. Даже этот скромный знак уважения вызвал на лице самолюбивого сенатора довольную улыбку. Красс, как всегда, оказался прав. Новые сенаторы, конечно, дикие и темные люди, но они всей душой стремились к тому почету и уважению, которые давало участие в работе законодательного органа. Результаты не заставили себя ждать. С тех пор как Помпей ступил на новый путь, никто из его союзников не пострадал от рук бандитов Клодия. Больше того, стоило Помпею объявить о намерении реконструировать ипподром, Клодий тут же явился с предложением щедрой финансовой помощи. В знак благодарности Помпей заказал статую благодетеля и не уставал прославлять его великодушие в сенате.

Милон решил не отставать от соперника и предложил реконструировать Аппиеву дорогу. Помпей, конечно, ничем не выдал собственного восторга, уж слишком предсказуемым оказался новый сенатор. Он разрешил тому начертать свое имя на Капенских воротах, там, где в город с юга входила Аппиева дорога. После всех этих событий Помпей наконец почувствовал, что снова, впервые за последний год, крепко держит в руках бразды правления. А враги-бандиты перешли к тонким, скрытым методам борьбы. Признание и почести были для них куда дороже открытого и яростного противостояния. Новые консулы, в свою очередь, полностью сознавали шаткость собственного положения и ни шагу не ступали без совета наставников. Ситуация в сенате обрела характер патовый, и подковерная борьба продолжалась полным ходом.

Помпей громко зачитывал список племен, которые Цезарю удалось победить в первых весенних битвах. Сенаторы изумленно замерли, и оратор с удовольствием прислушивался к напряженной тишине. Число рабов, посланных через Альпы в Рим, вызвало благоговейный ужас. Племя ремов попало в вассальную зависимость. Нервиев уничтожили почти до единого человека. Белгам пришлось сложить оружие и сдаться. Адуатуков загнали в один укрепленный город, который потом взяли штурмом. Только из этого последнего племени на невольничьи рынки Рима отправились пятьдесят три тысячи рабов.

Помпей внимательно изучал доклады Цезаря, но даже он не смог увидеть скрытую за простыми строчками ожесточенную борьбу. Полководец вовсе не старался как можно красивее преподнести собственные победы, но от сухого, лаконичного тона отчета они казались еще более впечатляющими. Сенат услышал доклад целиком, вплоть до заключительных комментариев, в которых Цезарь адресовал послание римским законодателям и рассказывал о собранном на завоеванных землях годовом налоге. Последняя строчка прозвучала в особой, натянутой, словно струна, тишине: «Со всей ответственностью заявляю, что Галлия умиротворена и готова полностью подчиниться законному правлению Рима».

Не в силах скрыть восторга, сенаторы дружно вскочили с мест, аплодируя и крича до хрипоты. Чтобы хоть немного успокоить их, Помпей поднял руку.

Когда наконец удалось восстановить подобие тишины, правитель заговорил звучным, полным силы и энергии голосом.

— Боги даровали нам новые земли, сенаторы. Теперь же предстоит доказать, что мы достойны управлять ими. Наши легионы принесли мир в Испанию, и точно так же мир воцарится на новых диких землях. Римляне построят дороги и вырастят щедрый урожай, которого хватит, чтобы накормить города. Они научатся вести хозяйство и самостоятельно решать все проблемы. Рим придет в Галлию не силой собственных легионов, но силой права, справедливости и благосклонности богов.

— Умиротворена? Ты написал им, что галлы смирились? — недоверчиво переспросил Брут. — Но ведь в Галлии до сих пор остались места, где о нас даже не слышали. Как ты мог такое написать?

Цезарь нахмурился.

— Тебе бы больше понравилось, напиши я «галлы все еще представляют серьезную опасность, но есть надежда на примирение»? Вряд ли такие слова вдохновили бы наших поселенцев на переход через Альпы.

— А я не стал бы говорить даже о надежде на примирение. Куда правдивее было бы сказать, что эти дикари приносят столько неприятностей, что невозможно и сосчитать. На протяжении долгих лет — да что там, многих поколений — они дрались между собой, пока не нашли в римской армии общего врага, против которого и объединили усилия. И вот теперь мы по локоть засунули руки в осиное гнездо, такое большое, каких мне еще не доводилось видеть. Вот это, по крайней мере, правда.

— Ладно, Брут. Все равно дело уже сделано и исправить ничего нельзя. Ситуацию я знаю не хуже тебя. Те из племен, которые никогда не слышали о римских легионерах, скоро увидят, как мы строим дороги по всей стране. Если сенат сможет воспринимать меня как завоевателя Галлии, то разговоров о моем возвращении в Рим, а тем более о долгах, больше никто не осмелится завести. Там, дома, смогут сосчитать то золото, которое я послал им, и тех пленных-рабов, которые работают на их полях. Теперь я свободен и, если захочу, смогу отправиться за море. Это моя дорога, Брут. Разве ты не видишь, что я наконец-то обрел ее? Ради нее я и родился. Мне нужно всего несколько лет, может быть, пять, и тогда Галлия действительно будет усмирена. Говоришь, они о нас никогда не слышали? Так я завоюю те земли, которые и не представляют о существовании Рима! Над их городами, словно мраморная скала, вознесутся храмы в честь Юпитера. Я принесу с собой цивилизацию, науку, искусства и отдам их тем людям, которые живут в бедности и запустении. Приведу легионы туда, где земля встречается с морем, и даже дальше. Кому известно, что кроется вдали, какие берега? Ведь у нас даже нет карт тех стран, а есть лишь доставшиеся от греков легенды о затаившихся на самом краю земли туманных островах. Неужели все это не распаляет твое воображение?

Брут молча смотрел на друга, не зная, стоит ли вообще отвечать и нужен ли Цезарю ответ. Юлий и раньше приходил в подобное восторженно-приподнятое настроение, и порою оно даже казалось трогательным. Сейчас, однако, центурион не на шутку встревожился. Судя по всему, Юлий и не думал об окончании военных походов и завоеваний. Даже ветераны сравнивали молодого полководца с Александром Великим, а Марк Антоний льстил без зазрения совести. Когда претор впервые высказался в подобном духе на военном совете, Брут ожидал, что Цезарь трезво оценит неприкрытое низкопоклонничество, но тот лишь довольно улыбнулся и положил руку на плечо Марка Антония, а потом наполнил кубки.

Всю долину гельветов поделили на отдельные земельные наделы, которые раздали переселенцам из Рима. Цезарь был чрезмерно щедр на обещания. Теперь же, чтобы их выполнить, ему приходилось то и дело брать в руки оружие. Одна лишь необходимость регулярно выплачивать легионерам жалованье серебром заставляла опустошать города и сражаться не ради доблести и славы, а лишь для того, чтобы наполнить казну и отослать необходимую часть добычи сенаторам. Конца подобным действиям видно не было, и Брут первым из членов совета начал сомневаться в истинности целей той войны, которую вели легионеры. Оставаясь до мозга костей гражданином Рима, он мог понять и принять разрушения во имя мира, однако разрушения ради удовлетворения тщеславных стремлений Цезаря не приносили ни радости, ни вдохновения.

Сомневаться Юлий просто не умел. Хотя весной коалиция племен белгов, собрав значительные силы, вероломно напала на римлян, легионерам все же передалась доля уверенности военачальника, и враги были безжалостно разбиты. Казалось, римские воины избраны богами и не могут потерпеть поражение. Время от времени сила характера друга действовала и на Брута. В такие моменты он вместе со всеми принимался восторженно приветствовать отважного полководца, и ему чудилось, что вокруг железного шлема Цезаря светится божественный нимб. Но ведь он знал скрывавшегося за забралом человека — знал слишком хорошо, чтобы ходить вокруг него на цыпочках, как это делали легионеры. Одерживая победы благодаря собственной отваге, силе и стремительности, воины искренне приписывали все заслуги Цезарю и отдавали ему все почести. Никто не сомневался, что пока он ведет войско за собой, оно непобедимо.

Брут вздохнул. Наверное, легионеры правы. Вся восточная Галлия лежала у их ног, а дороги протянулись уже на сотни километров. Риму становилось тесно на этой территории, и семя перемен посеял именно Цезарь. Брут взглянул на друга и увидел на его лице то выражение воинственной гордости, которое так хорошо знал. Кроме поредевших волос и глубоких шрамов, никаких изменений во внешности Юлия заметно не было. И все же легионеры упорно твердили, что их военачальник избран богами и несет на себе их благословение. Одно его присутствие на поле битвы стоило целой когорты; завидев Цезаря, бойцы бросались в битву с удвоенной энергией. В такие минуты Бруту становилось стыдно за собственную мелочность и раздражительность, которые он старался подавить.

Публию Крассу полководец доверил командование двумя легионами и приказал двигаться на север. Сын сенатора с честью выполнил задание и добился полной капитуляции тамошних племен. Теперь открывался путь к морю. Брут оспаривал эту идею, но прекрасно понимал, что ничто не сможет помешать Юлию довести своих отважных воинов до побережья. Он уже мнил себя вторым Александром Великим и мечтал добраться до края света.

Военный совет собрался в самом большом помещении укрепленного лагеря. Оглядев командиров, Брут заметил, как они изменились. За годы кампании Октавиан и Публий Красс утратили последние следы юности. Обоих теперь украшали шрамы, придававшие их облику мужества и силы. Цирон теперь командовал когортой и проявлял такую преданность полководцу, что нередко напоминал верного пса. Сам Брут порою обсуждал возникавшие сомнения и опасения с Домицием и Рением, однако Цирон покидал общество товарищей при первом же намеке на критику военачальника. Вообще, Брут и Цирон заметно недолюбливали друг друга, однако из уважения к Цезарю упорно скрывали разногласия и неприязнь.

Как мы лицедействуем перед ним, думал о себе и своих товарищах Брут. В присутствии Цезаря подчиненные старательно разыгрывали роль близких друзей, почти братьев, на время забывая обо всех разногласиях. Казалось, члены совета до смерти боятся разочаровать полководца собственными спорами.

Ожидая, пока кубки наполнятся вином, Цезарь разложил на столе заметки. Он уже запомнил все доклады и отчеты, так что возвращаться к ним смысла не было. Несмотря на весь свой скептицизм, под внимательным взглядом голубых глаз Брут невольно подтянулся и расправил плечи. Остальные реагировали так же, и центуриону пришло на ум сравнение со сворой верных гончих. Он потянулся к кубку.

— Твой договор с венетами распался, Красс, — обратился Цезарь к молодому римлянину. Сын сенатора недоверчиво и расстроенно покачал головой, и полководец продолжил: — Собственно, я и не ожидал, что он окажется долговечным. Это племя слишком сильно своим флотом, чтобы подчиняться нашей воле, а цель договора заключалась в том, чтобы умиротворить их, пока мы не направимся на северо-запад. Чтобы иметь выход в море, я непременно должен получить власть над побережьем.

Глядя в одну точку, Цезарь задумался о будущем. Потом, словно опомнившись, встряхнулся.

— Они захватили пленных — из той когорты, которую ты оставил для обеспечения нашего влияния, а теперь взамен требуют освобождения своих заложников. Чтобы склонить это племя к переговорам, нам придется сначала победить их на море. Судя по всему, они считают, что римляне способны сражаться только на суше, однако кое-кто из нас твердо знает, что это не так.

Члены совета улыбнулись, а полководец встретился взглядом с Цироном.

— Я нанял корабельных плотников и строителей. Скоро у нас будет и порт, и корабли. Помпей поможет: найдет команды, способные пройти сквозь Геркулесовы столбы и обогнуть Испанию, чтобы встретить нас на севере. Это вполне совпадает с моими планами, так что нарушители клятвы будут примерно наказаны. Мхорбэйн говорит, что другие племена, словно ястребы, с нетерпением ждут нашей малейшей промашки и готовы наброситься в любой момент.

— Сколько времени уйдет на строительство кораблей? — поинтересовался Рений.

— Если удастся найти достаточно денег, к следующей весне они уже будут готовы. Я написал письмо в сенат с просьбой оплатить расходы новых легионов. Красс же пообещал, что если сенаторы не пойдут навстречу, то он сам даст нужную сумму. Но мне кажется, что законодатели довольны нашими успехами, а потому решат раскошелиться. Если зима в этом году окажется не такой суровой, готовиться к выходу в море мы сможем и в темные месяцы. — Цезарь замолчал и начал задумчиво барабанить пальцами по столу. — У меня есть донесение от разведчика с Рейна. На нашем берегу высадились германские племена, так что необходимо немедленно их уничтожить. Я отправил туда пять галльских всадников, чтобы они проверили данные и оценили численность противника. Нельзя позволять ему проникнуть на нашу территорию. Больше того, победив, я планирую пересечь реку и отогнать варваров. Так нужно было поступить еще со свевами. Нельзя позволять диким племенам нападать на наши фланги всякий раз, как они почувствуют малейшую слабость. А потому я отвечу так, что помнить будут несколько поколений, и накрепко запру двери к Рейну.

Цезарь обвел взглядом членов совета, чтобы увидеть их реакцию на свои слова.

— Необходимо двигаться как можно быстрее и в зародыше уничтожать любое сопротивление. Еще немного, и наши владения протянутся от одного конца Галлии до другого. Десятый и Третий галльский легион, которым командует Брут, я поведу к Рейну. За нами пойдет один из новых созданных здесь галльских легионов. Думаю, что в походе против такого врага проблем с лояльностью союзников просто не возникнет. Мхорбэйн согласился еще раз предоставить мне свою конницу. Вам же предстоит действовать самостоятельно, но от моего имени.

Публий Красс, ты должен вернуться на северо-восток и уничтожить наземные силы венетов. А после этого сжечь вражеские корабли или по крайней мере заставить их отойти от берега и не позволять пополнять запасы продовольствия и воды. Ты, Домиций, возглавишь Четвертый галльский и поддержишь Публия. Марк Антоний вместе со своим легионом останется здесь. То же самое касается Двенадцатого и Пятнадцатого легионов, пришедших из Аримина. Вам предстоит защищать центр. Надеюсь, в мое отсутствие Рим не потеряет ничего из завоеванного ранее. Будьте осторожны, но при необходимости не колеблясь наносите удар.

Тебе, Бериций, самое легкое поручение. Твой легион нуждается в отдыхе, а мне срочно необходим надежный человек для наблюдения за пришедшими из-за гор переселенцами. Для управления новыми провинциями сенат собирается прислать четырех новых преторов, и нужно будет во всех подробностях описать им нашу жизнь.

Бериций закатил глаза и притворно застонал, и все вокруг рассмеялись. Перспектива нянчить тысячи неопытных римских переселенцев казалась не слишком радужной, однако Бериций действительно знал толк в управлении. Легион же и в самом деле нуждался в отдыхе после долгого периода бесконечных битв.

Распределение обязанностей продолжалось долго. Наконец каждый из командиров точно определился с кругом задач и степенью ответственности. Полководца радовали живые, остроумные замечания и комментарии товарищей. Сам же он с полным знанием дела отвечал на многочисленные вопросы. Легионеры считали, что Юлий Цезарь знает по имени каждого из своих бойцов. Возможно, они преувеличивали, однако правда состояла в том, что он действительно конкретно знал каждый из аспектов жизни войска. Озадачить его, а тем более поставить в тупик было просто невозможно. На любой вопрос мгновенно находился точный ответ. Подобная уверенность, разумеется, передавалась воинам.

Брут окинул товарищей быстрым, но внимательным взглядом. Спокойные лица были решительны и серьезны. Люди понимали, что нелегкие задачи несут лишения, трудности, боль, а может, и смерть. Все слушали детальные разъяснения Цезаря и, казалось, полностью погрузились в вопросы снабжения, дислокации и вооружения. Бруту же никак не удавалось сосредоточиться. В голову лезли странные вопросы: кому из этих людей удастся снова увидеть Рим? Ответа не было. Цезарь продолжал объяснения, подробно показывая на карте направление движения каждого отряда. Останавливаться в середине пути он не собирался.

ГЛАВА 32

Уже четвертый год Цезарь проводил в Галлии. В первый день осени Помпей и Красс, погрузившись в беседу, шли по форуму. Огромная площадь в самом центре города оказалась до отказа заполнена народом. Здесь собрались и свободные граждане, и рабы. Ораторы обращались к тем, кто еще сохранил способность слушать и понимать. Их голоса разносились над головами собравшихся, а речи касались самых разных тем. Повсюду сновали рабы из богатых домов, выполняя поручения хозяев. С некоторых пор в Риме стало модно одевать слуг в яркие одежды, так что многие выделялись в толпе ярко-синими и даже золотыми туниками. Особенно эффектно они смотрелись на фоне более темных бордовых или коричневых одеяний ремесленников и торговцев. Здесь же гордо вышагивали вооруженные охранники. Каждая группа плотным кольцом окружала своего господина. Форум являлся настоящим сердцем Рима, и жизнь здесь била ключом, не успокаиваясь ни на минуту. Но сейчас настроение заполнявших площадь людей слегка изменилось. Впрочем, ни Помпей, ни Красс этого изменения не почувствовали.

Первым тревожным сигналом оказался резкий толчок. Одного из легионеров пихнули прямо на Помпея. Сенатор остановился. Вокруг сразу начала собираться толпа. Лица людей не выражали ничего, кроме враждебности и недоброжелательности. Красс пришел в себя первым и подтолкнул коллегу в сторону здания сената. Если уж суждено пережить еще один бунт, то лучше ретироваться как можно быстрее, а потом для восстановления порядка послать вооруженный отряд.

Все пространство вокруг заняли толкающиеся, кричащие люди. Кто-то бросил камень. Помпей увидел, как одного из ликторов сбили с ног, и не на шутку испугался, однако преодолел приступ паники, заставив себя собрать в кулак все мужество. Вытащил из-за пояса кинжал и опустил лезвием вниз, так, чтобы при необходимости можно было и колоть, и резать. В эту минуту кто-то из толпы неожиданно оказался слишком близко, и сенатор, не задумываясь, одним движением располосовал злоумышленнику щеку. Тот громко взвыл и упал.

— Охрана, ко мне! — громко потребовал Помпей.

Толпа наступала. Вот уже трое крепких верзил повалили одного из легионеров и принялись нещадно колотить его. Неподалеку вскрикнула женщина, а потом крики ужаса и паники раздались и в людской массе. Без сомнения, беспорядки учинили люди Милона. После изоляции их предводителя в сенате этого следовало ожидать, однако Помпей пренебрег опасностью и взял с собой лишь нескольких легионеров и ликторов. Этого, конечно, было недостаточно. Он снова пустил в ход кинжал и увидел, что Красс тоже не растерялся: невооруженный, он вовсю размахивал кулаками и уже пустил кому-то кровь из носа.

Ликторы постоянно носили с собой церемониальный топор и розги для порки. Особенно серьезным оружием оказались топоры, с их помощью охрана прокладывала путь к курии. Однако многие в толпе были вооружены ножами, а потому кольцо безопасности вокруг сенаторов стремительно сужалось. Скоро двигаться стало практически невозможно.

Вдруг над форумом раздались громкие звуки горнов, и Помпей ощутил одновременно и надежду, и отчаяние. Легион шел на помощь своему командиру, однако было уже слишком поздно. Со всех сторон тянулись грубые грязные руки, кривые пальцы дергали за тогу, и приходилось отмахиваться кинжалом до тех пор, пока чернь с криком не отступала. В Красса попали камнем, и старик упал. Помпей быстро поднял товарища и поддерживал до тех пор, пока тот не пришел в себя. И голова, и лицо сенатора оказались в крови.

Шум постепенно начал изменять окраску. На площади появились новые люди и принялись оттеснять налетчиков. От общей массы начали отделяться самые яростные вояки. Вооруженные тесаками, крюками и камнями, они сражались не как легионеры, а как настоящие разбойники. Помпей видел, как одному из них до крови разбили лицо. Не в силах сопротивляться, человек упал.

Ступени сената совсем рядом, и все же добраться до них было очень трудно. Помпей размахивал кинжалом направо и налево, не отдавая себе отчета в том, что в инстинктивном страхе и гневе не перестает громко кричать.

Неожиданно нападающие отступили, и сенаторы увидели, как окровавленные ножи бандитов поднялись в своеобразном салюте. Вокруг лежали убитые, громко кричали и стонали раненые, однако атака внезапно прекратилась. Держа кинжал наготове, Помпей оглянулся. В холодной испарине он изумленно наблюдал, как люди расступились, освобождая путь к ступеням сената. Бросив взгляд на образовавшуюся улицу, римлянин прикинул, не удастся ли спастись бегством, но тут же передумал. Негоже подставлять черни спину.

В это мгновение он увидел в толпе мундиры своих легионеров, а рядом с ними мощную фигуру тяжело переводящего дух Клодия. Предводитель черни выглядел куда солиднее окружавших его людей. Он не отличался высоким ростом, однако был необычайно силен, а потому толпа инстинктивно подчинялась проявлению этой силы и расступалась. Так волки обычно держатся на почтительном расстоянии от самого жестокого в стае. В утреннем солнце блестела бритая голова сенатора-бандита.

— Они разбежались, Помпей. Те, кого не убили, — пояснил Клодий. — Прикажи легионерам остановиться.

Правая рука спасителя была красна от крови, а от кинжала осталась одна рукоятка.

В этот самый миг один из воинов занес было над Клодием меч, собираясь расправиться с ним.

— Стойте! — воскликнул Помпей, наконец-то поняв ситуацию. — Остановитесь, это союзники!

Клодий кивнул, и Помпей услышал, как приказ несколько раз повторился в обступившей его плотной толпе легионеров, все еще продолжающей крушить направо и налево. Сенатора начали оттеснять, но Помпей крепко сжал его руку.

— Мне предстоит самому догадаться, кто стоит за этим нападением? — уточнил он.

Клодий пожал массивными плечами.

— Он уже в здании сената. Можно не сомневаться, что алиби себе обеспечил полностью. Милон достаточно хитер, чтобы позаботиться о чистоте собственных рук. — Словно наглядно подчеркивая сказанное, Клодий выбросил сломанный кинжал и, наклонившись, вытер окровавленные руки о край одежды.

— А ты всегда держишь своих людей наготове? — продолжил Помпей, сам себя ненавидя за вечную подозрительность, которая уже превратилась в черту характера.

Клодию предположение не понравилось.

— Нет. Просто я никогда не появляюсь на форуме без полусотни своих молодцов. И сегодня подоспел как раз вовремя. О готовящемся нападении даже понятия не имел.

— В таком случае твоей быстрой реакции мы оба обязаны жизнью, — ответил Помпей. Он услышал за спиной стон и обернулся. — Кто-то остался в живых? Значит, будет кого допросить с пристрастием.

Клодий смерил правителя тяжелым взглядом.

— Не сейчас. В таких делах имен не называют. Поверь, уж я-то знаю.

Помпей кивнул, в душе продолжая решать вопрос, не сам ли Клодий организовал весь этот спектакль. Мысль раздражала, но ведь теперь он оказался в долгу перед этим человеком. Расплатиться удастся очень не скоро. Многим в сенате подобный долг уже стоил жизней нескольких из слуг. Клодий славился жестокостью во всем, что касалось собственного честолюбия. Взглянув на Красса, Помпей понял, что старик придерживается того же мнения. Красс же, в свою очередь, едва заметно пожал плечами: действительно, понять, кто спас их обоих, практически невозможно.

Лишь сейчас Помпей осознал, что изо всех сил сжимает кинжал, и с трудом распрямил судорожно стиснутые пальцы. Бычья сила Клодия заставляла чувствовать себя маленьким, старым и слабым. В глубине души сенатор хотел лишь одного: уединиться в тихом и, главное, безопасном месте, чтобы отмыться от грязи и крови сегодняшнего дня. Однако он прекрасно сознавал, что от него ожидают совсем других действий. Вокруг стояли сотни людей, так что уже к вечеру страшный инцидент станет главной темой разговоров во всех лавках и тавернах города.

— Я опаздываю на заседание сената, римляне, — громко произнес Помпей, стараясь придать голосу силу и энергию. — К моему возвращению смойте с мостовой кровь. Налог на зерно отменен не будет.

Заявление казалось не слишком смешным, однако Клодий хмыкнул.

По образованному людьми Клодия коридору сенаторы Помпей и Красс гордо проследовали к ступеням здания. Многие из бандитов уважительно склонили головы.

Десятый легион панически бежал. Стройные ряды воинов смешались, превратившись в хаотичное месиво. Тысячи всадников племени сенонов преследовали воинов Десятого, отрезав элитное подразделение от основной битвы, которую стойко и организованно вели легионеры из Аримина.

До укрепленного лагеря оставалось меньше мили — рукой подать. Отступающий легион старался преодолеть это расстояние как можно быстрее, и Цезарь бежал вместе со всеми. Конница защищала с тыла, уверенно отражая дикий натиск варваров, так что в ворота форта легион ворвался, не потеряв ни единого из своих воинов.

Сражаться с сенонами оказалось очень трудно. Они организовали в лесу коварную засаду, стоившую римлянам жизней многих легионеров Третьего галльского. Племя выбрало особую тактику и избегало открытых столкновений. Вместо этого оно нападало и сразу отходило, используя кавалерию, чтобы вносить смятение в ряды римлян, и не позволяло заманить себя в невыгодные и опасные условия.

Конница последней ворвалась в ворота форта, и они тут же накрепко закрылись. Положение, конечно, сложилось унизительное, но лагерь с его укреплениями строили именно для таких случаев. Кроме того, что он обеспечивал спокойную защищенную ночевку, крепкие стены также позволяли укрыться от погони неприятеля. Вот и сейчас всадникам сенонов оставалось лишь потрясать оружием и выкрикивать на своем гортанном языке непонятные угрозы, носясь вдоль высокого вала с крепким частоколом. Впрочем, они не забывали о необходимости держаться на безопасном расстоянии от стен. Цезарю уже дважды приходилось прятаться за надежными укреплениями, и сейчас сеноны ликовали, снова унизив противника.

Вождь племени не покидал войска. Его можно было сразу заметить по развевающимся знаменам, прикрепленным к седлу на длинных шестах. Стоя на стене, Юлий наблюдал, как он издевательски размахивает мечом, насмехаясь над укрывшимся в безопасности неприятелем. Лицо полководца осветилось зловещей улыбкой.

— Давай, Брут, — скомандовал он.

Сеноны не знали, что происходит за сплошным валом и стенами, а потому продолжали ликовать. За собственными криками и стуком копыт они не расслышали приближения отборной кавалерии римлян. Всадники собрались в дальнем конце лагеря и мощным галопом понеслись прямо на участок частокола, примыкавший к воротам.

Как только они оказались достаточно близко, легионеры длинными бревнами выбили несколько заранее подкопанных лесин из частокола, и, как и предполагал Цезарь, те упали, образовав брешь, через которую могли одновременно проехать пять лошадей.

Всадники вылетели, словно стрелы из лука, и понеслись к вождю варваров. Прежде чем соплеменники успели отреагировать, они окружили его и стащили с коня.

На глазах у врагов римляне развернулись и помчались обратно в лагерь, проскочив в ту же брешь в заборе, через которую только что выехали. Брут вез перекинутого через седло и отчаянно вопившего предводителя.

После этого Цезарь приказал распахнуть ворота, и легионеры Десятого торжественным маршем вышли из лагеря. От паники, которую они так талантливо изображали, не осталось и следа. С воинственным кличем бросились римляне на сенонов. Острыми мечами и тяжелыми копьями легионеры отгоняли галлов все дальше и дальше от укрепления и захваченного в плен вождя. Брешь в стене моментально закрыли специально оставленными для таких целей повозками, а сам полководец прыгнул в седло и помчался следом, время от времени оборачиваясь, чтобы убедиться в безопасности лагеря.

На строительство фальшивой стены потребовалась целая темная безлунная ночь, однако затраченные усилия оправдались в полной мере. Без вождя войско сенонов оказалось бессильно, ведь именно он командовал каждым его движением. Как только племя потеряло предводителя, оно полностью утратило способность не только нападать, но и достойно отражать атаки.

Юлий встал впереди легиона, и лица воинов засветились от радости и гордости. Отряды Аримина, выполняя распоряжение, твердо держали предписанные позиции, и теперь уже легионеры Десятого могли нанести удар в тыл неприятеля, зажав племя в тиски.

Еще не подъехав к неприятельскому войску, римский полководец заметил, как упал дух и пеших воинов, и всадников. Они полностью зависели от своего предводителя и без него лишились инициативы.

Поначалу варвары пытались отходить строем, как приказывал вождь, однако стержень дисциплины пропал. Галлы толкались, мешая друг другу и лишь затрудняя движение. Воины Десятого без труда сбрасывали всадников с лошадей и продолжали наступление. Испуганные, потерявшие седоков лошади с громким ржанием носились по полю. Сеноны больше не сопротивлялись. Многие, узнав, что вождь взят в плен, бросали оружие и сдавались без боя.

В трех милях от лагеря располагался главный город племени, и, едва воинов разоружили и связали так, как в Риме обычно связывали рабов, Цезарь направил туда Десятый легион. Город слыл богатым, так что мог заплатить за собственных жителей неплохую цену. Возможно, денег хватит на то, чтобы расплатиться с сенатом, пополнить флот и наконец-то пересечь угрюмый пролив, отделяющий Галлию от туманных островов. У венетов удалось конфисковать девять судов, однако для того чтобы погрузить солидное войско, понадобится еще не меньше двадцати галер. На строительство уйдет год, и тогда уже Юлий наконец-то сможет показать своим храбрым воинам те земли, которых до сих пор не видел ни один римлянин.

Приближаясь во главе войска к твердыне сенонов, Цезарь едва сдерживал охвативший его восторг, до такой степени заманчивой и блестящей казалась перспектива. И в то же время он не переставал обдумывать тысячи деталей снабжения войска и множество самых разных тактических вопросов. За два дня ему предстояло принять делегации трех живущих на побережье племен, заключить с ними новый договор и получить положенную дань. После того как флот венетов был частично потоплен, а уцелевшие корабли перешли в собственность римлян, северные земли сдались. Теперь же, после разгрома сенонов, под контролем Цезаря оказалась большая часть Галлии. Уже не осталось племен, которые не слышали бы о приходе легионов. Галлия полнилась слухами и пересудами о завоеваниях римлян, так что редкий день проходил без визитов вождей, желавших заключить соглашение с предводителем римского войска. На Адана свалилось столько работы, что секретарь был вынужден нанять в помощь троих писарей, чтобы справиться с бесконечными переводами и составлением документов.

Оставалось решить, что делать с пленным царьком. Если оставить его в живых, то через некоторое время он может организовать восстание. Подобная перспектива исключала милосердие, и Цезарь без сомнений и сожаления решил его судьбу.

Вскоре показался главный город племени, и полководец с удовольствием принялся разглядывать его стены, представляя, как могут выглядеть скрытые за ними храмы. Сеноны выражали любовь к богам многочисленными подношениями в виде монет и драгоценных украшений. Сокровищницы наполнялись годами и десятилетиями. Кузнецы растопят драгоценный металл и отчеканят новые, римские монеты, а Юлий заберет все ценности, которые обнаружит в домах горожан и в общественных зданиях. Людей он не тронет; больше того, обеспечит им защиту легионеров. А вот их богатство необходимо для продолжения великой эпопеи.

По долине пронесся холодный ветер, и Юлий зябко поежился: приближалась еще одна холодная, тяжелая, полная трудов и лишений зима. Прищурившись, Цезарь взглянул на восток, туда, где за дальними далями скрывались Альпы. Это расстояние еще придется пройти. Нет, на нынешнюю зиму он в Галлии не останется. Вместо этого предстоит путь в Аримин, на встречу, которая должна будет решить будущее.

Цезарь задумался о письме Красса. Старик многое обещал, а цену этих обещаний можно будет определить лишь в беседе с глазу на глаз. Время для возвращения в Рим еще не настало, ведь впереди — вся Галлия. А острова, отделенные от нее проливом, снятся ночами. Находятся, правда, скептики, которые утверждают, что островов этих не существует вовсе, но это не так. Однажды, стоя в ясный день на прибрежной скале, Юлий сам видел, как они белеют вдалеке, отражая блеск свинцовых волн.

Главный город племени сенонов сдался сразу, даже не пытаясь оказывать сопротивление. Ворота распахнулись настежь. Цезарь гордо въехал в арку впереди собственного войска, однако мысли его уже унеслись далеко, в Аримин и неизведанное, манящее будущее.

ГЛАВА 33

Часовые на крепостной стене Аримина были хорошо защищены от холода. С приходом ночи они прямо на доспехи надевали тяжелые, подбитые мехом теплые плащи, а лица обматывали шарфами так, что оставались видны лишь глаза.

На верху каменного укрепления в жаровнях горел огонь, и легионерам разрешалось время от времени греться возле них. Большинство солдат были новичками из числа недавно набранных рекрутов; они пришли на смену тем опытным воинам, которые отправились с Цезарем в Галлию. Молодость проявлялась в нескончаемых остротах и перепалках, непрекращающихся дружеских пинках и даже в попытках согреться несколькими глотками запрещенных на посту крепких напитков. Содержимое фляжек обжигало горло, легионеры кашляли и со смехом шлепали друг друга по спине.

Аримин был рабочим городом, и уставшие за день жители рано ложились спать. С наступлением темноты в редком окне зажигался свет. Зато по утрам, еще до восхода солнца, улицы наполнялись спешащими людьми и повозками с грузом для кораблей. Они выезжали через городские ворота, которые также строго охранялись легионерами.

Один из собравшихся вокруг огня часовых посмотрел вдаль, в темное пространство.

— Кажется, кто-то едет, — неуверенно произнес он и снова прислушался.

Покинув тепло жаровни, к нему подошли двое товарищей. Простояв некоторое время в напряженной тишине, они хотели было вернуться к остальным, но в этот момент вдалеке раздался едва различимый шум. В застывшем над мерзлой землей воздухе звук разносится быстрее.

Самый молодой из охранников прищурился и как можно дальше вытянул шею. Конечно, все вокруг тонуло во мраке, и все-таки он был готов поклясться, что там, в глубине темной пустыни, что-то происходит.

Постепенно неясные очертания начали обретать форму, и парень с волнением воскликнул:

— Вон там, смотрите! Всадники! Только не знаю сколько…

Однако у остальных зрение оказалось не таким острым, и они так ничего и не смогли увидеть.

— Интересно, это наши или нет? — пытаясь скрыть страх, спросил кто-то. Тревога передалась остальным. Все тут же представили, как городские стены осаждают дикие племена варваров, и поежились, словно от порыва холодного ветра.

— Трудно сказать. Может, доложить командиру?

Молодые воины задумались. Неизвестно, что могло обернуться более тяжелыми последствиями. Набег неприятеля — это, конечно, серьезно, однако гнев разбуженного по ложной тревоге центуриона еще хуже.

Самого старшего из часовых звали Терас. Он поступил в легионеры после неудачной попытки организовать собственную торговлю, а потому воинского опыта у него было не больше, чем у всех остальных. Однако товарищи ждали совета именно от него, поскольку знали, что он разбирается во всем, начиная с финансовых вопросов и заканчивая отношениями с женщинами. На самом деле Терас не был специалистом и в этих делах, однако умел напустить пыли в глаза, и впечатления вполне хватало, чтобы товарищи считали его мудрым и знающим.

Пока часовые сомневались и совещались, всадники подъехали ближе, а к металлическому звону упряжи прибавился глухой стук множества копыт. Ночной ветер трепал знамена, и они неприятно, жутковато хлопали. Темная неизведанная сила неумолимо приближалась к городским воротам.

— Да, наверное, надо срочно доложить, — нервно кусая губы, решил Терас.

— Открывайте ворота! — раздался снизу громкий голос. Часовые вытянулись по стойке «смирно», как и полагалось по уставу.

— Ворота заперты. Приходите утром! — ответил один из охранников, а товарищи засмеялись. Терас расстроенно подумал, что этих парней не мешало бы обыскивать перед дежурством и забирать фляги со спиртным. Тогда они относились бы к своим обязанностям более ответственно. Он едва сдержался, чтобы не дать шутнику подзатыльник. Да что толку? Сказанного не вернешь. Терас закрыл глаза. Внизу наступила зловещая тишина.

— Я выясню, кто из вас так шутит, и прикажу хорошенько выпороть его, — то ли сердито, то ли насмешливо отозвался тот же голос. — А теперь открывайте!

Терас вгляделся в темноту, пытаясь получше рассмотреть подошедший отряд. Иногда он жалел, что не остался торговцем, пусть даже и невезучим.

— Открывайте, — решительно распорядился он. Стоявшие внизу, у ворот, часовые стали серьезными и тревожно подняли головы.

— Может быть, все-таки подождать…

— Нечего ждать, открывайте, и все. Холод собачий, а это явно римляне. Думаете, варвары стали бы дожидаться, пока мы здесь решим, что делать?

Требовательный голос всадника перешел в крик, ждать ему явно надоело. В эту минуту тяжелые засовы отодвинулись, и ворота медленно открылись.

Брут въехал первым и быстро соскочил с коня, нетерпеливо бросив поводья ближайшему из часовых.

— Так-то оно лучше. А где этот болтун, который предлагал подождать до утра?

Терас увидел, как в ворота въехал еще один всадник, укутанный под стать самим часовым. Несмотря на громоздкую одежду, он выглядел внушительно, а все, кто ехал рядом, почтительно пропускали его вперед. Командир. Их Терас узнавал за милю.

— На разборки нет времени, — твердо произнес незнакомец. — Мы уже и так опоздали.

Кивнув, Брут быстро сунул ногу в стремя и легко взлетел в седло. Командир не стал дожидаться, а пришпорил коня и поехал по темным улицам. Отряд молча направился следом.

К тому времени как на стене появился начальник охраны, отряд уже вошел в город. Терас насчитал целую центурию. Ворота снова закрыли и заперли на все засовы, а молодые часовые, смущенно опустив глаза, заняли положенные посты.

Центурион, возглавлявший охрану городской стены, был ветераном. А если верить рассказам, то получалось, что со времени взятия Карфагена он участвовал во всех крупных битвах. Несмотря на то что для этого ему требовалось бы прожить на земле несколько сотен лет, доблестный воин говорил об исторических событиях так, словно действительно принимал в них самое непосредственное участие. Больше того, из его слов всем сразу становилось ясно, что исключительно его усилия спасли Римскую республику от бесчисленных завоевателей, морального разложения, распада воинской дисциплины, а возможно, и от полного уничтожения. Как бы там ни было, воин был сед, покрыт шрамами, очень раздражителен и крайне недоволен тем, что ему постоянно подсовывали зеленых новобранцев, требуя превратить их в подобие настоящих легионеров.

— Ты, ты и ты… — Последним начальник мрачно ткнул пальцем в Тераса. — Не знаю, что вы здесь делали этой ночью, но завтра точно будете чистить отхожие места.

Не произнеся больше ни слова, центурион тяжело затопал вниз по скользким ступеням. Едва не упав, цветисто выругался. Ветеран тоже не терял времени даром: от него отчаянно несло перегаром.

Терас пошел к костру, пытаясь согреть замерзшие руки. Препиравшийся с Брутом молодой легионер сделал несколько неуверенных шагов навстречу, открыв было рот, чтобы прокомментировать слова центуриона, однако Терас резко поднял руку.

— Лучше молчи, — коротко предупредил он. — А не то я сам тебя убью.

Цезарь без особого труда нашел место встречи. Не желая говорить прямо, Красс в своем письме просил его вспомнить, где они собирались разбить войско Спартака. В Аримине полководец не был уже целое десятилетие, но город не слишком велик. В районе порта свет горел лишь в одном окне — в том самом доме, где его ждали. Юлий, как мог, пытался скрыть свои намерения. Галлию он покинул внезапно, без всякого предупреждения, и, взяв с собой лишь одну центурию, как можно быстрее направился в Аримин, чтобы появиться там раньше, чем распространится слух о его отъезде. Первые шестьдесят миль воины преодолели всего лишь за двенадцать с небольшим часов, но никто из легионеров не жаловался и не требовал отдыха дольше самого необходимого, чтобы подкрепиться и напоить лошадей. Лишь убедившись, что даже самые быстрые из шпионов не смогут догнать отряд, полководец разрешил преодолеть перевал через Альпы спокойным шагом. И правда, отчаянный холод и разреженный высокогорный воздух не позволяли двигаться быстрее. Оказавшись наконец по другую сторону горного хребта, Юлий нисколько не сомневался, что всем, кто шел за ним, придется остаться здесь до весны.

Брут вместе с центурией остался на улице, перекрыв дорогу, а Цезарь подъехал к двери, которую помнил еще с прошлой кампании. Спешившись, постучал. Стоять на месте было страшно холодно, так что пришлось как можно плотнее запахнуть плащ.

На порог вышел незнакомый человек, очевидно, хозяин дома.

— Да? — произнес он, равнодушно глядя на воина.

— Галлия, — коротко произнес Юлий, и человек тут же сделал шаг назад, пропуская его в дом.

Откуда-то из глубины здания слышалось потрескивание огня — очевидно, в комнате горел очаг. Навстречу вышли Помпей и Красс. Горячо пожимая сенаторам руки, Цезарь ощутил прилив благодарности и едва ли не нежности. Судя по всему, они разделяли теплые чувства Юлия, и улыбки казались вполне искренними.

Красс заговорил первым:

— Давненько мы не виделись, друг мой. Ты привез моего сына?

— Конечно, ведь ты просил об этом. Привести его сюда?

Красс явно колебался, но наконец принял решение.

— Нет, не сейчас, — с явным сожалением ответил он. — Сначала необходимо поговорить. На столе еда, а возле очага горячее вино. Сядь, поешь и как следует согрейся.

Юлий подумал об оставшихся на холодном ветру легионерах и ощутил укол совести. Красс просил, чтобы встреча прошла без свидетелей, но пристанище на ночь искать все равно придется. Интересно, сколько человек удастся разместить в этом просторном доме? Остальным придется ночевать в конюшнях.

— Давно вы в городе? — уточнил Цезарь.

Сенаторы отрицательно покачали головами.

— Всего лишь несколько дней, — ответил Красс. — Скоро предстоит возвращаться в Рим, так что хорошо, что ты приехал.

— Разве можно было не приехать после такого таинственного письма? Пароли, ночные марши — все это очень увлекательно. — Юлий улыбнулся. — Если честно, зимой здесь куда приятнее, чем в Галлии. Вы и представить не можете, насколько там сейчас холодно и тоскливо.

Бывшие консулы обменялись многозначительными взглядами, и Цезарь заметил, что со временем неприязнь между ними заметно сгладилась. Он терпеливо ждал, пока кто-нибудь объяснит, зачем же все-таки его сюда позвали, но, судя по всему, ни тот ни другой не знали, с чего начать разговор. Юлий молча жевал кусок холодной баранины и ждал.

— Помнишь наш договор? — наконец заговорил Помпей.

Цезарь кивнул.

— Разумеется. Приятно, что все мы его выполнили.

Помпей кивнул, соглашаясь.

— Однако время идет. Необходимо пересмотреть условия.

— Я так и понял, — с готовностью ответил Юлий. — Консулы уже сменились, и потому вы пытаетесь решить, какую еще пользу можно от меня получить. Говорите прямо, чего хотите.

Красс сухо, сдержанно усмехнулся.

— Ты, как всегда, исключительно прямолинеен, Цезарь. Хорошо, будь по-твоему. За годы галльской эпопеи в сенате произошли значительные изменения.

— Знаю, — коротко ответил Юлий, и Красс понимающе улыбнулся.

— Да, конечно. У тебя, несомненно, есть собственные надежные источники. В таком случае ты наверняка знаешь о последних веяниях: тебя собираются отозвать из Галлии. Победы за Рейном не понравились сенаторам. Покорение германских племен не входило в круг твоих задач, так что Помпею пришлось изо всех сил тебя защищать.

Юлий лишь пожал плечами.

— Ну, в таком случае мне остается лишь поблагодарить. И все же считаю, что сделал именно то, что необходимо. Рейн — великая река и должен принадлежать нам.

Помпей наклонился к очагу, чтобы согреть руки.

— Ты же прекрасно знаешь, как быстро меняется настроение сенаторов. Сейчас они бурно тебя приветствуют, а через пару месяцев будут так же бурно требовать твоей головы. Это вечная история.

— А вы не сможете повлиять на решение? — Цезарь старался держаться как можно спокойнее, ничем не выдавая собственного волнения. От ответа на вопрос зависело слишком многое.

— Именно затем мы и приехали сюда. Тебе необходимо продлить время действий в Галлии, и я вполне могу предоставить такую возможность.

— Дело в том, что, когда я отправлялся в те края, ни о каких временных ограничениях не было и речи, — напомнил Цезарь.

Помпей нахмурился.

— Ситуация изменилась. Срок твоего консульства закончился. Никто из нас троих уже не может претендовать на этот пост. В сенате сейчас заседает слишком много новых людей, которые знают тебя исключительно как военачальника, который ведет дела где-то очень далеко от Рима. Твои постоянные доклады им попросту надоели, а потому они мечтают перекрыть этот бурный поток.

Цезарь молчал, внимательно глядя на сенатора.

Помпей на секунду задумался, а потом продолжил:

— Выведя легионы из Аримина, ты оставил север беззащитным. Этот шаг стоил тебе немалого числа голосов в сенате, и вряд ли удастся вернуть их даже сейчас. Кредиторы обращаются за помощью к сенаторам. Поговаривают даже о том, чтобы отдать тебя под суд за убийство Ариовиста. Все это вместе взятое и привело к решению лишить тебя командования и вернуть в Рим.

— Так какой же будет цена за отмену этого решения? — негромко поинтересовался Цезарь. — Дочь я тебе уже обещал.

Помпей вымученно улыбнулся, с трудом скрывая усталость. Красс заговорил первым.

— Ты быстро и правильно все понимаешь, Цезарь, и это радует. Что касается меня, то в обмен на поддержку я прошу возвращения сына, Публия Красса. Его место во главе моего легиона. Помпей обещает выделить мне одну из провинций, и там мальчик продолжит образование — после того, как ты дал ему основы командования и руководства. В письмах он находит для тебя лишь самые лестные слова.

— В какую же именно провинцию ты собираешься его отправить? — оживился Юлий. Эта тема весьма его интересовала.

— На восток, в Парфию. Эта страна отказывается допускать мои корабли и не разрешает им торговать, а военачальник вполне может проникнуть туда, куда не удается попасть торговцу.

— Царю торговцев, — поправил Цезарь.

Красс с улыбкой кивнул.

— Даже ему иногда необходим легион.

Цезарь взглянул на Помпея.

— Итак, Красс мечтает подчинить Риму Парфию. А потому я отпущу его сына, Публия, чтобы тот возглавил легион. А что же собирается потребовать могущественный сенатор Помпей? Какие условия выдвинет он? Ходят слухи, что Клодий и Милон устраивают на улицах Рима беспорядки и даже резню. Тебе необходима моя помощь? Ты ее обязательно получишь. Если требуется мой голос за предоставление звания диктатора, я отдам его, а потом вернусь вместе с Десятым легионом и займусь бандитами. Даю честное слово, что сделаю это. У меня еще остались друзья в сенате, и, кроме того, за моей спиной немалая военная сила.

В ответ на этот страстный монолог Помпей натянуто улыбнулся.

— Да, Юлий, Риму не хватает твоей энергии. Это действительно так. Но мне уже удалось усмирить Клодия, а Милон растратил свои силы, так что твои сведения устарели. На самом деле мои потребности куда проще.

Сенатор снова бросил взгляд на Красса, и Цезарь удивился взаимопониманию между бывшими соперниками. Поразительно, до какой степени люди с годами меняются. Трудно было представить, что эти двое смогут стать чем-то большим, чем осторожными союзниками, и вот они близки, почти как братья. Узнал ли Помпей, что Красс был замешан в заговоре Катилины? Рим ведь всегда полон секретов.

— Мне нужно золото, — коротко ответил Помпей. — Красс рассказал, что в Галлии тебе удалось завоевать огромные богатства, каких город не получал никогда, даже собирая все налоги.

Юлий с интересом взглянул на Красса. Насколько точны их сведения о его добыче? Помпей продолжал объяснять свою позицию.

— Моих собственных доходов недостаточно для преобразования города. Беспорядки и разбой привели многие кварталы в полный упадок. Сенат средствами не располагает. Если ты поможешь, нам удастся закончить строительство уже начатых храмов и домов.

— Но дать деньги может и Красс, не так ли? — уточил Цезарь.

Помпей слегка покраснел.

— Я же предупреждал, — резко повернулся он к коллеге. — Неужели мне придется вымаливать, словно нищему…

Красс не дал договорить. Пытаясь успокоить товарища, он положил руку ему на плечо.

— Нет, Юлий, Помпей ведет речь не о ссуде, а о даре. — Сенатор криво усмехнулся. — Не понимаю, почему деньги постоянно вызывают такое замешательство и смущение. Все достаточно просто. Казначейство сената не настолько богато, чтобы выделить необходимые для строительства миллионы. Объем огромен: еще один акведук, храмы, новые улицы. Все это требует огромных денег. Так что Помпею просто не хочется влезать в новые долги, даже передо мной.

Юлий с печалью подумал о строящихся кораблях, за которые надо было платить. Судя по всему, Помпей не знал полного содержания письма Красса в Галлию, но письмо это во многом помогло ему подготовиться к разговору. Иногда прямота Красса оказывалась истинным спасением.

— Я готов дать деньги, — просто ответил Цезарь. — Однако взамен прошу, чтобы и Десятый легион, и Третий галльский были зачислены на финансирование сената. В данной ситуации я не смогу оплачивать службу воинов из собственного кармана.

Помпей кивнул, соглашаясь.

— Это… приемлемо, — на секунду задумавшись, заключил он.

Юлий взял с блюда еще один кусок холодного мяса и принялся задумчиво жевать.

— Мне, конечно, необходимо письменное подтверждение продления срока полномочий. Еще пять лет в Галлии, закрепленных документом настолько надежно, насколько это вообще возможно. Так, чтобы на будущий год мне не пришлось заново оговаривать условия. Красс, твой сын вполне готов командовать легионом. Мне, конечно, очень жаль терять такого достойного командира, но таковы условия соглашения, и я готов им подчиниться. Желаю успеха в новой провинции. Поверь, мне хорошо известно, как трудно прокладывать новые пути, по которым предстоит пойти Риму.

Помпей молчал, и потому Красс с улыбкой заговорил вместо него.

— Ну а как же насчет золота, Юлий?

— Подождите здесь, — решительно ответил полководец, вставая.

Он вышел из комнаты, но вскоре вернулся вместе с Публием и Брутом. Втроем они с трудом тащили большой обитый железом сундук. Помпей и Красс поднялись с мест, а Красс с неподдельной радостью обнял сына. Цезарь поднял крышку, и взорам присутствующих открылось такое количество вожделенных золотых монет, что изумился даже весьма состоятельный Красс. Он отошел от сына и любовно провел рукой по несметному богатству.

— Я привез с собой еще три таких же сундука, — с плохо скрытой гордостью пояснил Цезарь. — По весу — больше миллиона сестерциев. Этого достаточно?

Помпей завороженно смотрел на гору драгоценного, всесильного металла.

— Вполне, — словно во сне, прошептал он в ответ.

— Так что же, можно считать, что сделка состоялась? — уточнил Юлий, переводя взгляд с одного из собеседников на другого.

Сенаторы дружно кивнули.

— Прекрасно! А теперь мне необходимо разместить на ночь воинов, здесь или в какой-нибудь достойной таверне. Может быть, вы порекомендуете что-нибудь подходящее? Люди заслужили горячий ужин и ванну. Утром я вернусь, и мы обсудим все детали договора.

— Есть еще одно обстоятельство, Юлий, которое может заинтересовать тебя, — с многозначительной улыбкой заметил Красс. Он быстро взглянул на Брута и пожал плечами. — С нами из Рима приехал кое-кто еще, — добавил он. — Пойдем, я тебя провожу.

Цезарь удивленно поднял брови и взглянул на Помпея, ожидая разъяснений, однако и тот лишь загадочно улыбался.

— Ну, веди, — решительно заключил Цезарь и вышел вслед за Крассом в холодный коридор.

Помпей остался в комнате с Публием и Брутом и чувствовал себя не слишком уютно. Публий решил сгладить напряженность.

— С твоего позволения, консул, я принесу остальную часть золота, — предложил он.

— Благодарю, — ответил Помпей. Прихватив плащ, сенатор вышел в ночной сумрак вслед за молодым воином.

Красс взял лампу и повел Юлия по длинному коридору в глубину дома.

— Кому принадлежит вся эта красота? — поинтересовался Цезарь, восхищенно разглядывая богатое убранство помещений.

— Мне, — просто ответил Красс. — Владелец погряз в финансовых проблемах, так что удалось приобрести дом по самой сходной цене.

Юлий понял, что разорившийся хозяин наверняка был одним из тех, кто пострадал от данной Крассу монополии на торговлю. Когда-то она стала одним из пунктов соглашения триумвирата. Оставалось лишь надеяться, что предложенная Помпеем провинция полностью завладеет вниманием сенатора и он не будет требовать продления привилегии. Кроме того, желательно, чтобы Красс все важные решения переложил на плечи сына. Несмотря на неоспоримые достоинства старого сенатора, он вовсе не проявил себя одаренным военачальником. Сын же, напротив, оказался талантливым полководцем.

— Сюда, Юлий, — позвал Красс, отдавая гостю лампу. Лицо его сияло поистине детским восторгом. К чему бы это?

Недоумевая, Цезарь распахнул дверь.

Сервилия никогда еще не выглядела такой красивой. Увидев ее, молодой человек остолбенел и начал беспомощно шарить по стене в поисках крючка для лампы.

В комнате было тепло: в большом, почти в рост человека, камине ярко горел огонь. Беспощадная мрачная зима словно отступила, и Юлий полностью погрузился в молчаливое, отрешенное созерцание давно потерянной прекрасной возлюбленной. Сервилия ответила таким же внимательным взглядом. Она возлежала на просторной тахте, и темно-красное платье эффектно подчеркивало нежную белизну кожи. Утратив дар речи, Цезарь не отводил взгляда.

— Иди сюда, — наконец произнесла красавица и призывно простерла руку.

Послышался серебристый звон тонких браслетов. Юлий бросился к возлюбленной и заключил ее в страстные объятия. Долгий жадный поцелуй заменил все слова.

Помпей жалел, что сменил тепло богатого и уютного дома на зимний холод, однако любопытство пересилило и лень, и усталость. После того как все три сундука с золотом принесли в его комнату, он пошел вдоль молчаливого строя легионеров, мгновенно вернувшись к роли римского военачальника. Воины стояли навытяжку и, едва он приближался, били себя кулаком в грудь. Смотр казался естественным, почти ожидаемым.

Помпей и правда чувствовал ответственность за Десятый легион, ведь именно он предложил соединить Перворожденный с опозорившимся в проигранной битве неудачливым отрядом. Именно поэтому с особым, пристрастным интересом он читал все рапорты Цезаря сенату. Десятый легион превратился в любимое, самое надежное подразделение войска Цезаря, так что неудивительно, что именно его воины сопровождали командира на важную встречу.

Помпей попытался заговорить с несколькими легионерами, но они отвечали на вопросы нервно, глядя прямо перед собой. Кое-кто дрожал, но, как можно крепче сжав челюсти, пытался преодолеть слабость.

Помпей остановился перед центурионом и поблагодарил его за дисциплину и выучку подчиненных.

— Как твое имя? — поинтересовался он, хотя и сам знал, как зовут командира.

— Регул, — с готовностью ответил тот.

— Я имел возможность доложить сенату, как успешно Десятый легион действовал в Галлии. Это было очень трудно?

— Нисколько, сенатор, — бодро отрапортовал бравый вояка.

— Говорят, что самое трудное в войне — это ожидание, — продолжал провоцировать Помпей.

— Ничего сложного, — возразил Регул.

— Рад слышать. Тем более что, судя по рапортам полководца, ваши мечи не могли заржаветь от бездействия. А впереди, конечно, немало новых битв.

— Всегда готовы к ним, — отсалютовал Регул, и Помпей направился дальше, задавая вопросы то одному, то другому из воинов.

Красс вернулся в комнату переговоров. Там ждал сын, и старый сенатор с радостной улыбкой поспешил к нему.

— Если бы ты знал, как я тобой горжусь, мальчик! В рапортах сенату Цезарь дважды упоминал твое имя. В Галлии ты действовал прекрасно и полностью оправдал мои надежды. Готов ли ты возглавить легион отца?

— Конечно, сенатор, — коротко заверил Публий Красс.

ГЛАВА 34

Юлий проснулся задолго до рассвета и лежал, наслаждаясь теплом и нежной близостью возлюбленной. Ночью он покинул ее всего на несколько минут, чтобы попросить Красса позаботиться о теплом ночлеге и сытном питании для всех воинов. После этого Цезарь вернулся в комнату Сервилии, запер дверь и забыл обо всем на свете, предоставив старому сенатору самому разбираться с комнатами, одеялами и прочим.

И вот сейчас, в предрассветной мгле, полководец слышал богатырский храп легионеров, которые заняли каждый свободный угол большого дома. В кухнях, наверное, уже занимались стряпней, и Юлий чувствовал, что ему тоже пора вставать и начинать новый день. И все же теплый мрак обволакивал, и Юлий лениво потянулся, ощутив манящую близость шелковистой кожи Сервилии. Она пошевелилась и пробормотала что-то неразборчивое, и мужчина поднялся, опираясь на локоть, внимательно вглядываясь в дорогие черты.

Некоторые женщины кажутся особенно красивыми в ярком свете солнца, однако Сервилия лучше всего выглядела вечером, в свете луны. В лице ее не было и следа той отчаянной твердости и резкости, с которой полководец имел несчастье столкнуться когда-то. Воспоминание о неприкрытом презрении, которое она проявила по отношению к нему в последнюю встречу, казалось совсем свежим. Оставалось загадкой, как после столь отчаянного приступа ненависти непредсказуемая красавица могла попасть в эту постель, рядом с ним, нежась, словно пушистая сонная кошка. Ночью, после первых страстных объятий, он мог бы уйти, оставить Сервилию, но в глазах ее застыла странная печаль, а Цезарь никогда не мог устоять против слез красивой женщины. Они волновали душу живее, чем самые кокетливые и многозначительные улыбки.

Юлий зевнул, да так сладко, что хрустнула челюсть. Если бы жизнь была такой же простой, как в мечтах! Если бы он мог сейчас одеться и уйти, бросив прощальный взгляд на эту сонную прелесть, то в душе сохранились бы самые лучшие воспоминания о той, которую любил так долго. Причиненная ею боль уже не казалась бы настолько острой. Юлий увидел, как Сервилия улыбнулась во сне, и выражение его лица смягчилось. Он попытался отгадать, что снится возлюбленной, и вспомнил о собственных невероятно эротичных снах, терзавших его в первые месяцы пребывания в Галлии. Склонившись над Сервилией, Юлий несколько раз шепнул собственное имя, словно стараясь навеять нежные сны.

Не просыпаясь, красавица провела рукой вдоль уха. Движение обнажило грудь, и Юлий замер при виде зрелища одновременно нежного и возбуждающего. Конечно, возраст не мог пройти даже мимо такой красавицы, однако сейчас, во мраке раннего утра, она выглядела поистине восхитительно. Бледная грудь сохранила точеную форму, а темный сосок распалял желание, настойчиво требуя прикосновения и ласки.

Цезарь со вздохом откинулся на подушки. Как только Сервилия проснется, жизнь снова предъявит свои права на них обоих. Хотя Красс способен сохранить любой секрет, от Брута не удастся скрыть присутствие здесь, на севере, его собственной матери. Представив, как друг прореагирует на известие о новой близости прежних любовников, Юлий невольно поморщился. Ведь после отмеченного взаимными пощечинами разрыва Брут даже не пытался скрыть облегчения и даже радости. Так что вряд ли стоит ожидать от него сочувствия. Придется принимать реакцию центуриона в том виде, в каком она последует.

О возвращении в Галлию до наступления весны не приходилось и мечтать, это знали все. После того как перевалы занесет снегом и затянет льдом, ничто живое не сможет преодолеть альпийские склоны. Можно было бы отправиться в Рим, но эту идею Цезарь отверг. Вряд ли удастся проделать путь неузнанным, а в ином случае, всего лишь с сотней легионеров, он будет слишком легкой добычей для врагов. А потому Рим был столь же недоступным, как и горные перевалы, и перспектива провести несколько месяцев в Аримине, сравнительно небольшом городке с тесными улочками, выглядела вполне реальной. Одна лишь мысль о подобном времяпрепровождении вызвала у Юлия острый приступ клаустрофобии.

Утешало лишь то, что можно писать письма. Спасением казался и порт, где полным ходом шло строительство кораблей. Однако до внесения полной суммы их все равно не отдадут, и здесь уж не помогут никакие обещания. А из-за этого придется отложить долгожданное морское путешествие к туманным островам — возможно, на целый год.

Цезарь вздохнул. В Галлии он постоянно был занят битвами. Случалось, что какое-нибудь племя два года исправно платило дань, а на третий вдруг отказывалось повиноваться и объявляло войну. Если не проявить достаточной жесткости, восстания не утихнут никогда. Галлы — отчаянный народ.

Стоило полководцу вспомнить о непокорных племенах, как глаза его похолодели. Эти люди совсем не походили на соотечественников, которых он с детства привык видеть в Риме. Несмотря на трудную, короткую жизнь, они любили петь и смеяться. Юлий и сейчас помнил то изумление, с которым он впервые, вместе с Мхорбэйном и его воинами, слушал древние легенды. Конечно, Адан не мог перевести все точно, и какие-то детали неизбежно терялись, однако больше всего поражал искренний интерес испытанных бойцов к преданиям предков, а их откровенные, почти детские слезы трогали и умиляли.

— О чем ты думаешь? Почему у тебя такое жестокое лицо? — неожиданно спросила Сервилия. Она проснулась и давно внимательно наблюдала за возлюбленным.

Юлий взглянул в темные глубокие глаза и грустно улыбнулся.

— О чем думаю? О галлах, об их песнях и легендах.

Красавица надула губки и приподнялась на подушках. Огонь давно погас, и в комнате стало прохладно, так что она поплотнее закуталась в одеяло и теперь выглядывала, словно из кокона.

— Ну вот! Я отважно еду за триста миль, а потом с полным безрассудством посвящаю ночь любовным утехам. И здесь выясняется, что тот, ради которого я все это совершила, думает лишь о грязных и неотесанных дикарях по другую сторону горного хребта!

Цезарь рассмеялся и прижал к груди укутавшуюся в одеяло любовницу.

— Да мне дела нет до того, зачем ты ехала. Просто я счастлив видеть тебя рядом.

Слова возымели действие, и Сервилия подняла голову, подставив губы для поцелуя. Склонившись, Юлий снова ощутил знакомый запах духов, принесший воспоминание о страсти и наслаждении, а с ним и притупившуюся боль.

— Мне тебя очень не хватало. Я тосковал и мечтал о встрече.

Душа Юлия разрывалась от противоречивых чувств. Обида все еще давала себя знать, так что хотелось сердиться и негодовать. Эта женщина принесла ему такую острую боль, что Цезарь почти уверился в мысли, что ненавидит ее. Однако ночью, едва увидев любимую, он вмиг забыл о прошлом и, словно неопытный юноша, целиком отдался необузданной страсти.

— Может быть, сегодняшняя ночь для тебя лишь развлечение? — поинтересовался Юлий. — Когда в Риме я в последний раз покидал твой дом, ты, судя по всему, приняла окончательное решение.

— Сомнения оставались даже тогда. Если бы я тебя тогда не прогнала, тебе давно бы надоело делить ложе со старухой. Не прерывай, Юлий. Если я не выскажусь, то не смогу… — Задумчиво глядя в темное окно, Сервилия помолчала. Потом придвинулась ближе и продолжала: — Ты обязательно захочешь сына, а я уже не смогу тебе его подарить.

Юлий молчал, словно не зная, как ответить на это неожиданное признание.

— А вдруг ты ошибаешься?

Сервилия со вздохом подняла глаза.

— Я уверена, что не ошибаюсь. Уверена. Не сомневалась даже тогда, когда ты уезжал из Рима. Возможно, уже и сейчас ты думаешь о детях, а потому непременно бросишь меня ради какой-нибудь молодой особы с широкими бедрами.

— Но ведь у меня есть дочь, — напомнил Юлий.

— Сын! Тебе необходим сын! Разве ты не мечтаешь, чтобы похожий на тебя мальчик пошел по стопам отца? Как часто ты вспоминаешь собственного отца! Одной лишь дочери окажется недостаточно — ведь она никогда не сможет переступить порог сената и возглавить легионы.

— Так из-за этого ты и прогнала меня? — Юлий начинал понимать причину разрыва. — Но ведь для продолжения рода я могу взять жену из любого римского дома. А все, что есть между нами, останется неизменным.

Сервилия грустно покачала головой.

— Наши отношения изменятся. Ты будешь чувствовать себя виноватым за каждый час, проведенный наедине со мной. Разве я смогу это вынести?

Цезарь внезапно разозлился.

— В таком случае зачем же ты приехала? С какой стати начинаешь тревожить едва затянувшуюся рану? Что изменилось?

— Ничего не изменилось. Бывают дни, когда я совсем не вспоминаю о твоем существовании, а иногда постоянно думаю о тебе. Красс сказал, что собирается на эту встречу, и я решила отправиться с ним, вот и все. Наверное, зря. Если я останусь с тобой, меня ожидает ужасная будущность.

— Знаешь, тебя просто невозможно понять, — тихо проговорил Юлий и нежно поправил непокорную прядку волос. — Я вовсе не думаю о сыновьях, Сервилия. Если когда-нибудь они мне понадобятся, женюсь на дочери одного из сенаторов. Но если ты останешься со мной, любить буду одну лишь тебя.

Сервилия закрыла глаза, и в тусклом свете зари на щеках ее заблестели слезы.

— Зря я приехала, — прошептала она. — Следовало оставить тебя в покое.

— Я же сказал: без тебя мне было пусто и одиноко. А теперь ты наконец со мной, и все будет хорошо.

Зимнее солнце наконец встало, и Юлий вышел во двор. Там он застал Брута. Центурион обсуждал с Крассом, где и как лучше разместить лошадей. Легионеры пригнали из Галлии десять прекрасных верховых скакунов и на ночь стреножили их во дворе, вместо попон накрыв теплыми одеялами. Брут заново наполнил кормушки и разбил затянувшую ведра с водой тонкую корочку льда. Услышав шаги, обернулся.

— Пару слов наедине, — пригласил друга Цезарь.

Красс тут же все понял и ушел, чтобы не мешать разговору. Брут принялся поправлять сползавшие одеяла.

— Так что же? — поторопил он.

— Здесь твоя мать, — коротко произнес Цезарь.

Брут замер и пристально взглянул на него. Лицо застыло от внезапного сознания неприятной истины.

— К кому она приехала, к тебе или ко мне?

— К обоим, Брут.

— Итак, после того как ты поднял на нее руку, она решила вернуться к тебе и проникла в твою постель?

Цезарь гневно прервал его:

— Хоть бы раз ты подумал, прежде чем что-то сказать. Я больше не собираюсь терпеть оскорблений, учти. Еще одно слово в оскорбительном тоне, и я просто прикажу повесить тебя на площади. Больше того, сам затяну веревку.

Брут наконец повернулся, и Цезарь увидел, что при нем нет оружия. Это радовало. Брут заговорил медленно, будто щипцами вытягивал из себя слово за словом.

— Ты и сам знаешь, сколько я сделал для тебя и сколько битв мне удалось выиграть. Всю свою жизнь я служил тебе верным мечом и не давал повода усомниться в преданности и искренности. И после всего этого, едва ощутив укол гнева, ты угрожаешь мне виселицей? — Он подошел к Цезарю вплотную. — Забываешься, друг. Ведь я с тобой с самого начала. И каков же результат? Может быть, ты восхваляешь мое имя так же, как восхваляешь Марка Антония? Или за то, что я не однажды рисковал жизнью, доверяешь командование правым флангом? Нет, ничего подобного! Вместо этого просто являешься сюда и начинаешь разговаривать, словно с провинившейся собакой!

Юлий потрясенно наблюдал за неожиданной вспышкой гнева. Губы Брута скривились в ядовитой усмешке.

— Прекрасно. Пусть будет так. Твои отношения с моей матерью меня не касаются. Она сама уже не раз давала мне это понять. Но я не останусь здесь, если ты собираешься провести зиму… возобновив прежние отношения. Такая формулировка тебе больше нравится?

Цезарь молчал, не зная, что сказать. Хотелось сгладить острый разговор с другом, но после неосторожных угроз любые слова покажутся фальшивыми. В конце концов он так ничего и не ответил, продолжая стоять с холодным и непреклонным видом.

— Если решишь уехать, удерживать не буду, — наконец после долгого молчания процедил он сквозь зубы.

Брут покачал головой.

— Вам обоим мое присутствие будет неприятно, как будто я собираюсь за кем-то следить. А потому лучше до весны уехать в Рим. Тем более что здесь меня ничто не удерживает.

— Ну что ж, если таково твое желание… — задумчиво произнес Цезарь.

Брут ничего не ответил и снова повернулся к лошади. Юлий же стоял, понимая, что должен сказать нечто значительное, и не находя подходящих слов. Брут поправлял упряжь, что-то шепча в самое ухо лошади. Потом быстро вскочил в седло и сверху вниз посмотрел на человека, которого уважал больше всех на свете.

— Чем история закончится на этот раз, как ты думаешь? Ты опять ее ударишь?

— Не твое дело, — резко оборвал Цезарь.

— Мне не слишком нравится наблюдать, как ты обращаешься с Сервилией, словно с очередной жертвой. Когда же наступит пресыщение? Даже Галлии тебе мало, потому ты и затеял строительство двадцати новых кораблей. Любая кампания должна когда-нибудь закончиться, об этом тебя никто не предупреждал? Да, войне приходит конец, и легионеры отправляются по домам, а вовсе не ищут все новых и новых приключений на свою голову.

— Поезжай в Рим, — ответил Цезарь, — отдохни до весны. Но не забудь: когда она наступит, ты снова мне понадобишься!

Брут накинул подбитый мехом плащ и укутался потеплее. Денег у него было достаточно, чтобы по дороге на юг хорошо питаться, а душа отчаянно рвалась прочь, подальше от этого места. Но, крепко сжав поводья и взглянув в расстроенное лицо друга, он понял, что не сможет уехать без слова примирения.

— Весной непременно вернусь, — лаконично произнес Брут и пришпорил коня.

На следующее утро Красс и Помпей отправились обратно в Рим, оставив дом в распоряжение Цезаря. Жизнь потекла спокойно, по ровному руслу: с утра полководец диктовал Адану письма и донесения, а весь оставшийся день проводил с Сервилией. Они вместе ездили на запад, к верфям, где строились суда, и недели пролетали за неделями незаметно, словно Цезарь проводил со своей любимой медовый месяц. Юлий не знал, как достойно возблагодарить судьбу за возвращение возлюбленной. После трудностей и лишений галльской кампании в римском городе все приносило радость: и посещение театров, и даже простая, но родная речь улиц и площадей. Так хотелось вновь увидеть Рим! Но осторожность приходилось соблюдать даже в Аримине. Ведь если ростовщики пронюхают, что он вернулся в страну, то потребуют уплаты долгов. А ему необходимо кормить легионеров всю суровую зиму.

Цезарь сознавал, что люди, подобные Герминию, куда больше жаждут возврата денег, чем его крови. Если его схватят и насильно вернут в город, они останутся с пустыми руками. И все-таки он велел воинам не снимать доспехов, лишь прикрывая их плащами. Сам же Юлий избегал появляться в тех домах, где его могли узнать.

Он упивался обществом Сервилии. Ее любовь дарила Цезаря свежестью зеленого оазиса, нечаянно встреченного уставшим путником в пустыне. Жажду любовных утех утолить никак не удавалось, и мысли постоянно возвращались к щедрой подательнице наслаждений. Однако зима подходила к концу, дни становились теплее, неумолимо удлиняясь и острой, почти физической болью напоминая о неизбежности разлуки. Временами Цезарь всерьез думал о том, чтобы взять любимую с собой или хотя бы обеспечить ей возможность навещать его в тех новых землях, которые он собирался присоединить к римским владениям. Тысячи поселенцев уже занимались обработкой девственной земли, так что можно было говорить о создании пусть и не роскошных, но вполне комфортных условий существования.

Все это были лишь мечты, и любовники прекрасно понимали их эфемерность, хотя иногда позволяли себе пофантазировать и рассуждали о том уютном домике, который они построят для Сервилии в провинции. Красавица была связана с Римом так же тесно, как и римские сенаторы. Он настолько прочно вошел в ее плоть и кровь, что иной жизни для нее просто не существовало.

Именно Сервилия рассказала Цезарю о том, как цепко завладели бедными районами Рима Клодий и Милон. Юлий считал, что позиции Помпея достаточно прочны, а потому написал ему письмо, в котором снова предлагал поддержку в получении титула и прав диктатора. С одной стороны, Цезарь понимал, что доверять этому человеку полностью нельзя. Но никто, кроме него, не обладал ни силой, ни возможностью держать в руках непокорный и полный противоречий город, а потому предложение поддержки шло от чистого сердца. Диктатура Помпея казалась панацеей от поглощающей город анархии.

За зиму Цезарь страшно устал от той бледной копии Рима, которую представлял собой Аримин. Он не мог дождаться, когда же в горах сойдет снег, хотя окончание зимы несло с собой ощущение скрытой вины и чувство страха. Ведь каждый день приближал ответ на вопрос: вернется ли самый близкий из друзей, или придется преодолеть горные перевалы без него?

ГЛАВА 35

Бруту оставалось проделать последний переезд в дальнем пути на юг, к Риму. Плащ он снял. Воздух все еще оставался холодным, однако в нем уже не ощущалось той резкости, которая так мучила в Галлии, а напряжение скачки согревало само по себе. Конь, на котором центурион выехал из Аримина, остался на Фламиниевой дороге, где располагался первый пост легионеров. Заплатив за щедрый корм и уход, Брут рассчитывал забрать его на обратном пути. Через каждые тридцать миль располагались посты, где можно было пересесть на свежую лошадь, а потому весь путь удалось преодолеть всего лишь за семь дней.

Радость встречи с родным городом быстро сменилась разочарованием и даже печалью. Рим во многом казался прежним, однако воинский инстинкт рождал в душе тревогу. Письма Александрии могли бы подготовить к переменам, однако девушка ничего не рассказывала о витавшем в воздухе города страхе. Не меньше половины мужчин, встречавшихся на улицах, были вооружены. Опытный глаз сразу отметил этот тревожный сигнал. Чаще всего оружие было спрятано, но походка человека все равно выдавала его присутствие, а потому Брута охватило напряжение, какого он еще никогда не испытывал на улицах родного города. Никто не стоял и не беседовал, как это бывало раньше; никто не прогуливался, праздно посматривая по сторонам. Горожане вели себя так, словно Рим взят неприятелем в кольцо осады, и, невольно поддаваясь общему настроению, Брут поспешил к мастерской Александрии.

Перед запертой дверью центурион испугался по-настоящему. Он попытался окликнуть прохожего, чтобы выяснить, что произошло, однако никто из пешеходов не останавливался и даже не поднимал глаз. Куда-то пропали даже нищие. Брут застыл в глубоком раздумье. Сомневаться не приходилось: Рим казался испуганным, притаившимся. Так обычно ведут себя люди в ожидании войны.

Трудно было достучаться и до хозяев соседних мастерских. При виде военного люди или сейчас же прятались, или, парализованные страхом, бормотали нечто невнятное, не в силах рассказать хоть что-нибудь о судьбе Таббика. Наконец дверь открыл мясник, на протяжении всего разговора не выпускавший из рук огромного тесака. Судя по всему, оружие придало человеку уверенности, и он посоветовал Бруту поискать ювелира совершенно в другом районе. Довольный результатом, центурион поспешил прочь, а мясник так и продолжал стоять, не выпуская из рук нож.

Стоило отправиться в путь, как чувство опасности вновь обострилось. Во время греческого похода ветераны говорили о «зуде», который безошибочно указывал на приближение опасности. Сейчас, идя по непривычно притихшим улицам родного города, воин испытывал именно это ощущение. А подойдя к нужному дому, уже твердо решил, что непременно должен увезти Александрию из Рима, пока эта огромная пороховая бочка не взорвалась. Что бы ни случилось, девушка не должна попасть в гущу грозных событий.

Новая мастерская была значительно крупнее прежней, она занимала два этажа очень аккуратного и ухоженного дома. Собираясь постучать, Брут обнаружил, что дверь не заперта. Подозрительно прищурившись, он осторожно вытащил меч. Лучше выглядеть перепуганным глупцом, чем безоружным нарваться на неприятность. Совершенно неизвестно, что ждет за дверью.

Помещение оказалось раз в пять больше той крошечной каморки, в которой Таббик работал раньше. Брут осторожно огляделся и в дальнем конце помещения заметил людей. Слава богам! Среди них были Александрия и Таббик. Но рядом с ними стояли еще двое. А напротив — четверо, очень похожие на тех, что шатаются по улицам. Никто не обратил на вошедшего ни малейшего внимания, и Брут как можно осторожнее пошел вперед, мимо огромной новой плавильной печи, от которой поднимался жар. Шум огня заглушал едва слышный звук шагов по каменному полу. Никем не замеченный, Брут подошел совсем близко, и в этот самый момент один из четверых с силой толкнул Александрию. Девушка упала.

С громким воплем Брут бросился вперед, и разбойники резко обернулись. Все были вооружены: двое держали ножи, а двое — такие же мечи, как у него. Однако центурион не замешкался ни на мгновение. Александрия закричала, и только ее отчаянное предостережение остановило руку воина, не позволив нанести первый мощный удар.

— Нет, Брут, не надо! — воскликнула она.

Угрожавшие люди, несомненно, были профессиональными бандитами. Повернувшись лицом к опасности, они в то же время отодвинулись в сторону, чтобы не подставлять спины тем, кто оказался за ними. Брут опустил меч и спокойно вошел в круг, словно опасаться было нечего.

— Что здесь происходит? — потребовал он ответа у толкнувшего девушку верзилы.

— Ничего интересного, парень, — ответил тот и резко тряхнул мечом, пытаясь испугать Брута. Однако центурион продолжал стоять спокойно, даже не шелохнувшись. — Ты явно понятия не имеешь, с кем разговариваешь, правда? — отвратительно скалясь, заявил бандит. Он продолжал играть мечом, описывая в воздухе круги. Движение привлекло внимание остальных, но сам говорящий ни на секунду не отводил глаз от лица Брута, словно боялся взглянуть в сторону. Бесстрашие и уверенность незнакомца, совершенно спокойно стоявшего в окружении нескольких вооруженных противников, явно завораживало.

— Что это за люди, Александрия? — не глядя на подругу, спросил Брут.

— Люди Клодия, — поднимаясь, ответила девушка. — Собирают для него дань. И требуют больше, чем мы можем дать. Больше, чем мы зарабатываем. Но все равно, не надо их убивать.

Брут нахмурился.

— Ну почему же не надо? Разве кто-нибудь будет по ним плакать?

Ответил один из бандитов:

— Потому, парень, что этой милой девочке совсем не понравится то, что с ней сделают наши товарищи. Так что убери свой меч…

Он не успел договорить. Брут одним движением перерезал подонку горло, и тело безвольно осело на пол. Остальные бандиты стояли неподвижно, хотя обидчик был совсем близко.

— Кто-нибудь еще собирается угрожать? — тихо поинтересовался Брут.

С пола доносились булькающие звуки, однако никто даже не взглянул на поверженного: все взгляды сосредоточились на лице центуриона.

— О боги, нет! — едва слышно прошептала Александрия.

Брут не отвлекался, ведь в любой момент разбойники могли напасть; сдерживал их лишь его пристальный, исполненный силы взгляд. Ему приходилось наблюдать, как Рений парализовал волю противников взглядом, но сейчас враги оказались куда более сильными личностями. И тем не менее бандиты подались назад: шаркая ногами, они отступали до тех пор, пока не вышли из зоны досягаемости меча. Брут тут же сделал шаг вперед.

— Больше никаких шуток, ребятки. Ни криков, ни шума. Просто тихо уходите. Если вы мне понадобитесь, я вас сразу найду.

Бандиты переглянулись и, не произнеся ни слова, прошли мимо жарко пылавшего горна к двери. Тот, кто шел последним, плотно закрыл ее.

От страха и гнева Александрия смертельно побледнела.

— Что ты наделал! — воскликнула она. — Они же вернутся и приведут с собой целую толпу. Разорят мастерскую и сожгут дом. Ах, Брут, Брут! Неужели ты не слышал моих слов?

— Разумеется, слышал, но я приехал, чтобы остаться здесь, с тобой, — спокойно ответил воин, вытирая меч об уже начавший остывать труп.

— Неужели ты приехал навсегда? Не забывай, что нам придется жить в Риме и после того, как ты вернешься к своим легионам, разве это не ясно?

Брут почувствовал, как в душе закипает гнев. Ему вполне хватало замечаний Цезаря.

— Так что же, по-твоему, мне надо было стоять и смотреть? Очевидно, я не тот, за кого ты меня принимаешь, — я не могу спокойно наблюдать, как тебе угрожают.

— Он прав, Александрия, — вступил в разговор Таббик, поддерживая Брута красноречивым взглядом. — Что сделано, то сделано. Однако Клодий не забудет ни нас, ни тебя. Несколько ночей придется провести здесь, в мастерской. Ты останешься с нами?

Брут внимательно взглянул на Александрию. Что и говорить, по дороге на юг он мечтал об иной встрече. Что ж, ничего не поделаешь. Центурион пожал плечами.

— Конечно. Во всяком случае сэкономлю на гостинице. Но интересно, мне положен приветственный поцелуй или нет? Разумеется, не от тебя, Таббик.

— Сначала убери это. — Девушка кивнула в сторону трупа.

Она начинала дрожать, и Таббик поставил чашу с вином на огонь, чтобы напоить ее горячим и успокоить. Брут вздохнул, схватил убитого бандита за ноги и потащил к двери. Едва он оказался на улице, Тедий наклонился к хозяйке.

— Такого удара мне еще не приходилось видеть, — признался он.

Принимая из рук Таббика чашку с горячим вином, девушка взглянула на охранника.

— Он же выиграл турнир Цезаря, забыл?

Тедий понимающе присвистнул.

— Серебряные доспехи? Вполне можно поверить. Я и сам на него ставил и заработал совсем неплохо. Мне остаться на ночь? Ведь Клодий скоро узнает о том, что произошло…

— А ты можешь остаться? — уточнила девушка.

Старый солдат смущенно отвел взгляд.

— Разумеется, могу, — ворчливо заверил он. — А если разрешите, то приведу и сына. — Он откашлялся, пытаясь скрыть неловкость. — Если мы хотим отразить нападение, то непременно понадобится часовой на крыше. Там парень никому не помешает.

Таббик стоял в задумчивости. Наконец, словно приняв решение, кивнул.

— Жену и детей мне придется на несколько дней переселить к сестре. А потом нужно будет заглянуть на старую улицу и прихватить парочку ребят покрепче — пусть проведут с нами сегодняшнюю ночь. Вполне возможно, что гости не заставят себя ждать. А пока заприте за мной дверь.

Люди Клодия явились с наступлением темноты и принесли факелы, собираясь дотла сжечь мастерскую. Сын Тедия примчался по черной лестнице, возбужденно крича, и Брут не удержался от крепкого словца. Он успел забрать серебряные доспехи, которые оставил у городских ворот, и теперь застегивал пряжки, готовясь отразить атаку во всеоружии. Закончив, взглянул на собравшуюся возле плавильной печи живописную группу. Ювелир привел с прежней улицы четырех дюжих парней. Все они держали в руках вполне достойные мечи, хотя Брут сомневался в воинском искусстве отряда поддержки. За то недолгое время, которое осталось до наступления ночи, центурион объяснил новичкам несколько эффективных приемов, а потом заставил тренироваться до тех пор, пока неловкие мышцы не согрелись. Сейчас, в свете лампы, глаза юнцов сияли от восторга, ведь перед ними стоял настоящий воин в серебряных доспехах.

— Раз они собираются поджечь дом, нам необходимо выйти навстречу. Здесь много дерева, а потому лучше приготовить ведра с водой — вдруг бандиты все-таки прорвутся? Если их будет много, дело может оказаться не слишком легким. Кто готов пойти со мной?

Четверо парней с готовностью схватились за мечи, и Таббик одобрительно кивнул. Тедий тоже поднял руку, но Брут покачал головой.

— Нет, ты останешься здесь. Думаю, на улице народу будет достаточно, а тебе лучше остаться здесь, с Александрией. Ее обязательно надо охранять. — Брут взглянул на девушку и неодобрительно нахмурился. Она отказалась уйти вместе с женой и детьми Таббика, и он беспокоился. — Если бандиты все-таки прорвутся, Тедий их задержит, а ты побежишь на черную лестницу, хорошо? Парень выведет тебя в переулки. Постарайся уйти как можно дальше. Ни в коем случае не оставайся здесь. Если они нагрянут толпой, ничего хорошего не получится. Я прекрасно представляю, что может произойти.

Такое предупреждение напугало девушку, и все-таки она упрямо подняла голову.

— Это моя мастерская, и убегать я не собираюсь.

Брут смотрел на подругу, теряясь между восхищением и гневом. Он бросил ей маленький кинжал и с удовольствием увидел, как хрупкая красавица ловко поймала оружие и проверила остроту лезвия. В полумраке кожа девушки казалась бледной, как молоко.

— Если им удастся прорваться сквозь наш заслон, тебе непременно придется это сделать. Не хочу даже думать, что может произойти, если останешься здесь.

Александрия не успела ответить ни слова. На улице раздались громкие крики. Брут тяжело вздохнул. Потом вытащил из ножен меч и покрутил головой, разминая мышцы.

— Ну что же, ребята, пора. Выходим. Делайте то, что я буду говорить, и обеспечите себя яркими впечатлениями на всю оставшуюся жизнь. А если запаникуете, мамочкам придется долго ходить в черном. Все понятно?

Таббик усмехнулся, а парни серьезно кивнули, с благоговением взирая на серебряного воина. Не добавив ни слова, Брут стремительно пробежал по отдающему эхом полу и распахнул дверь. В доспехах ярким сиянием отразилось красное пламя факелов.

Брут нервно поежился: в карательную экспедицию против непокорных ювелиров Клодий отправил целый отряд. Очевидно, расправа должна была стать примером для остальных. Однако стоило центуриону и пятерым его товарищам выйти и решительно преградить путь к дому, как толпа остановилась, словно не ожидая встретить противодействия. Одно дело в темных закоулках приводить в ужас торговцев и ремесленников, и совсем другое — сражаться с вооруженными и готовыми к бою противниками. Кроме того, серебряные доспехи Брута знал весь город, и разбойники тотчас поняли, с кем имеют дело. Крики и смех растаяли, словно дым, их сменила напряженная тишина. Сразу стало хорошо слышно потрескивание факелов, а оранжевые отблески огня отражались в глазах нападавших, отчего те сразу стали похожи на свору бездомных собак.

Рений учил: если сильный человек решительно возьмет инициативу в свои руки, то сможет справиться с целой толпой. Кроме того, старый гладиатор постоянно напоминал, что толпа всегда стремится прикрыться численностью. В окружении друзей никто не верит в реальность гибели, и эта уверенность в защите и безопасности может привести к полной бесшабашности и храбрости, на которые каждый из бандитов в отдельности просто не способен. Если же перед выходом употреблялось спиртное, тогда дело совсем плохо. Брут глубоко вздохнул, пытаясь обрести душевное равновесие.

— Ваше сборище незаконно, — как можно громче и решительнее заговорил он. — Я, командир Третьего галльского легиона, приказываю всем разойтись по домам. Вернитесь к своим семьям. На крыше этого дома ждет отряд лучников. Вы не имеете права пятнать свою честь нападением на женщин и стариков.

Брут вспомнил Цезаря. Как его сейчас не хватало! Он наверняка нашел бы необходимые слова и заставил злоумышленников отступить. Дело закончилось бы триумфальным шествием по улицам и вступлением мерзавцев в новый легион. Мысль показалась забавной, и центурион улыбнулся. Странно, но именно мимолетная улыбка поколебала решимость толпы. Кое-кто поднял голову, пытаясь разглядеть, что происходит на крыше, но яркий свет факелов лишь сгущал темноту, превращая ее в плотную завесу. Конечно, крыша была пуста. Будь у Брута в запасе хоть пара дней, он нашел бы нескольких метких стрелков и обязательно поставил их на крышу, но сейчас оттуда смотрел лишь сын Тедия, да и тот с пустыми руками.

Внезапно раздался громкий треск, бандиты импульсивно отшатнулись. Сам же Брут напрягся, ожидая немедленного нападения. Опомнившись, он увидел, как с крыши прямо в толпу летит черепица. Осколки не ранили никого, однако люди занервничали и начали возбужденно переговариваться. Брут пытался определить, специально ли парень сбросил несколько плиток или просто неуклюже поскользнулся и скоро здесь, внизу, следует ожидать и его самого.

— Убирайся-ка с дороги! — проревел голос из глубины толпы. Остальные невнятно заворчали, поддерживая.

Брут насмешливо пожал плечами.

— Я римский воин, — прогремел он в ответ. — Не убегал в страхе от рабов Спартака, не убегал от галльских племен. Так чем же можешь испугать меня ты?

Толпе явно не хватало лидера, и Брут сразу это понял. Разбойники толкали и пихали друг друга, однако среди них не было никого, кто мог бы дать команду и заставить выступить против нескольких вооруженных людей, храбро стоящих на пороге мастерской.

— Я вот что скажу, ребята, — продолжал Брут. — Вам кажется, что кто-то вас защищает? Но как только из Галлии вернется Цезарь, он сразу найдет каждого, кто в его отсутствие осмелился угрожать честным труженикам, а тем более его друзьям. Так оно и будет, не сомневайтесь. Эти слова высечены в камне. Больше того, некоторые из вас смогут работать на него и получать деньги. Нужно будет составить список обидчиков, с указанием места жительства каждого. Это точно. Цезарь вонзится в вас, как раскаленный нож в масло.

В темноте трудно было судить наверняка, но центуриону показалось, что толпа начала редеть. Люди понемногу расходились. Кто-то бросил факел, кто-то другой его поднял. Возможно, Клодий обладал немалой силой и властью, но имя Юлия Цезаря годами произносилось на каждом углу и безошибочно действовало на тех, кто любил незамеченным проскользнуть по темным улицам.

Очень скоро перед Брутом осталось лишь человек пятнадцать. Это наверняка были те самые наемные бандиты, которых Клодий направил, чтобы сжечь мастерскую. Они не могли уйти, потому что уже на следующее утро поплатились бы сами. Негодяи нервно озирались, наблюдая, как стремительно тает еще совсем недавно многолюдный отряд.

Брут заговорил спокойно и тихо, понимая положение подневольных исполнителей чужих приказов:

— На вашем месте, ребята, я бы на некоторое время просто ушел из города. Аримин недалеко. Там тихо, спокойно и всегда есть работа в порту — для тех, кто не боится вспотеть.

Стоявшие спереди сердито и вместе с тем нерешительно переглянулись. Брут понимал, что бандитов оставалось еще слишком много, а потому в случае атаки о возможности победы нельзя было и мечтать. Люди Клодия были вооружены: пламя факелов отражалось на клинках. На лицах застыло выражение тупой, обреченной решимости. Посмотрев на товарищей, центурион не мог не заметить тревоги. Спокойным казался лишь Тедий.

— Ни слова, ребята, — едва слышно предупредил Брут. — Сейчас главное — не спровоцировать нападение.

Прошла минута, другая, и вот один из бандитов с отвращением бросил факел и пошел прочь. Его примеру последовали еще двое, а остальные молча переглядывались, как будто решая, что делать. И вот по двое, по трое начали расходиться и они. На месте осталось лишь несколько самых стойких.

— Если бы я был мстительным и коварным, то зарезал бы вас, как цыплят, здесь и сейчас, — обратился к ним Брут, — ведь все равно вы не сможете нам противостоять.

Один из бандитов скривился.

— Ты и сам знаешь, Клодий этого просто так не оставит. Уже утром он отомстит тебе сполна.

— Скорее всего, ты прав. Но всегда остается шанс, и он может оказаться разумным человеком. Тогда-то мы и потолкуем.

— Ты ведь с ним незнаком, а? — ухмыльнулся бандит.

Брут немного успокоился.

— Так что же, вы собираетесь расходиться по домам или нет? А то стоять здесь слишком холодно.

Человек взглянул на тех, кто еще оставался на улице, — их было всего лишь двое.

— Думаю, я поступлю именно так, — решил он. — То, что ты сказал, — правда?

— Что именно? — уточнил Брут, вспомнив о несуществующих лучниках.

— Что Цезарь — твой друг?

Брут решительно кивнул.

— Мы с ним как братья.

— Он сделал для Рима много хорошего. Некоторые из нас не стали бы возражать против его скорого возвращения. Я имею в виду тех, у кого семьи, дети.

— Галлия не сможет удерживать его вечно, — ответил Брут.

Человек понимающе кивнул и скрылся в темноте. Товарищи молча последовали за ним.

ГЛАВА 36

Целую неделю Брут спал в мастерской, прямо на полу. Сразу после неудавшегося нападения, следующей же ночью, он пошел в дом сенатора Клодия, расположенный в самом центре Рима, и убедился, что здание охраняется почти как настоящая, нашпигованная вооруженными воинами крепость. Дни тянулись медленно, и тревога все усиливалась. Город будто притаился в ожидании кровавых событий.

Таббик последовал совету и увез семью подальше от места происшествия, однако Александрия категорически отказалась уходить. Впрочем, ночевки на холодном каменном полу не пошли ей на пользу, и с каждым днем девушка становилась все более раздражительной. В этом здании заключалось все ее богатство, начиная со стен и крыши и заканчивая огромной плавильной печью и слитками драгоценных металлов. Она не могла бросить дело всей своей жизни на произвол судьбы. Брут же не имел права вернуться на север, пока возлюбленной грозила столь серьезная опасность.

Вооруженные молодые люди тоже остались. Таббик пытался было предложить им оплату за временную работу в качестве охранников, но парни лишь небрежно отмахнулись. Они с восхищением и восторгом смотрели на воина в серебряных доспехах, который не пренебрег их помощью. Брут же, в свою очередь, ежедневно по несколько часов кряду обучал их владению мечом.

Около полудня улицы города пустели, так как в это время все устраивали перерыв на обед. Именно в этот час Брут, прихватив с собой кого-нибудь из молодежи, покидал убежище, чтобы купить еду и узнать последние новости. Печка давала возможность хорошо питаться, однако с информацией дело обстояло хуже: городские сплетники словно проглотили языки. Удавалось услышать лишь обрывки разговоров, и Брут не раз жалел, что не может обратиться за помощью к матери, ведь та всегда все знала. В отсутствие Сервилии подробности заседаний сената оставались неизвестными. В то же время с каждой ночью ощущение опасности возрастало, а с ним вместе все острее становились тревога и безысходность сложившегося положения.

Помпей вернулся в Рим, но даже его присутствие не гарантировало порядка, особенно с наступлением темноты. Практически каждую ночь обитатели мастерской в страхе просыпались, разбуженные звуками драк и вооруженных столкновений. С крыши хорошо были видны пожары, постоянно разгоравшиеся в лабиринте улочек и переулков бедных кварталов. К счастью, нападений на мастерскую больше не случалось, но Брут боялся, что их организаторы заняты более серьезными делами.

Когда вторая неделя осадного положения уже подходила к середине, на рынках заговорили о том, что бандиты Клодия напали на дом оратора Цицерона и пытались сжечь его вместе с хозяином. К счастью, Цицерону удалось спастись, однако никаких обвинений против Клодия не последовало. Это стало еще одним знаком полного бессилия закона. Брут все жарче спорил с Александрией, и девушка наконец согласилась с его доводами: самое разумное в сложившейся ситуации — покинуть на время Рим и переждать смутный период в поместье Цезаря. С наступлением темноты город превращался в поле битвы, и даже мастерская не стоила жизней ее защитников. Однако для бывшей рабыни и этот дом, и горн, и запасы золота и серебра, и инструменты заключали в себе смысл и благополучие жизни, а потому, расставаясь со своим достоянием, Александрия горько плакала.

По просьбе девушки Брут рискнул отправиться к ней домой, чтобы забрать кое-какие необходимые вещи. Вернулся он вместе с матерью Октавиана, Атией. Добрая женщина присоединилась к собравшейся в мастерской компании.

Для Брута дни тянулись мучительно долго; трудно было выбрать подходящее для переезда в поместье время. Будь он один, никаких проблем не возникло бы, так как можно было бы переселиться в казармы легиона Помпея. Но случилось так, что с каждым днем количество подопечных лишь увеличивалось. Сестра Таббика привела в мастерскую, под защиту вооруженных людей, мужа и детей. Здесь же оказались и три маленькие дочери самого мастера. К вооруженным молодым людям присоединились их семьи. В общей сложности в доме собралось двадцать семь человек. Брут с трудом представлял себе, как можно безопасно перевезти такую компанию даже днем. Но вот сенат объявил о введении с наступлением темноты комендантского часа, и Брут понял, что дальше медлить невозможно. Дело в том, что решению сенаторов подчинились лишь добропорядочные и законопослушные граждане. Для бандитов комендантский час был пустым звуком, и в первую же ночь его действия заполыхал пожар на соседней улице. Тьма наполнилась страшными криками и стенаниями, а прекратил их сам жестокий огонь.

На следующее же утро Брут вооружил свой отряд всем, что смог найти Таббик, от кинжалов и ножей до обычных железных прутьев.

— По городу придется идти не меньше часа, и наверняка найдутся люди, которые захотят нас остановить, — начал инструктировать Брут. Центурион прекрасно понимал, что люди смотрят на него, как на спасителя, надежду и опору, а потому старался сохранять уверенность и даже оптимизм. — Что бы ни случилось, останавливаться ни в коем случае нельзя, понимаете? Если вдруг на нас нападут, придется отбиваться изо всех сил, но продолжать движение. Главное — выйти за городские ворота. От них до поместья всего несколько часов пути. Там мы окажемся в безопасности и сможем переждать беспорядки.

Слушатели ловили каждое слово и в ответ на пристальный взгляд командира все дружно кивнули.

Центурион не снимал серебряных доспехов. Правда, сейчас, покрытые грязью и сажей, они выглядели далеко не так впечатляюще, как обычно.

— Через несколько дней, а может, через несколько недель опасность пройдет, поверьте. Мне приходилось видеть и более страшные ситуации.

Брут вспомнил рассказы Юлия о гражданской войне между Марием и Суллой и снова пожалел о том, что друга нет рядом. Конечно, бывали в жизни моменты, когда центурион ненавидел своего командира, но в такую тяжелую минуту его поддержки отчаянно не хватало. Заменить Юлия в подобной ситуации мог, наверное, только Рений.

— Ну что, все готовы? — уточнил Брут. Открыв дверь, он выглянул на улицу, пытаясь оценить обстановку.

На заваленной грязью и мусором мостовой грызлись из-за куска хлеба тощие и одичавшие бездомные псы. В воздухе ощущался запах гари, а на углу с хозяйским видом стояла группа вооруженных людей.

— Все в порядке. Теперь быстро за мной, — скомандовал центурион. Его голос прозвучал напряженно, даже тревожно.

Компания вышла из дома, и Брут заметил, как вооруженные бандиты дружно обернулись. Пробраться незамеченными не удалось. Брут тихо выругался. Одна из малышек расплакалась, и мать взяла ее на руки, на ходу пытаясь успокоить.

— Интересно, пропустят они нас или нет? — едва слышно поинтересовался Таббик.

— Трудно сказать, — ответил Брут, не сводя глаз с бандитов. Их было человек десять — двенадцать. Все выглядели насквозь прокопченными дымом пожаров и покрытыми въевшейся сажей. Красные от бессонной ночи глаза казались дикими и безжалостными. Было совершенно ясно, что пощады от таких людей ждать не приходилось.

И действительно, бандиты вытащили ножи и направились через улицу, наперерез. Брут лихорадочно решал, что предпринять. Потом повернулся к мастеру.

— Таббик, если со мной вдруг что-нибудь случится, не останавливайтесь, идите к воротам. И само поместье, и дорогу к нему Александрия знает не хуже меня. Ее там обязательно примут.

Последние слова Брут доваривал, уже выхватив меч и резко полоснув им по воздуху. Его душил гнев. Как же можно допустить, чтобы честные, трудолюбивые люди в страхе убегали от подонков? Ведь это противоречит всем правилам и законам! За спиной в ужасе плакали дети, и от их слез ярость разгоралась все сильнее.

Брут налетел на негодяев, словно гроза. Одним движением он снес с плеч голову того, кто подвернулся первым, а потом убил еще двоих, настигнув их на бегу. Бандиты, отчаянно крича и моля о пощаде, бросились кто куда. Через несколько мгновений улица опустела. Брут не стал преследовать беглецов, а обернулся к спутникам. Александрия и Таббик быстро уводили всю группу прочь, стараясь, чтобы дети не заметили оставшиеся на дороге трупы.

— Шакалы! — зло выплеснул накопившуюся ненависть Брут. Он подошел к Александрии и заметил, что дети смотрят на него с ужасом. Действительно, некогда блестящие серебром доспехи были залиты кровью. Одна из девочек громко закричала, показывая пальцем на страшного дядю.

— Быстро к воротам! — скомандовал Брут, внезапно разозлившись на ни в чем не повинных беженцев. Его место рядом с легионерами, в Галлии, а не здесь, с этими испуганными, орущими детьми. Оглянувшись, центурион заметил, что разбежавшиеся было бандиты собрались снова. Они смотрели вслед удаляющимся людям, однако не пытались преследовать. Брут грубо, с отвращением сплюнул.

Дальше, до самых ворот, улицы оказались практически пустыми. Даже несмотря на то что Брут старался идти по самым оживленным участкам города, его повсюду встречало запустение. Принадлежащий Милону огромный мясной рынок выглядел пустым и заброшенным. Ветер угрюмо швырял к ногам сухие листья. Беженцы миновали целую шеренгу выпотрошенных лавок и сожженных жилых домов, и опять над улицей разнесся детский плач: мрачная картина убийства и разрухи приводила малышей в ужас. То и дело попадались трупы, и тогда Александрия старалась отвлечь внимание детей, хотя и сама была на грани нервного срыва.

— Ну вот и ворота, — попытался подбодрить остальных Таббик, однако в этот момент из-за угла вывалилась толпа пьяных мужчин. С громким смехом и криками они направились к группе женщин и детей, но заметили Брута и остановились как вкопанные. Как и первая банда, эта шайка тоже ночью занималась поджогами, а потому лица разбойников казались черными от дыма и копоти. Светлыми оставались лишь глаза и зубы. Руки сами собой потянулись к оружию.

— Дорогу! — яростно заорал Брут, снова испугав детей.

Бандиты и не подумали остановиться. Вполне мирный вид путников вовсе не внушил им страха. Больше того, они даже издевательски рассмеялись. Но смех скоро стих, так как Брут с бешеной яростью бросился прямо на разбойников, без разбору размахивая мечом направо и налево. Меч его выковал один из лучших испанских мастеров, а потому острый клинок безжалостно впивался в тела врагов, проливая реки крови. В воинственном запале Брут не слышал собственного крика и не чувствовал, как отскакивают от доспехов удары вражеских клинков.

Неожиданно сильный удар сбил центуриона на колени. Взревев, словно взбешенный зверь, Брут вскочил, одновременно нанося обидчику мощный удар снизу. Лезвие пронзило грудь бандита в тот самый момент, как сам Брут едва не упал от толчка. Враг целился топором в шею, но оружие скользнуло по доспехам, почти сбив с ног. Брут не чувствовал ран и едва понимал, что в схватку вступили и Таббик, и молодые ремесленники. С головой уйдя в ярость битвы, он даже не пытался защищаться. Если бы не доспехи, безумца давно настигла бы смерть. Неожиданно громкий голос мастера слегка отрезвил разгоряченного бойца, и Брут оглянулся, оценивая обстановку.

Зрелище оказалось ужасающим. Никто из бандитов не выжил. В лужах крови на мостовой валялись трупы и отдельные части тел.

— Успокойся, мальчик, все в порядке, — тихо произнес Таббик.

Голос доносился откуда-то издалека. Сильными пальцами мастер сжал шею раненого воина, пытаясь остановить кровотечение. Голова начала понемногу проясняться. Посмотрев вниз, Брут увидел, что доспехи сплошь залиты кровью. Кровь хлестала и из зияющей раны на бедре. Центурион отрешенно наблюдал за алой струей, удивляясь полному отсутствию боли.

Наконец, не произнеся ни слова, он указал мечом на ворота. После всех испытаний мысль даже о малейшем промедлении была нестерпимой. Александрия оторвала от юбки широкую полосу и начала перевязывать ногу. Брут, дыша, словно загнанная собака, пытался заставить людей как можно быстрее покинуть город.

Таббик подставил плечо.

— Обопрись-ка на меня, парень. Я тебе немного помогу. И меч дай — он сейчас слишком тяжел для тебя.

Едва дыша, Брут кивнул.

— Не останавливайтесь, — в который уже раз едва слышно повторил он и попытался сделать несколько шагов. В это мгновение с другой стороны раненого подхватил один из молодых мастеровых и вместе с Таббиком вывел его из города. Словно по волшебству, на головы измученных людей начал падать легкий снег, а запах дыма и крови унесся вместе с ветром.

Клодий глубоко вдохнул ледяной воздух, наполнявший улицы Рима, и обвел взглядом форум. В последней попытке одержать верх над Милоном он сконцентрировал все свои силы. Бой захватил весь город и вот наконец вылился на центральную площадь.

Под первым снегом больше трех тысяч человек группами и один на один пытались убить друг друга. Ни о какой тактике и правилах битвы не было и речи — каждый сражался отчаянно, едва отличая друга от врага. Одержав победу на правом фланге, можно было в тот же момент получить смертельный удар слева или в спину.

Снегопад усилился. К телохранителям Клодия пробилась группа гладиаторов Милона, и под ногами образовалось грязно-бурое месиво. Самого сенатора оттеснили к ступеням храма. Он решил было укрыться внутри здания, хотя от врагов спасения не могло быть даже здесь.

Побеждали ли его люди? Определить это было невозможно. Все началось хорошо: легион Помпея отправился в восточную часть города, чтобы подавить фальсифицированный бунт и потушить пожары. Люди Милона рассеялись по Риму, и Клодию даже удалось напасть на дом врага и разрушить ворота. Однако хозяина дома не оказалось, а потому нападение прошло впустую. Клодий отчаянно разыскивал Милона, чтобы положить конец страшной борьбе, которая могла разрешиться лишь смертью одного из соперников.

Никто не мог сказать, когда именно молчаливое противостояние перешло в открытый конфликт. С каждой ночью враги подбирались все ближе и ближе друг к другу, пока наконец не столкнулись здесь, на форуме, под медленно кружащимся снегом, перед помпезным зданием сената.

Клодий обернулся. С одной из боковых улиц на площадь выкатилась новая волна людей. К счастью, это были его собственные сторонники, и вел их один из лучших командиров.

В эту самую минуту, выскочив из переулка, на Клодия набросились сразу трое врагов. Каждый держал в руках смертоносное железо. Первого сенатор сразил мощным ударом меча, однако второй молниеносным движением вонзил ему в грудь кинжал. Ледяной металл вошел в плоть, обжигая внутренности. Убийца вырвал оружие и скрылся, а третий из нападавших быстро нанес серию точных безжалостных ударов.

Клодий осел на колени. Жизненная сила покидала его, а враг продолжал снова и снова вонзать нож в его тело. Друзья видели, что происходит, и изо всех сил пробивались на помощь. Наконец они схватили убийцу, но спасти Клодия было уже невозможно — мертвый сенатор беззвучно распластался на алом от крови снегу. Последним, что он видел и слышал, были мраморные ступени сената и звуки горнов подходившего легиона Помпея.

Легион с боем пробился на открытое пространство форума, и Милон отступал, отчаянно сопротивляясь. Всякий, кто замешкался или увлекся боем один на один, попадал в безжалостную мясорубку, и Милону оставалось лишь молиться, чтобы хоть кто-то из его людей остался в живых. Гибель Клодия привела соперника в восторг, но ему тут же пришлось забыть о преждевременной радости и позаботиться о собственной жизни и решении непосредственных тактических задач. Если удастся отразить атаку легиона, то уже никакая сила не встанет у него на пути. А сейчас Милон, спотыкаясь и скользя, вместе со всеми убегал от натиска легионеров, спасаясь, словно крыса от острого лезвия косы.

Многие из людей Клодия оказались в ловушке, и сейчас им тоже пришлось спасаться от той грозной силы, которая сметала на своем пути все без разбора. Форум опустел за несколько минут: банды разбегались во всех направлениях, по всем ведущим прочь от страшной площади улицам. Теперь они уже не делились на своих и чужих. Общий страшный враг гнал всех подряд. Раненые тоже бежали из последних сил, крича от боли. Тех же, кто упал, безжалостно добивали легионеры.

Еще немного, и на просторной площади остались лишь неподвижные, холодные трупы. Снег продолжал падать, закрывая мрачную картину белым саваном. Жалобно, заунывно выл ветер. Командиры легиона отдавали короткие, резкие приказы. Когорты разошлись на посты в разные части города. Помпей, надев перевязь с мечом, отправился на окраину, откуда начали поступать сообщения о беспорядках. Тысячу воинов он оставил в центре города для поддержания порядка, а три когорты командировал в северные районы, чтобы обеспечить там соблюдение комендантского часа.

— Очистите улицы, — распорядился он, — отправьте всех по домам до тех пор, пока банды не окажутся у нас под контролем.

Серое небо за спиной сенатора полыхало новыми пожарами. Шел снег.

Той ночью Рим взорвался. Тело Клодия внесли в храм Минервы, и тысячи обезумевших от горя и гнева людей штурмовали здание. Охранявших его легионеров едва не разорвали на части. Последователи Клодия охотились за Милоном и его сторонниками, по пути сжигая целые улицы. Восставшие отчаянно сопротивлялись воинам Помпея. Легионерам дважды пришлось отступать: зажатые в тиски нападавшими, они едва не потерялись в паутине переулков. Некоторые были заперты в зданиях и сгорели вместе с ними. Другие попали в лапы толпы, и их кровожадно растерзали. Город — не слишком подходящее место для действий легиона. Командиры Клодия поступали коварно: приманивали легионеров на женский крик, а потом набрасывались на них, безжалостно убивая. Те, кому удавалось вырваться из засады, бежали без оглядки.

Самого Помпея оттеснила к зданию сената группа вооруженных людей. С большим трудом, лишь с третьей попытки, он отбил нападение, но опасность сохранялась. Похоже, буквально каждый римлянин нашел оружие и вышел на улицу, причем толпы все увеличивались. Помпей решил отойти к ступеням сената и из этого здания скоординировать действия еще оставшихся сил. Однако, вернувшись на открытое пространство форума, он с ужасом увидел, что здание окружено тысячами факелов.

Люди распахнули бронзовые двери и над головами внесли мертвого Клодия в полумрак каменных покоев. Помпей видел, как окровавленное тело сенатора колыхалось, словно на гребне волны; это оплакивающая своего предводителя чернь поднималась по ступеням.

Форум оказался заполненным вооруженными людьми. Не смолкая ни на минуту, они громко кричали. Помпей в нерешительности остановился. Еще ни разу в жизни он не унижался, спасаясь бегством, а открывшееся взору зрелище означало конец всего, чем был дорог ему Рим. И все же он не сомневался, что в битве на форуме легионеры будут окончательно разбиты. Ведь им придется вступить в схватку почти с половиной населения города.

Сквозь распахнутые двери сената в глубине здания виднелось пламя; оттуда тянулся дым. На покрытых снегом ступенях, размахивая оружием, толпились люди. Увидев все это, Помпей не смог сдержать слез.

— В мой театр! Отправляйтесь в мой театр! — крикнул сенатор своим людям. Они отошли от обступившей курию толпы, а Помпей наконец заставил себя отвернуться от страшного и в то же время завораживающего зрелища горящего здания сената. В ярком свете огня были хорошо заметны фигуры убегающих легионеров. Зрелище воспринималось тяжелее, чем можно было представить. Темнота сулила спасение, но и она не могла притупить боль отступления из самого сердца города. Помпей знал, что конец мучениям придет лишь вместе с рассветом. Бандиты и чернь нарушили власть закона и упивались внезапно обретенной свободой. Однако к утру устанут даже они, и содеянное вызовет в душе отвращение. Вот тогда и придет время для наведения порядка, и он закрепит его железом и кровью.

Бледный утренний свет едва пробивался сквозь высокие окна театра Помпея, освещая плотную толпу людей, которых он собрал сюда со всего города. Помимо членов сената, легионеры привели трибунов, магистратов, квесторов, преторов и всех остальных, кто имел хоть какое-то отношение к управлению Римом. На широких скамьях амфитеатра сидели не меньше тысячи человек. Все они смотрели вниз, на сцену, где стоял сам Помпей. Лица собравшихся казались серыми от усталости и страха. Некоторые из их родственников и друзей уже пали жертвами кровавого бунта, так что все прекрасно понимали серьезность ситуации.

Помпей негромко откашлялся и потер руки, безуспешно пытаясь справиться с разыгравшимися нервами. Было очень холодно. Театр не отапливался, и дыхание множества людей вырывалось легкими белыми облачками. В напряженном молчании собравшиеся ждали, что же скажет наделенный властью человек.

— Прошлой ночью мы подошли к самому краю пропасти. Еще шаг, и Риму придет конец, — начал он.

Люди сидели неподвижно и слушали с неподдельным вниманием. На лицах их читалась решимость. События ночи оставили в стороне копеечные распри и мелочное соперничество. Главное сейчас заключалось в восстановлении мира и порядка, и ради этой цели римляне были готовы на немалые лишения.

— Вы, конечно, слышали, что Клодий погиб в схватке, а тело его сожгли в курии. Само здание тоже сгорело дотла. Пожары полыхали по всему городу. Улицы завалены трупами. Повсюду царит хаос, многие жители не имеют ни пищи, ни воды. Уже к вечеру голод сделает свое дело, и беспорядки развернутся с новой силой. — Помпей сделал паузу, однако слушатели даже не шелохнулись. — На рассвете мои воины взяли в плен сенатора Милона — он пытался скрыться из города. Днем предстоит обыскать все укромные уголки и найти его непосредственных подчиненных, которые и командовали бойней. Однако пока будет продолжаться суд, недоброжелатели смогут пополнить силы и вооружиться. Я не собираюсь давать им еще один шанс. — Помпей вдохнул, словно собирая в кулак волю. — Я собрал всех вас здесь, чтобы попросить проголосовать за предоставление диктаторских полномочий. Связанный рамками закона, я не смогу гарантировать порядка и спокойствия ни нынешней ночью, ни в будущем. А потому прошу выдать мне мандат диктатора.

Присутствующие дружно, словно один человек, поднялись с мест. Помпей внимательно оглядел ряды и, убедившись в полном единодушии, удовлетворенно кивнул и жестом попросил всех сесть.

— С этой минуты я стою перед вами уже в ранге диктатора. Вверенной мне властью провозглашаю в городе военное положение. По вечерам, с заходом солнца, начнется действие комендантского часа, и те граждане, которые окажутся на улице в неурочное время, будут немедленно казнены. Легионеры уничтожат вожаков разбойников, а пыточных дел мастера раскроют имена главарей уличных банд. Это здание останется местом действия правительства до тех пор, пока сенат не будет отстроен заново. По утрам на форуме и возле северных и южных ворот будет распределяться хлеб. Этот порядок устанавливается до снятия режима чрезвычайного положения.

Помпей обвел присутствующих взглядом и сдержанно улыбнулся. Сейчас придется говорить куда более неприятные слова.

— Каждому из вас предстоит выплатить сумму в размере ста тысяч сестерциев или десятой доли имеющегося в наличии состояния — в зависимости от того, какая сумма окажется больше. Сенатская казна была ограблена, а для наведения и поддержания порядка в городе крайне необходимы деньги. Когда финансовое положение выправится, долг вам вернут, но до тех пор придется раскошелиться, другого выхода нет.

Кое-где среди слушателей раздались недовольные голоса, но они оказались в абсолютном меньшинстве. Люди понимали хрупкость всего, что раньше представлялось твердым и надежным, а потому готовы были платить за собственную безопасность и безопасность семей. Помпей жалел, что среди собравшихся нет Красса. Из этого богача можно было бы вытрясти солидную сумму. Письменная просьба не возымеет такого же действия, как личное требование, однако действовать придется в соответствии с ситуацией.

Взглянув на записку с планом выступления, сенатор продолжал:

— Я отзову легион из Греции, но пока он не придет, нам потребуется каждый человек, способный держать в руках меч. Тем, кто содержит охранников, необходимо сообщить секретарям сената их численность. Я должен точно знать, сколько вооруженных людей сможет встать в строй в случае новых беспорядков. Прошлой ночью мой легион понес серьезные потери, и если мы хотим справиться с бандитами прежде, чем они снова наберут силу, то необходимо прежде всего пополнить его ряды. Всех приспешников Милона и Клодия я казню без церемоний и публичного разъяснения их вины. Сегодняшняя ночь будет особенно трудной, сограждане. Если удастся ее пережить, то порядок постепенно восстановится. Когда ситуация придет в норму, мне придется обложить жителей Рима специальным налогом на восстановление города.

На лицах некоторых из слушателей все еще читался страх, однако в глазах большинства присутствующих уже затеплилась надежда. Помпей попросил задавать вопросы, и многие поднимались, чтобы уточнить различные аспекты новой системы управления. Диктатор, явно почувствовавший себя уверенней, отвечал на вопросы. Люди заметно успокоились и постепенно приходили в себя, ведь теперь шел неторопливый, деловой разговор по существу дела. А всякое серьезное дело полностью поглощает человека и рождает надежду на будущее.

ГЛАВА 37

Брут присел на широкий пень, оставшийся от старого дуба, который они повалили когда-то вместе с Тубруком. Палку пристроил рядом. Здесь, под зелеными сводами леса, так естественно было бы увидеть старого гладиатора. Он любил Брута и всегда встречал его с радостью.

Поморщившись, Марк не спеша вытянул раненую ногу и почесал зудящий шрам, который тянулся от колена почти до паха. Такой же след от зашитой глубокой раны остался и на шее. Он особенно красноречиво напоминал о том, что смерть была совсем близко. Самое страшное, что обе раны оказались грязными и сразу воспалились, так что первую неделю, проведенную в поместье Цезаря, Брут даже не помнил. Клодия не уставала повторять, что центурион едва не лишился ноги, но в конце концов края зияющего пореза начали кое-как затягиваться, хотя шрам отчаянно зудел. На память приходили смутные образы, воспоминания о том, как его обтирают мокрыми полотенцами. Воин смущенно повел плечами. Юлия выросла и превратилась в прекрасную молодую девушку. Пожалуй, красотой она даже превзошла покойную мать. Очевидно, насчет ухода за раненым Александрии пришлось поговорить с девушкой наедине, поскольку несколько дней Юлия не появлялась вовсе, а потом ее глаза горели тем же огнем, что и глаза Корнелии, когда она сердилась и обижалась. Однако с этого времени с тазом в комнате появлялась лишь Александрия.

Брут удрученно улыбнулся. Александрия обращалась с ним, как с больным конем, и начищала до такой степени, что кожа начинала лосниться. Так что, едва собравшись с силами, раненый первым делом отверг любую помощь и начал сам спускаться вниз, чтобы удовлетворить естественные потребности. Останься он в постели еще чуть-чуть, с него постепенно сняли бы всю кожу.

Здесь, в лесу, царил покой. В кронах деревьев пели птицы, а среди кустов вилась тропинка, по которой когда-то наперегонки бегали два мальчика, спешившие как можно быстрее стать взрослыми. В то время дружба была совсем простым делом, и они с Юлием воспринимали ее так же естественно, как лес, реку и поле. Брут вспомнил скрепленную кровью клятву верности. В то далекое светлое время казалось, что жизнь состоит из простых вещей и поступков. Сейчас, после стольких событий, возвращение в прошлое казалось странным. Бывали дни, когда он гордился собой, но выпадали и такие, когда Марк многое отдал бы за возвращение в детство и возможность снова сделать выбор. Ошибок было совершено немало, и многое хотелось бы изменить.

В те бесконечные летние дни юноши считали себя бессмертными. Твердо знали, что Тубрук всегда окажется рядом и защитит в трудную минуту, а будущее представлялось всего лишь совокупностью обстоятельств, которые проверят на прочность их отношения. Верили, что ничто, даже падение самого Рима, не сможет омрачить их союз, а тем более разлучить их.

Брут вытащил из-за пояса острый нож и осторожно подцепил первый из стягивающих рану стежков. Потом аккуратно и медленно потянул нитку, вытягивая ее из кожи, пока не дошел до самого последнего узелка. Работа была тяжелой и болезненной, и к концу процедуры лоб воина покрылся испариной. По ноге потекла тонкая струйка крови. Брут осторожно вытер ее пальцем.

Медленно поднявшись, он некоторое время постоял неподвижно. Голова кружилась, в глазах потемнело. Шов на шее тоже страшно зудел и мешал, но самому с ним не справиться.

— Я так и думала, что ты здесь, — раздался за спиной голос Юлии. Брут обернулся и с улыбкой взглянул на девушку. Интересно, давно она за ним наблюдает? Не так давно ей исполнилось шестнадцать. Длинноногая, стройная, красивая. Александрии не понравится, что они разговаривают в лесу наедине, а потому лучше ничего и не рассказывать.

— Да вот решил, что пора начинать понемногу ходить. Нога уже почти не болит, хотя доверять ей пока еще рано.

— Как только поправишься, ты уедешь обратно, к моему отцу.

Фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение, но Брут кивнул.

— Думаю, через пару недель. В городе сейчас спокойно, ведь Помпей получил полномочия диктатора и навел порядок. Так что скоро мы наконец-то оставим тебя в покое и в доме опять станет тихо.

— Да мне никто не мешает, даже дети, — быстро ответила девушка. — Наоборот, в компании веселее.

Молодые люди обменялись красноречивыми взглядами, и Брут рассмеялся. Несмотря на все усилия Таббика и его сестры, уже через несколько дней после появления в поместье детвора пришла в себя и с громкими криками носилась по живописной округе, не в силах сдержать восторг свободы. Одного из мальчишек Клодия уже трижды вылавливала из пруда. Удивительно, насколько быстро дети пришли в себя после кошмарного бегства из города. Брут подумал, что, оглядываясь на этот трагический год своей жизни, они вряд ли вспомнят пожары и убийства. Если же картины и встанут перед их мысленным взором, они все равно окажутся бессильны затмить восторг первого катания верхом, когда Таббик поддерживал маленьких всадников в седле. Поистине, дети — странный народ.

Юлия, несомненно, унаследовала красоту и грацию матери. Прекрасные длинные волосы, связанные на затылке, спускались почти до пояса и придавали стройной фигурке некую таинственную величавость. Серьезное выражение лица становилось особенно сосредоточенным, когда девушка слушала собеседника. Казалось, она боится пропустить хотя бы слово. Интересно, как прошло ее детство здесь, в поместье? Отец редко навещал девочку, так что ей приходилось довольствоваться обществом учителей и Клодии. Не чувствовала ли она себя одинокой?

— Пожалуйста, расскажи об отце, — попросила Юлия, подходя ближе.

Брут простоял уже достаточно долго, и нога отозвалась резкой болью. Не желая рисковать, он оперся на палку и тяжело опустился на дубовый пень. Потом приоткрыл двери памяти, заглянул в потайную комнату и улыбнулся.

— В детстве мы очень любили лазать на это дерево. — Он постучал палкой по пню, на котором сидел. — Юлий считал, что может вскарабкаться куда угодно, и проводил долгие часы на нижних ветках, пытаясь забраться как можно выше. Если я оказывался рядом, можно было встать мне на плечи. Но даже тогда необходимо было прыгать. В случае неудачи подобные забавы были очень опасными, причем для нас обоих. — Брут замолчал, словно внимательно вглядываясь в картины прошлого.

Юлия подошла и опустилась на край широкого пня. От платья девушки исходил легкий аромат цветов. Брут не знал каких именно, но запах живо напомнил о лете. Молодой человек глубоко вздохнул и на мгновение позволил себе представить, что целует нежную гибкую шею.

— Он падал? — уточнила она.

Брут насмешливо фыркнул.

— Неоднократно. Как-то раз свалился прямо на меня, и я растянул руку. А у него на щеке образовался огромный синяк, словно от пощечины. И все же мы попробовали еще раз, и он достал до заветной верхней ветки. — Брут вздохнул. — Не думаю, что он взбирался на этот дуб еще когда-нибудь. Повторять одно и то же ему было неинтересно.

— Как жаль, что я не знала вас молодыми, — вздохнула девушка.

Брут взглянул на нее и покачал головой.

— Не жалей. Мы были трудными ребятами, страшными хулиганами. Удивительно, как мы вообще не сломали шеи и умудрились дожить до зрелого возраста.

— Отцу повезло, ведь у него такой друг, как ты, — задумчиво призналась Юлия и слегка покраснела.

А Брут снова спросил себя, как отнесется к этой беседе Александрия, если вдруг окажется в лесу. Юная особа слишком хороша, а потому играть роль вернувшегося домой разудалого солдата вряд ли стоило. А может быть, попросить ее поддержать бедного раненого и попутно украсть пару поцелуев? Запах цветов кружил голову, мысли витали в облаках.

— Наверное, пора возвращаться, Юлия. Ты замерзнешь.

Скользнув глазами по лицу девушки, Брут, словно потеряв контроль над собственными глазами, завороженно уставился на ее грудь. Он тут же понял, что девушка заметила нескромный взгляд, и отвернулся, осторожно поднимаясь.

— Из ноги снова идет кровь, — заметила она. — Ты слишком рано снял швы.

— Нет, все нормально. Я видел немало ран, так что могу решить, когда и что надо делать. С сегодняшнего дня буду ходить и ездить верхом, чтобы вернуться в нормальное состояние.

— Если ты не против, я могла бы составить тебе компанию, — удивительно просто предложила Юлия.

Брут смущенно кашлянул.

— Наверное, молодой и хорошенькой девушке… — Он остановился на полуслове. — Нет, спасибо, я должен все делать сам, один.

Брут повернулся и, собравшись с силами, как можно быстрее направился к дому, ругая себя за тупость и неловкость.

В холодном свете звезд Брут вел кобылу по двору, еще не отдышавшись от быстрой скачки. Он подумал об Александрии, которая давно спала в своей комнате, и нахмурился. Ничто в жизни не складывалось так просто, как хотелось бы, особенно с женщинами. Если бы ему требовались споры и напряженное молчание, он уже давно женился бы. Глядя на безмолвную луну, Брут улыбнулся. Они с Александрией проводили в поместье долгие пустые недели. Заняться было нечем, оставалось лишь выздоравливать и пытаться забыть страшные дни римских баталий. Ему хотелось скакать галопом, тренироваться, страстно любить. Рана приводила в бешенство: о какой любви можно говорить, если он не в состоянии даже встать на колени? Хуже слабости не может быть ничего.

Брут считал, что он любит Александрию. Однако выпадали дни, когда оба раздражались по пустякам и ссорились, обижаясь друг на друга. Тогда ему казалось, что любовь особенно крепка на расстоянии.

Несмотря на прохладу ночи и серебряный, почти звенящий свет звезд, в конюшне было тепло. В окно с любопытством заглядывала луна, озаряя своим бледным сиянием дубовые стойла. Все здесь было пропитано покоем и миром, согретым теплым дыханием лошадей.

Брут никак не мог прийти в себя после быстрой езды и, сморщившись, разочарованно думал о том, как далеко отбросила его болезнь от обычной физической формы.

Внезапно за спиной раздался шорох, и Брут замер, даже не убрав руку с лошадиной гривы. Неужели кто-то еще не спит?

Медленно обернувшись, молодой человек увидел Юлию. Освещенная бледным светом луны, девушка была особенно прекрасной и нежной.

— На этот раз ты далеко уехал? — тихо промурлыкала она. Юное создание, казалось, явилось прямо из постели; растрепанные волосы привольно падали на плечи. Платья на девушке не было, его роль исполняла мягкая простыня, которую она придерживала на груди. Брут не мог оторвать от прекрасной фигуры взгляда.

— Нет, сегодня всего лишь на несколько миль. Слишком холодно для старушки, — как можно проще ответил Брут. Кобыла словно почувствовала, что говорят о ней, и негромко фыркнула, требуя продолжения чистки.

— Скоро ты уедешь. Я слышала, как Таббик говорил, что Помпей разгромил банды.

— Так оно и есть. Этот человек не бросает слов на ветер.

В голосе Юлии ощущалось напряжение, которого раньше не было. Тепло конюшни, запах кожи и соломы, близость прекрасной юной женщины… Брут внезапно ощутил острое желание. К счастью, темнота все скрыла. Не произнеся ни слова, воин резко отвернулся и снова принялся расчесывать гриву лошади.

— Отец обещал меня ему, ты слышал об этом? — звенящим голосом произнесла девушка.

Брут остановился и посмотрел на нее в упор.

— Нет, Цезарь ничего не говорил.

— Клодия считает, что я должна гордиться. Когда они договорились, Помпей даже не был консулом, а теперь я стану женой диктатора.

— Но для этого тебе придется покинуть родные места, — тихо заметил Брут.

— Ради чего? Чтобы рабыни каждый день одевали меня и раскрашивали, словно куклу? Чтобы больше никогда не пришлось ездить верхом? Мне доводилось видеть жен сенаторов. Стая ворон в красивых платьях. А главное, каждую ночь надо мной будет нависать старик. Отец жесток!

— Возможно, ты права, — уклончиво ответил Брут. Ему хотелось рассказать девочке о бедности и страхе, задавивших Рим. Став женой Помпея, она никогда не познает ни того ни другого. Конечно, решение Цезаря можно осудить, но оно гарантировало дочери полное благополучие, а ему самому дало Галлию. А кроме того, эта свадьба объединит дома и, может быть, даже принесет Юлию наследника. Несмотря на всю симпатию к девушке, Брут понимал, что она выросла, совершенно не ориентируясь в реальной жизни.

— Когда ты должна отправиться к нему? — поинтересовался воин.

Девушка сердито поправила волосы.

— Это уже произошло бы, если бы отец не уехал. Для них обоих это всего лишь сговор, условность. Сделка уже совершилась, и от Помпея даже приезжал посыльный с подарками и любезностями. Серебра и золота столько, что непонятно, куда все это девать. За рабыню платят дорого.

— Нет, девочка, ты никогда не станешь рабыней, ведь не напрасно в твоих венах течет кровь Цезаря. Очень скоро ты сама будешь вить из него веревки. Вот увидишь.

Юлия подошла ближе, и снова в ноздри Брута хлынул аромат темных ночных цветов. Девушка подалась вперед, и он страстно сжал ее руки, уронив щетку на солому.

— Так что же ты придумала? — прошептал Брут, пряча лицо в густых душистых волосах. Мир утратил реальность, и в бледном свете луны нежно звенела струна отчаянной девичьей решительности.

— Придумала, что ни за что на свете не пойду к нему девственницей, — едва слышным шепотом ответила Юлия, проводя губами по шее мужчины. Брут чувствовал теплое дыхание, и в этот момент на нем сосредоточился весь мир.

— Нет, — наконец произнес он, — не пойдешь.

Выпустив руки девушки, Брут осторожно потянул покрывало. Оно медленно сползло, открыв плечи и грудь. В бледном свете луны красота Юлии казалась совершенной, а формы — изысканно-точеными. Мужчина осторожно провел рукой по нежной спине и ощутил под пальцами легкую дрожь.

Поцелуи становились все жарче, и Юлия отвечала на них пылко и искренне. Наконец Брут поднял девушку на руки и бережно положил на хранившуюся в углу свежую солому. В этот момент боль отпустила, и он забыл о ранах. Сдерживая дыхание и заставляя себя двигаться как можно медленнее, Брут нежно обнял юную красавицу. Коротко вскрикнув, она задышала чаще.

Та группа, которая собралась во дворе поместья, чтобы отправиться в Рим, лишь отдаленно напоминала измученных, испуганных и запыленных беженцев, которые постучались в ворота два месяца назад. Клодия пригласила детей приезжать в гости, как только захочется, но все равно потребовалось немало уговоров, чтобы они согласились отправиться в путь. Добрая нянюшка горячо привязалась к своим новым питомцам, и расставание сопровождалось обильными слезами.

Таббик тяжело переживал каждый проведенный вдали от города и мастерской день и едва дождался возвращения. После того как легион Помпея восстановил порядок, мастер несколько раз в одиночестве ездил в Рим. К счастью, мастерская уцелела и пережила бушевавшие в квартале страшные пожары. Конечно, дверь оказалась взломанной, но грабители не тронули сердце его детища — огромную плавильную печь. Таббик уже планировал поставить новую дверь, а вместо сломанного замка сделать какой-нибудь особенно хитрый. Мастер принес в поместье радостную весть об установлении в городе мира и порядка, и беженцы сразу начали собираться домой. Помпей безжалостно расправился с главарями банд, и Рим постепенно начал возвращаться к обычной размеренной трудовой жизни. Поговаривали, что Красс выделил сенату огромную сумму, и теперь сотни плотников ремонтировали и отстраивали разрушенное. Конечно, далеко не сразу граждане снова вспомнят о такой роскоши, как драгоценности и украшения, но Таббик хотел заранее подготовиться к этому моменту. Его труд — часть общего дела, подарок родному городу, а потому так же важен, как труд других. Мелочей здесь быть не может: даже просто собрать разбросанные в беспорядке инструменты — значит сделать первый шаг в преодолении оцепенения и ужаса.

Бруту очень хотелось подлечить раненую ногу хотя бы еще немного, но в последнее время Александрия вела себя очень холодно. Вряд ли она могла узнать о событии в конюшне, но порою воин ловил на себе вопросительный взгляд, словно подруга пыталась понять истинную сущность мужчины. Поведение красавицы подсказывало Бруту, что если он не уедет сейчас вместе со всеми, а останется в поместье, то больше не увидит ее.

Сюда, на юг, весна пришла рано, и в лесу уже вовсю цвели деревья. Цезарь, конечно, уже давно ждал в предгорьях, в Аримине, и Брут понимал, что пора трогаться в путь. Совсем скоро он снова окажется в компании грубоватых, неотесанных воинов. Странно, но перспектива уже не вселяла такого энтузиазма, как прежде. Брут подошел к скамейке, с которой все еще вынужден был садиться в седло, взял в руки вожжи и украдкой оглядел просторный двор. Юлии нигде не было видно, зато Александрия опять внимательно наблюдала за каждым его шагом.

Раб отпер тяжелые ворота и широко распахнул створки. Дорога из поместья вливалась в ту, которая вела в Рим.

— Вот и ты наконец-то! — воскликнула Клодия. — А я уже решила, что и попрощаться не успеешь!

Юлия вышла из дома и начала по очереди прощаться со всеми, принимая благодарности за гостеприимство, — ведь именно она считалась хозяйкой дома. Брут внимательно смотрел, как девушка разговаривает с Александрией. Обе улыбались, и ни малейшего напряжения между ними заметно не было. Потом Юлия совершенно естественно подошла к так притягивающему ее человеку. Они по-дружески обнялись и поцеловались. Однако на мгновение язык девушки своевольно коснулся губ мужчины, и тот замер от смущения. Ее дыхание несло вкус меда.

— Возвращайся, — шепнула она.

Брут быстро поднялся в седло, стараясь не встречаться взглядом с Александрией. Он знал, что подруга не сводит с него глаз, и, отчаянно покраснев, пытался сделать вид, что не произошло ничего особенного. Дети замахали руками, прощаясь, и процессия тронулась в обратный путь. Клодия снабдила каждого мешочком с провизией, и кое-кто из маленьких путников уже с любопытством развязывал тесемки. Брут окинул поместье прощальным взглядом. Он знал эти места с детства и хотел сохранить их в памяти. Ведь даже в самое трудное время, когда все в жизни искажалось и катилось по наклонной, неизменным оставалось что-то незыблемое, что поддерживало дух и дарило покой.

ГЛАВА 38

Жрец поднял золотую корону арвернов так, чтобы видели все воины. Она таинственно мерцала в свете факелов. В другой руке старец держал тяжелый золотой посох.

Как предписывал ритуал, жрец покрыл собственное тело длинными полосами земли и крови и в полумраке храма казался всего лишь тенью. Он стоял с открытой грудью, а намазанная белой глиной борода напоминала длинную сосульку, вздрагивающую при каждом слове.

— Старый царь умер, арверны. Тело его будет предано огню, хотя дела и имя сохранятся в нашей памяти и на наших устах до конца дней. Он был большим человеком, арверны. Его стада были тучны, а рука до смертного часа твердо сжимала меч. Семя его дало жизнь многим сыновьям, а многочисленные жены в горе рвут на себе волосы. Увы, мы не увидим его больше.

Жрец обвел глазами заполнивших храм соплеменников. Ночь выдалась печальной и тяжелой. Царь был его другом, больше двадцати лет прислушивался к советам. А когда старость и слабость начали одолевать, именно к нему пришел он за помощью. Кто из сыновей обладает силой, чтобы провести народ через трудности и лишения? Самый младший, Брай, еще мальчик, а старший, Мадок, — пустой хвастун, слишком слабый, чтобы стать царем.

Жрец взглянул в глаза Цингето, который стоял рядом с братьями на темном мраморном полу. У этого воина достанет силы воли и решимости, чтобы возглавить племя, но его буйный нрав известен всем. Еще в юности он убил на поединках троих, и старый жрец мечтал, чтобы прошло еще хотя бы несколько лет и молодой человек немного остепенился.

Однако слова должны были прозвучать, а потому старец вздохнул и заговорил снова:

— Кто из вас примет корону из моих рук? Кто заслужил право вести вперед племя арвернов?

Трое братьев переглянулись. Брай с улыбкой покачал головой.

— Это не для меня, — произнес он и отступил на шаг.

Цингето и Мадок сверлили друг друга тяжелым взглядом одинаковых голубых глаз. Тишина становилась давящей.

— Старший сын — я, — наконец произнес Мадок. Щеки его покрылись густым румянцем гнева и нетерпения.

— Это так, но ты не тот человек, который нам нужен сейчас, — тихо возразил Цингето. — Тот, кто наденет корону, должен готовиться к войне, в ином случае племя погибнет.

Мадок возмущенно покачал головой. Он был значительно выше брата, и при каждом удобном случае подчеркивал это преимущество. Сейчас он навис над Цингето, пытаясь унизить его.

— Ты видишь на наших землях вражеские отряды? Так покажи их мне. Скажи, где именно они стоят. — Слова звучали резко и презрительно, но Цингето слышал их не впервые.

— Враги идут. Сейчас они на севере, но совсем скоро вернутся сюда. Я встречался с их вождем. Совершенно ясно, что он не даст нам спокойно жить так, как мы привыкли. Его сборщики податей уже ограбили племя сенонов и продали в рабство тысячи людей. Они не нашли достаточно сил, чтобы остановить его, и теперь женщины рыдают в пустых, бесплодных полях. Ему необходимо противостоять, а ты не тот человек, который способен на это.

Мадок презрительно сощурился.

— Это всего лишь сеноны, брат. А мы, арверны, совсем другие. Мы сильны и смелы, так что если придет враг, сумеем сразить его.

— Неужели ты не способен заглянуть дальше? — резко возразил Цингето. — Ты слеп так же, как были слепы сеноны. Лишь я способен превратить арвернов в факел и осветить соседним племенам путь в ночи. Я поведу свой народ против этих римлян и заставлю их покинуть Галлию. Мы не можем больше жить и сражаться поодиночке.

— Но ты слишком испуган, братишка, чтобы быть царем. — Улыбка Мадока напоминала звериный оскал.

Цингето размахнулся и дал брату такую пощечину, что тот невольно отшатнулся.

— Я не позволю погубить свой народ. Если ты не подчинишься, я силой захвачу корону.

Мадок провел языком по разбитым, окровавленным губам. Глаза стали ледяными.

— Твой выбор, братишка. И огонь, и боги — свидетели. Пусть они и решают…

Братья посмотрели на жреца, и тот кивнул.

— Принесите железо. Огонь разрешит спор.

Старец обратился к богам с молитвой, чтобы они дали мужество тому из братьев, кто действительно сможет повести арвернов через мрак грядущего.

Юлий тяжело дышал. Перевал оказался крут, а потому полководец вел коня в поводу. Высокогорный воздух не давал дышать полной грудью, а ледяной холод обжигал легкие даже самых закаленных и крепких воинов. А ведь внизу, в долинах, вовсю цвела весна… Юлий поискал глазами Брута. Некогда полный сил центурион сейчас отстал; после тяжелых ран он поправлялся настолько медленно, что полководец даже хотел оставить его там, в долине, позволив присоединиться к Десятому легиону позже, когда позволит здоровье. Но упрямец наотрез отказался от поблажек и шел вместе со всеми, садясь верхом на каждом ровном участке пути.

Едва в Аримине показался покрытый дорожной пылью всадник, Цезарь обрадовался, надеясь услышать новости из Рима. Однако холодная формальность доклада Брута смутила и озадачила. Хотелось встряхнуть этого хромающего воина, который так отрешенно и бесстрастно рассказывал о пережитом. Слушая равнодушный голос, Юлий злился, хотя старался не выдавать собственных чувств. Сервилии рядом не было, и предстояло налаживать отношения самому.

Цезарь мог вспомнить тысячи случаев, когда всего лишь нескольких слов, удачного комплимента, взгляда или кивка оказывалось достаточно, чтобы повести за собой людей. Но пользоваться всей этой безобидной ложью в общении с давним другом было досадно и горько. Одно дело хлопнуть воина по плечу и увидеть, как тот сразу горделиво выпрямился. Совсем иное — отбросить честность и искренность детской дружбы. Юлий ни разу еще не опускался до таких дешевых приемов. Так что после первого доклада товарищи долго не общались.

Цезарь подумал о Регуле, который терпеливо месил снег рядом. Именно такие, как он, и становятся ядром легиона. Некоторые в трудных условиях военной службы оказывались немногим лучше животных, однако люди, подобные Регулу, никогда не теряли человечности. Они могли помочь женщине, пожалеть и приласкать ребенка, а после этого броситься в битву и отдать жизнь за общее дело. Кое-кто из сенаторов видел в легионерах лишь орудие убийства, не замечая, что это люди, способные в полной мере понять значение Рима. Когда выпадала возможность, легионеры всегда с готовностью отправлялись на выборы, чтобы отдать голос за собственные убеждения. И в то же время они писали письма домой, ругались, мочились на снег. Юлий понимал, почему Марий так любил этих людей.

Вести их за собой было вовсе не легко. Легионеры ждали от своего полководца сытной пищи, теплого ночлега, порядка в жизни. Уважение среди них доставалось огромным трудом, а потерять его можно было за одну лишь минуту трусости или простой нерешительности. Цезарь понимал цену авторитета.

— Ну что, Регул, может быть, бегом? — с трудом переводя дыхание, обратился полководец к воину. Центурион сдержанно улыбнулся. В Аримине к легионерам вернулась привычка бриться, и Юлий видел, как покраснело и обветрилось лицо товарища.

— Не стоит далеко отрываться от лошадей, командир, — поддержал шутку воин.

Цезарь похлопал достойного соратника по плечу и взглянул на горы. Царственная, величавая красота поражала. Снежные вершины ослепительно сияли на солнце. Юлий посмотрел вниз: там отчаянно боролся с подъемом Брут, стараясь не потерять из виду товарищей.

Регул заметил, что военачальник задумчиво наблюдает за другом.

— Может быть, мне вернуться и помочь? Он хромает сильнее, чем прежде.

— Хорошо, действуй. Скажи, что я вызываю его на состязание: кто быстрее придет в Галлию. Он поймет.

Длинные железные прутья докрасна раскалили на огне. Мадок и Цингето разделись по пояс и теперь стояли возле жаровни, обливаясь потом. Люди собрались в храме, чтобы своими глазами увидеть столь редкую церемонию. Никто не проявлял страха, и все спокойно смотрели, как жрец проводит рукой над железом, проверяя его готовность. Температура считалась достаточной лишь тогда, когда волосы на руке начинали сворачиваться от жара.

Наконец, решив, что все готово, старец повернулся к братьям. Грудь у обоих выглядела гораздо бледнее, чем руки и лица. Мадок унаследовал бычью стать отца. Цингето выглядел не таким огромным, однако силой природа не обделила и его.

Жрец обратился к соплеменникам:

— Царь должен обладать силой, но ему также надлежит быть решительным и смелым. Людям свойственно чувство страха, однако вождь должен уметь подавить его.

Жрец замолчал, позволяя словам ритуала проникнуть в сознание людей. Когда-то старый учитель наказывал за невыразительную речь длинной палкой. Тогда метод казался обидным, но теперь он и сам применял его к ученикам в храме. Ведь слова имели огромное значение.

— По праву крови эти люди выбрали испытание огнем. Один из них наденет царскую корону, а другой окажется изгнанным из страны арвернов. Таков закон — другого не дано. И все же тот, кто поведет всех нас вперед, должен обладать умом столь же острым, как и его меч. Должен быть не только храбр, но и умен. Боги говорят, что сегодня перед нами стоит такой человек.

Братья молча, неподвижно слушали слова мудреца, готовясь к тому, что должно было произойти. Жрец схватил первый из железных прутьев и вытащил его из огня. Даже темный конец оказался настолько горячим, что рука напряглась.

— Первый предназначен старшему, — произнес старец, сосредоточенно глядя на раскаленный конец прута.

Мадок протянул руку и сжал раскаленное железо. Он взглянул на брата горящими злобой глазами.

— Ну что же, посмотрим, кого из нас благословят боги, — прошептал он.

Цингето молчал, обливаясь потом. Мадок подносил раскаленный прут все ближе и ближе к груди брата. Вот уже загорелись волосы на груди, и по храму разнесся характерный острый запах. Старший брат коснулся железом кожи младшего, а потом с силой вдавил его в тело.

Цингето против воли с шумом выдохнул. Каждый мускул на его теле отчаянно напрягся, но он не издал ни звука. Мадок с жестоким удовольствием терзал брата до тех пор, пока железо не остыло и не потемнело. Цингето стерпел пытку, а лицо Мадока снова замкнулось. Он положил прут обратно в жаровню.

Цингето взглянул на страшный коричневый рубец, сочившийся бледной жидкостью. Глубоким вздохом он вернул себе самообладание. Так и не произнеся ни слова, вытащил из огня второй прут. Мадок задышал чаще и громче.

Наконец огненный металл коснулся кожи старшего из братьев. Не выдержав, он в ярости выхватил из огня еще один кусок железа. Жрец укоризненно дотронулся до его руки, и Мадок отбросил прут. От напряжения и страха дыхание с громким свистом вырывалось из груди.

Испытание огнем только начиналось.

К концу второго дня пути через горный перевал неровная каменистая тропа начала спускаться в страну галлов. Цезарь остановился и прислонился к скале. Подняв голову, он взглянул на пройденный путь, не веря, что самое трудное осталось за спиной. Легионеры выбились из сил, все мысли сосредоточились на еде и сне. Юлий же удивлялся ясности собственного зрения. Ветер и крайнее изнеможение будто обострили восприятие. Впереди, у его ног, прекрасная Галлия расстилалась пышным ковром насыщенного зеленого цвета. Снизу поднимался густой, душистый, теплый воздух, и легкие работали, словно кузнечные меха, стараясь восполнить недополученное на высоте. При виде такой красоты хотелось жить, дышать и кричать!

Бруту путь через горный перевал показался нескончаемым. Больная нога не выдерживала веса тела, и, если бы не верный конь, на которого центурион опирался, он давно бы упал. Легион отдыхал, а Брут в сопровождении Регула пробирался к первым рядам колонны. Юлий слышал, как расслабившиеся воины приветствовали героя, поддерживая его шутками и напутствиями. Он с улыбкой повернулся, глядя, как отставшие отшучиваются, медленно, но верно пробираясь среди тех, кто уже успел расположиться на отдых. Военное братство и чувство локтя неизменно трогало полководца до слез. Вот и сейчас он почти с умилением наблюдал за всеобщим благодушием и дружеской атмосферой привала.

Цезарь снова взглянул на долгожданную Галлию. Отсюда, сверху, она выглядела обманчиво мирной и безмятежной, словно приглашая ступить на щедрую землю. Когда-нибудь путешественник, преодолевший перевал, увидит города столь же пышные и большие, как Рим. Вдали простиралось море, которое манило и обещало несметные богатства. Юлий видел флот, способный вместить и Десятый, и Третий легионы. Племена будут платить налоги золотом. Это золото поможет увидеть, что же все-таки скрывается за далекими, покрытыми туманом белыми скалами. Да, именно ему, Юлию Цезарю, предстоит раздвинуть границы Рима до самого края света, до тех далеких земель, куда не дошел даже Александр Великий.

Подошел Брут. Взглянув на друга, Юлий увидел, что под глазами у него залегли темные тени — переход достался центуриону нелегко. Но настроение явно улучшилось. Холодность и отдаленность, с которыми он вернулся из Рима, исчезли, и Брут стал похож на самого себя. Взгляды воинов встретились, и Цезарь кивнул в сторону раскинувшейся внизу страны.

— Тебе приходилось видеть что-нибудь более прекрасное?

Брут взял из рук Регула флягу с водой и поднес к воспаленным, пересохшим губам.

— Так мы соревнуемся или нет? Ждать тебя я не собираюсь. — Прихрамывая, он начал спускаться вниз по неровной извилистой тропе. Юлий следил за другом взглядом, не в силах скрыть искреннего восхищения его мужеством и стойкостью. Регул взглянул на командира, не зная, идти ли следом за центурионом или остаться на привале.

— Не оставляй его, иди, — посоветовал Цезарь. — Мы тоже скоро отправимся.

В храме стоял нестерпимый запах паленой плоти. Братья истекали кровью. На груди у обоих уже не осталось живого места, ведь они по очереди терзали друг дуга раскаленными железными прутьями. Каждый уже вынес одиннадцать попыток. Цингето, не в силах совладать с собой, изо всех сил стиснул зубы и сжал кулаки, ожидая двенадцатой. Он неотрывно сверлил брата взглядом. Испытание касалось не только тел, но и душ. Закончиться оно могло лишь после того, как один из братьев отказался бы терзать второго раскаленным железом. Каждый новый ожог означал, что за ним непременно последует ответный. Братья понимали это, и сознание собственной жестокости давило обоих не меньше, чем отчаянная боль.

Мадок крепко сжал холодный конец прута, но остановился в нерешительности. Если он сейчас поднесет железо к груди младшего брата, то через несколько минут сам должен будет вынести эту муку. Силы покидали его, хотя стремление покорить Цингето не ослабло.

Испытание тянулось бесконечно. Единственным утешением оставалась мысль о неминуемых, равных по силе мучениях соперника. Решимость таяла, унося с собой и выдержку. Цингето видел сомнения брата, и в душе его зародился слабый лучик надежды. Что останавливает его — страх ответной боли или нечто иное?

— О боги, дайте мне силы, — шепотом взмолился Мадок, и Цингето едва удержался от крика, увидев раскаленный докрасна конец прута. Мадок поднял страшное орудие, и брат, с ужасом ожидая неминуемую острую боль, зажмурился. Страшной была не только боль. После нее предстояло решать, продолжить испытание или отказаться от него. Исход схватки определяла сила воли, а не боль. В этот момент Цингето в полной мере понял смысл испытания.

Громкий стук разнесся под сводами храма, и Цингето изумленно открыл глаза. Мадок бросил раскаленный железный прут обратно в жаровню и теперь стоял перед соперником, опустив руки и сморщившись от боли.

— Достаточно, братишка, — прохрипел он и покачнулся.

Цингето протянул руку, чтобы поддержать старшего брата, и едва не вскрикнул от острой боли, ведь на груди уже не было живого места.

Соперники повернулись к жрецу, и старец ответил на напряженные взгляды улыбкой. Он уже обдумывал, что именно запишет в хронику племени — ту толстую рукописную книгу, которая передавалась от одного служителя храма другому. Да, царевичи арвернов выдержали по одиннадцать раскаленных железных прутов! До этого дальше девяти не заходил еще никто, и даже великий Альпейн триста лет назад пришел к власти всего лишь после семи попыток. Знак казался добрым, и на душе жреца стало немного светлее.

— Одному из братьев предстоит стать царем, а второму придется уйти, — напомнил старец древнее правило. Он подошел к Цингето, водрузил на голову нового вождя золотую корону, а в руку дал тяжелый золотой посох.

— Нет, — возразил Цингето. — После всего, что произошло сегодня, я не хочу потерять брата. Согласишься ли ты остаться и сражаться с врагами рядом со мной? Мне очень нужна твоя помощь и поддержка.

Жрец в ужасе смотрел на царя.

— Но древний закон… — начал было он.

Цингето, превозмогая мучительную боль, которая едва не лишала сознания, поднял руку.

— Ты очень нужен мне, Мадок. Готов ли ты пойти за мной?

Брат с трудом выпрямился, не замечая текущей из ран свежей крови.

— Готов, брат. Располагай мной.

— В таком случае пришло время собирать племена.

Юлия подошла к ступеням сената и остановилась, с содроганием оглядываясь. Площадь представляла мрачное зрелище. В воздухе все еще стоял запах дыма, так что представить недавние события оказалось совсем не трудно. Разрушенное огнем здание сейчас отстраивали, и форум оглашали громкие крики рабочих и стук молотков.

Клодия нерешительно топталась рядом; при виде городской суеты добрая старушка явно нервничала.

— Детка, ходить по городу опасно даже сейчас. Ты же знала, что площадь разрушена, и все-таки настояла на своем.

Юлия взглянула на нянюшку с изрядной долей раздражения.

— Разве ты не видишь легионеров? Брут сказал, что Помпей твердо держит город в руках. Он полностью погрузился во встречи и выступления, а обо мне, судя по всему, и не вспоминает.

— Не говори чепуху, девочка. Не будет же он, словно мальчишка, торчать у тебя под окном. Положение обязывает.

— И все же если мужчина надеется уложить меня к себе в постель, то должен проявлять хоть какой-то интерес. Разве не так?

Клодия оглянулась, чтобы убедиться, что никто в толпе не подслушивает их разговор.

— Вовсе не подходящая тема для молодой девушки! Если бы твоя матушка услышала такие безрассудные слова, она пришла бы в ужас! — Нянюшка укоризненно схватила питомицу за руку.

Юлия сморщилась и вырвала руку, обрадовавшись поводу досадить опекунше.

— То есть, конечно, если он еще не слишком стар для подобных дел. Как ты думаешь, он сохранил силу?

— Сейчас же прекрати, негодница, а не то получишь по заслугам, — зашипела Клодия.

Юлия пожала плечами, вспомнив жаркие объятия Брута, его молодое сильное тело. Она, конечно, ни слова не сказала Клодии о ночи, проведенной в темноте и тепле конюшни. Девичий страх испарился быстро, вместе с негромким вскриком. Брут оказался нежен и сумел разбудить в юной красавице сладострастие, которое, несомненно, понравится Помпею, когда он сделает красивую юную женщину своей супругой.

Неожиданно за спиной послышался мужской голос, и Юлия виновато вздрогнула, словно кто-то мог услышать ее мысли.

— Вы, случайно, не заблудились? Здесь, возле старых ступеней, стоять неуютно.

Не успела Юлия ответить, как Клодия склонилась в почтительном реверансе. Подобной проворности нянюшки оказалось достаточно, чтобы девушка посмотрела на говорившего внимательнее. Богатая тога выдавала принадлежность к высшему классу, хотя одной лишь уверенной и благородной осанки оказалось бы вполне достаточно, чтобы это определить. Волосы мужчины были тщательно уложены и умащены. Он с благосклонной улыбкой смотрел на девушку, явно по достоинству оценив прелести ее фигуры.

— Мы задержались всего лишь на секунду, — быстро нашлась Клодия. — А вообще-то торопимся на встречу с друзьями.

Юлия нахмурилась: нянюшка снова цепко схватила ее за руку.

— Какая жалость, — заметил моложавый мужчина, продолжая обшаривать глазами хорошенькую молодую особу. Юлия покраснела и почему-то пожалела, что оделась для поездки в город слишком просто. — Может быть, ваши друзья не откажутся подождать? У меня здесь неподалеку дом, где вы смогли бы освежиться, отдохнуть и подкрепиться. Если нет пристанища, прогулки по городу очень утомительны.

Говоря это, мужчина коснулся висящего на поясе толстого кошелька, и тот отозвался красноречивым звоном монет. Клодия снова потянула воспитанницу прочь, однако та сопротивлялась, не желая оставлять безнаказанной игривую наглость незнакомца.

— Но ты даже не представился, — заметила она и лучезарно улыбнулась.

Проявление интереса явно польстило незнакомцу.

— Светоний Пранд. Видишь ли, милочка, я сенатор, но, к счастью, не каждый день до отказа занят работой.

— Я… я, кажется, слышала это имя, — медленно произнесла Юлия, хотя оно не слишком многое ей говорило.

Светоний кивнул так, словно не сомневался в собственной известности. А увлеченная беседой девушка даже не заметила, как Клодия побледнела.

— Тебя будет ждать будущий муж, — подчеркнуто произнесла нянюшка. Ей удалось увести подопечную на несколько шагов в сторону, однако Светоний шел рядом, явно не желая упускать добычу. Взяв Клодию под локоть, он заставил женщин остановиться.

— Но мы просто разговариваем. В этом нет никакого вреда.

Он снова зазвенел монетами, и от столь примитивного маневра Юлия едва не рассмеялась вслух.

— Так ты собираешься купить мое внимание и расположение, Светоний Пранд? — со скрытой иронией поинтересовалась она.

Прямота девушки огорошила повесу. Однако он принял игру и подмигнул.

— Может быть, твой муж не будет возражать? — приторным голосом уточнил он, подойдя почти вплотную. Выражение холодных глаз мгновенно изменило настроение Юлии, и она нахмурилась.

— Помпей еще не стал моим мужем, Светоний. Возможно, он действительно не будет возражать, если я проведу несколько часов в твоем обществе. Что ты на это скажешь?

Светоний не сразу осознал смысл услышанного. Но как только понял, с кем имеет дело, сразу изменил тактику.

— Я хорошо знаком с твоим отцом, девочка, — едва слышно, почти про себя, пробормотал он.

Юлия тоже начала вспоминать, что подсказывало когда-то слышанное имя.

— Мне не случайно показалось, что я о тебе слышала. Это действительно так! — Неожиданно она разразилась звонким смехом, а Светоний покраснел от бессильного гнева, хотя и не осмелился произнести в ответ ни слова.

— Да-да, отец рассказывал о тебе самые удивительные истории. Тебе и самому следовало бы их услышать, правда! — Девушка повернулась к Клодии, словно не замечая умоляющих глаз доброй женщины. — Однажды он запихнул тебя в какую-то яму, правда ведь? Прекрасно помню, как отец сам говорил об этом с Клодией. Чрезвычайно забавно!

Светоний постарался улыбнуться, однако улыбка получилась жалкой, вымученной.

— В ту пору мы оба были очень молоды. До свидания.

— Как, уже уходишь? А я-то надеялась славно попировать в твоем доме!

— Лучше в другой раз, — отрезал молодой сенатор.

Подойдя поближе, Юлия увидела в его глазах истинную злобу.

— Осторожнее на улицах, сенатор, — почти шепотом посоветовала она. — Воры могут услышать звон монет. Ведь я-то расслышала. — Девушка постаралась выглядеть как можно серьезнее, а Светоний сгорал от унижения и бессильной злобы.

— Как только увидишь свою матушку, передай ей от меня большой привет, — облизав нижнюю губу, многозначительно произнес молодой римлянин. Взгляд его был отвратительно тяжелым.

— Она умерла, — коротко ответила девушка, жалея, что вообще затеяла весь этот разговор.

— Ах да. Страшное несчастье, — подержал Светоний, но жестокая улыбка придала словам противоположный смысл. Едва кивнув, он деревянной походкой пошел прочь, оставив наконец Юлию в покое.

Та взглянула на Клодию и с притворным удивлением подняла брови.

— По-моему, разговор не слишком ему понравился, — заметила она. Жизнерадостность постепенно брала свое.

— Ты сама ставишь себя в опасное положение, — резко отчитала воспитанницу Клодия. — Чем скорее станешь женой Помпея, тем лучше! Надеюсь, он быстро найдет способ держать тебя в руках! Может быть, не поскупится и на побои!

Юлия склонилась и заглянула нянюшке в глаза.

— Он не осмелится. Отец тут же сдерет с него шкуру.

Клодия вышла из себя и отвесила непослушной девчонке пощечину. Та от неожиданности схватилась за щеку. Старушка же нисколько не раскаялась.

— Жизнь куда жестче, чем тебе представляется, негодница! Скоро сама узнаешь!

Царь арвернов плотно закрыл дверь зала — дул сильный ветер, порывы его с отчаянным завыванием намели у порога целый сугроб.

В зале собрались старейшины самых древних галльских племен. Здесь были сеноны, карнуты, пиктоны, редоны и множество других. Некоторые уже стали вассалами Рима, прочие же сохранили лишь жалкую часть той силы, которой обладали прежде. Воины были давно проданы в рабство, а скот угнан легионерами и забит. Вождь эдуев Мхорбэйн отказался приехать на сбор, но все остальные ожидали помощи и поддержки в борьбе за свободу. В царе арвернов они видели лидера и защитника. Соединенными усилиями галльские племена вполне могли бы собрать армию, способную победить римлян и избавить землю от их владычества. Решимость вождей определенно читалась на их лицах. Глядя на союзников, Цингето забыл о зимнем холоде.

— Примете ли вы мое командование? — негромко спросил он, хотя не сомневался в положительном ответе. Ведь иначе зачем они ехали сюда, преодолевая бездорожье и зимний холод?

Вожди по очереди, не спеша, торжественно поднимались и заявляли о своей поддержке, обещали и воинскую силу. Мало кто испытывал к царю арвернов симпатию, однако годы военных действий доказали его правоту. Поодиночке племенам не выжить, но в союзе, под руководством верховного царя, они вполне могли вышвырнуть завоевателей с родной земли. Цингето взял на себя роль лидера, и все остальные, не видя иного выхода, согласились подчиниться.

— Сейчас я приказываю вам выжидать и готовиться к жестокой схватке. Куйте мечи и доспехи. Готовьте для долгого хранения каждую тушу, которую забивают сородичи. Нельзя повторять ошибок прошлых лет и тратить силы на бесполезные битвы. Когда придет время выступать, мы выйдем единой силой. А произойдет это в минуту слабости римлян. Тогда они поймут, что отобрать Галлию у ее народов не удастся. Скажите своим воинам, что им предстоит встать под знамена верховного царя и объединиться, как они объединялись тысячу лет назад, когда ничто в мире не могло нам противостоять. История показывает, что некогда мы были одним могучим народом, непобедимыми всадниками гор. Общий язык — свидетельство былого братства и единства.

Царь возвышался среди подданных во всем величии и могуществе. Вожди не выдерживали его свирепого огненного взгляда и опускали глаза. Рядом с Цингето стоял Мадок. Не зря он отдал младшему брату корону отца. Слова царя затрагивали самые сокровенные струны в душах людей, и предводители племен с радостью думали о возможности воссоединения древних братских народов.

— С этого дня прекратятся все распри. Ни один из галлов не убьет больше ни соплеменника, ни соседа. Каждый меч, каждая стрела должны противостоять врагу, а не лишать жизни брата. При малейшем несогласии действуйте моим именем, — спокойно наставлял Цингето. — Говорите всем, что Верцингеторикс призывает к оружию.

ГЛАВА 39

Цезарь стоял у высокого борта галеры. Перед глазами все выше вырастали белые скалы. Они постепенно выступали из дымки, и сердце полководца нетерпеливо билось в предвкушении неизведанного. Первая экспедиция закончилась катастрофой, и он постарался учесть все ее уроки и исправить ошибки. Флот, который сейчас вспенивал воды пролива, в сотни раз превосходил тот, первый, по количеству кораблей. Стоил он вовсе не дешево и потребовал всего захваченного в Галлии богатства. Чтобы прорваться сквозь морскую стихию, Цезарь пожертвовал всеми имевшимися в его распоряжении резервами, и белые скалы бриттов на этот раз не должны были устоять. Допустить второго провала он просто не мог.

Разве можно забыть, как покраснела от крови вода, когда корабли разбивались о неприступные, жестокие скалы? Потом налетели безжалостные воины с синими лицами. Не давая римлянам выйти на берег, они уничтожали тех, кому удалось уцелеть.

Юлий еще крепче сжал деревянный борт. Тяжело вспоминать, как доблестный Десятый легион пробивал себе путь сквозь ревущий, бушующий мрак. Сколько прекрасных воинов осталось плавать лицом вниз! Их терзали волны, спины клевали морские птицы. В те три страшные недели природа отвернулась от римлян. Каждый день сплошной стеной лил дождь, холод и ветер не позволяли ни обогреться, ни обсушиться. Те, кому удалось уцелеть во время кровавого знакомства с новой землей, оказались на грани отчаяния. Полководцу никогда еще не приходилось видеть воинов в столь бедственном положении. Тревога лишь усиливалась из-за того, что никто не знал, уцелел ли в жестоком шторме хоть один из кораблей. Цезарь скрывал собственные чувства, но в душе искренне приветствовал каждую выплывающую из тумана галеру.

Легионеры храбро сражались против населявших эти края варваров, однако Цезарь прекрасно понимал, что без поддержки флота, снабжающего армию всем необходимым, ему не обойтись. Полководец принял капитуляцию Коммия, главного вождя местных жителей, но мысли его уже сосредоточились на будущей весне.

Уроки, полученные на негостеприимном берегу, не могли пропасть даром. На каждом из судов раздавались крики помощников капитанов; они командовали гребцами. Нос галеры то поднимался, то вновь оседал в морскую пучину, обдавая полководца дождем брызг. Юлий слегка подался вперед, пытаясь разглядеть на берегу готовых к бою воинов. На этот раз отступление невозможно.

Корабли бороздили море и справа, и слева. Насколько хватал глаз, они вспенивали волны холодного, туманного пролива. Сотни галер — купленных, построенных, нанятых, взятых взаймы — несли к острову пять вооруженных легионов. В сооруженных на палубах стойлах качались две тысячи лошадей; им предстояло смести сопротивление синелицых, ярко раскрашенных дикарей.

Даже предполагая, что предстоит увидеть, Цезарь не смог сдержать дрожи: на скалах появилась цепь вооруженных людей. Он взял себя в руки и окинул их презрительным взглядом. Пусть смотрят, как к берегу их острова подходит величайший и самый мощный в истории человечества флот. Пусть любуются.

На сей раз море оказалось милостиво к римлянам, и волны вовсе не плясали в бешеной ярости, как это было год назад. В самый разгар лета тяжелые галеры лишь слегка покачивались от ветра. Вскоре по всей линии послышался сигнал горнов. На воду спустили лодки, и Десятый легион пересел в них первым.

Юлий спрыгнул на песок, едва веря, что это тот же самый берег, который он видел в прошлом году. Воины втащили лодки как можно дальше на гальку, чтобы их не унесло во время шторма. Вокруг царили оживление и хорошо знакомая деловая суета. Звучали приказы, выгружалось оружие, росли горы мешков с припасами. Выгрузившись и заняв оборону, Десятый просигналил следующему легиону, передавая ему эстафету. Юлий внезапно ощутил неприятную сырость прилипшего к телу плаща. Море! Полководец подошел к самой воде и внимательно взглянул на бесчисленное множество приближающихся лодок. Наверное, коварные бритты сейчас тоже не отрывают глаз от картины вторжения.

Конечно, высадка огромной армии не могла пройти без ошибок и даже ран. Одна из лодок с такой силой накренилась, когда воины начали выпрыгивать и вылезать из нее без должного порядка, что бортом перебило ногу десятнику. В море попало немало тюков с припасами и даже копий, причем рассерженные командиры заставляли нерадивых солдат прыгать за ними в воду.

Однорукий Рений, перелезая через высокий борт лодки, поскользнулся и скрылся под водой. К счастью, товарищи дружно бросились ему на помощь. Крепкими руками они подхватили рычащего от досады на собственную неловкость любимого учителя. Высадка на берег целой армии без единого несчастного случая сама по себе могла считаться подвигом. Дело продвигалось медленно, но когда солнце скрылось за горизонтом, Десятый легион уже соорудил ограждение первого на новой земле римского лагеря. Хотя он и оставался уязвимым, тем не менее преградил врагам путь к берегу.

Однако никаких следов тех самых племен, которые всего лишь год назад так яростно защищали свою землю, заметно не было. Бритты наблюдали за высадкой завоевателей, но сами больше так и не показались. Юлий улыбнулся, представив царивший в деревнях ужас. Куда делся царь южных холмов, Коммий? Опытный полководец, Цезарь ясно представлял, какие чувства теснились в душе вождя, когда он впервые увидел вражеские легионы и отправил своих раскрашенных воинов на побережье, велев во что бы то ни стало остановить наступление. Юлий с содроганием вспомнил сражавшихся вместе с людьми огромных собак. Злые, преданные хозяевам, эти животные к тому же были на редкость живучими: даже получив дюжину ран, они все еще боролись. Но даже боевые псы не смогли сломить дух ветеранов Галлии.

Коммий сдался после того, как легионеры с боем миновали дюны и поднялись к прибрежным лугам, по дороге безжалостно уничтожая врагов. Вождь сумел сохранить достоинство и явился в разбитый на берегу римский лагерь, чтобы отдать победителю свой меч. Часовые хотели было остановить его, однако Цезарь со стремительно бьющимся сердцем сам встретил достойного противника.

Он до сих пор помнил то трепетное чувство, с которым впервые в жизни разговаривал с людьми, известными в Риме лишь по легендам. Самое удивительное, что, несмотря на свой дикий вид и безумную воинственность, таинственные люди прекрасно понимали галльский язык, с таким трудом давшийся римскому полководцу.

— Там, за морем, рыбаки называют вас «претани», что означает «разрисованные голубой краской», — проговорил Цезарь, взвешивая в руке тяжелый царский меч. — А какое имя есть у вас для них?

Вождь, лицо которого тоже было выкрашено в голубой цвет, взглянул на своих спутников и пожал плечами.

— Мы редко о них думаем, — ответил он.

Воспоминание показалось Юлию забавным, и он усмехнулся. Оставалось лишь надеяться, что Коммий благополучно пережил год. Захватив побережье, Цезарь выдвинул в поддержку Десятого легиона Третий галльский. Марк Антоний со своим войском также увеличил численность удерживающих позиции римлян. Каждая из когорт прикрывала следующую, и так войско постепенно продвигалось вглубь острова. С наступлением ночи корабли отошли на глубину, опасаясь неприятных неожиданностей, а легионеры занялись строительством укреплений.

Проведя в Галлии несколько лет и набравшись опыта, воины выполняли знакомую работу спокойно и уверенно. Фланги позиций надежно охранялись конницей. В случае опасности опытные всадники были готовы поднять тревогу и защищать товарищей, давая им возможность вооружиться и построиться в боевом порядке. Скоро на берегу выросли земляные, укрепленные частоколом стены. Опыт и практика позволили возвести их очень быстро, так что когда звезды и луна подошли к полуночи, римские воины уже могли спокойно отдыхать и готовиться к предстоящим подвигам, не опасаясь вражеских набегов.

Когда приготовили ужин и проголодавшиеся легионеры собрались вокруг костров, полководец созвал военный совет. Сам он с благодарностью принял полную миску жаркого с овощами и с удовольствием вдохнул ароматный пар. Легионеры внимательно наблюдали, как полководец отведал угощение, а потом и сами с удовольствием принялись за еду. Цезарь же неторопливо расхаживал между костров, беседуя с боевыми товарищами.

Бериций остался в Галлии. На его плечи легла большая ответственность — защищать огромную территорию силами всего лишь одного легиона. Конечно, командир из Аримина обладал немалым боевым опытом и умел беречь воинов. Однако Брут выступал против такого решения: ему казалось, что для подержания порядка в Галлии необходимы более значительные силы. Цезарь внимательно выслушал бурные протесты друга, однако не изменил планов. Во время первого наступления на остров Брут не участвовал в тяжелом сражении, так как шторм отбросил его галеру далеко от берега. Поэтому он не мог понять стремление Цезаря нанести решающий удар по странным и отважным варварам с голубыми лицами. Он не видел красной от крови воды и вместе с остальными не отступал в ужасе от жестоких врагов и их кровожадных псов.

Цезарь дал себе клятву, что в этом году бритты по доброй воле склонят перед ним голову или же будут разбиты. Теперь в его распоряжении большое войско и огромный флот. Он приобрел опыт, а воли, решимости и отваги ему не занимать. Сейчас, войдя в освещенную факелами командирскую палатку, полководец поставил миску с едой на стол, чтобы горячее жаркое остыло. Внутреннее напряжение напрочь лишало аппетита. Рим казался далеким, словно мечта, и иногда Юлий лишь удивленно качал головой, думая о том огромном расстоянии, которое отделяет его от родины. Как ему не хватало Мария и отца! Будь они рядом, никакие дальние края не испугали бы Цезаря… И в то же время Марий смог бы понять гордость полководца, ведь он сам далеко проникал вглубь Африки.

Члены военного совета не спеша, небольшими группами входили в палатку. Юлий приветствовал каждого серьезно и уважительно. Он велел принести всем ужин и спокойно ждал окончания трапезы. Заложив руки за спину, он стоял у входа в палатку и смотрел на темное звездное небо. После первого похода появились карты острова. Несмотря на неточность и примитивность, они надежно показывали направление, и теперь разведчикам предстояло с их помощью определить ту силу, которая противостояла легионам. Цезарь с нетерпением ждал рассвета.

Новость о появлении флота быстро облетела остров. Как только стало известно о численности войска противника и размахе планов римского полководца, Коммий отбросил все прежние планы защиты родного берега. Трудно было сомневаться в намерениях пришельцев, а противостоять им казалось невозможно. Сейчас они продвинулись уже на двенадцать миль в глубь острова, и Коммий разослал посыльных во все соседние племена. Он призвал ценоманов и анкалитов. Потребовал прихода сегонтиаков и биброков, и те из страха подчинились. Никому еще не приходилось противостоять такому грозному врагу, зато все бритты знали, сколько тринобантов погибло год назад в борьбе со значительно меньшими силами римлян.

Первая ночь прошла в жарких спорах: Коммий пытался спасти жизни соплеменников.

— Вы же не смогли противостоять год назад! — горячо убеждал он вождей. — Всего лишь несколько тысяч пришельцев разбили нас! А с той армией, которую они собрали сейчас, у нас просто нет выбора. Мы должны терпеть завоевателей так же, как терпим суровые зимы. Это единственный способ выжить и сохранить жизнь соплеменников.

Лица собравшихся предводителей вспыхнули гневом. Первым поднялся вождь анкалитов Беран. Коммий заранее знал, что скажет этот упрямый и драчливый человек, а потому напрягся, словно пружина.

— Катувеллауны говорят, что будут сражаться. Каждого, кто придет к их царю с предложением помощи, они готовы принять, как брата по оружию. Как бы там ни было, это гораздо лучше, чем лежать и ждать, пока всех перебьют поодиночке.

Коммий вздохнул. Он знал о предложении молодого царя, Кассивеллауна, но его безрассудство вызывало лишь отвращение. Никто из присутствующих будто не понимал истинной опасности появившихся на острове завоевателей. Силы врагов казались бесчисленными, и Коммий сомневался, что сможет отбросить их обратно в море даже в том случае, если каждый из жителей острова возьмет в руки оружие. Царь племени катувеллаунов ослеплен собственным честолюбивым стремлением возглавить племена, но сам Коммий вовсе не разделяет этого безумства. Кассивеллаун поймет истину на собственном горьком опыте, так же как когда-то сам Коммий. В отношении остальных надежда на разумное решение все-таки оставалась.

— Пусть Кассивеллаун соберет племена под своими знаменами. Тогда вы и сами увидите, что силы наши крайне скудны. Вот ты, Беран, сколько сильных мужчин сможешь оторвать от пашни и от стада, чтобы отправить на войну?

Беран задумался, словно пытаясь сосчитать, и наконец пожал плечами.

— Скорее всего, около двенадцати сотен. Но ведь надо оставить людей для охраны женщин, стариков и детей. А это значит, что в войско пойдут не все.

Ежась под непреклонным, суровым взглядом Коммия, каждый из вождей назвал возможное число воинов.

— Так вот, все вместе мы наберем около восьми тысяч вооруженных бойцов. Кассивеллаун располагает тремя тысячами, а соседние с ним племена приведут еще тысяч шесть, если, конечно, согласятся за ним последовать. Таким образом, наберется примерно семнадцать тысяч. Пришельцев же, по подсчетам моих разведчиков, не меньше двадцати пяти тысяч, если не считать нескольких тысяч всадников.

— Бывало и хуже, — с улыбкой заметил Беран.

Коммий смерил его яростным взглядом.

— Хуже некуда. В битвах на побережье и в полях я потерял три тысячи лучших воинов. Эти пришельцы — сильные и смелые люди, друзья мои, но они не могут править нами из-за моря. Никому еще не удавалось это сделать. А мы должны взять их измором: дождаться, пока зимние холода не прогонят все это войско обратно. К счастью, сейчас они уже хорошо знают, что способны сделать с кораблями бушующие морские волны.

— Уговорить моих людей сложить оружие будет нелегко, — возразил Беран. — Многие захотят присоединиться к катувеллаунам.

— Так пусть присоединяются! — воскликнул Коммий, теряя терпение. — Пусть каждый, кому не дорога жизнь, встает под знамена Кассивеллауна и отправляется в бой! Его войско будет разбито, нечего и сомневаться! — Вождь нервно и сердито потер лоб. — Моя задача — думать о тринобантах, а потому ваше решение не имеет никакого значения. Нас осталось мало, но даже если бы я располагал сильным войском, то все равно решил бы выждать и понаблюдать за ходом битвы. Если Кассивеллаун так стремится к военному лидерству, пусть докажет, что обладает достаточной силой.

Собравшиеся переглянулись, понимая чувства и мысли друг друга. Дух сотрудничества вовсе не был привычным для них, но ведь с тех пор, как рано утром на побережье высадились чужестранцы, вся жизнь пошла кувырком.

И снова заговорил Беран:

— Ты вовсе не трус, Коммий. Вот почему я внимательно слушал твои речи. И решил подождать и посмотреть, как безрассудный Кассивеллаун поведет себя в первых схватках. Если ему удастся оказать непрошеным гостям достойный прием, мои воины с готовностью присоединятся к нему и пройдут весь путь, до самого конца. Я же не хочу стоять в стороне со склоненной головой и смотреть, как убивают моих людей. Терпеть это просто невозможно.

— Но еще страшнее смотреть, как сжигают храмы вместе с людьми, — резко прервал Коммий. Потом задумался и покачал головой. — Ты, конечно, вправе поступать так, как считаешь нужным. Но без тринобантов.

С этими словами Коммий стремительно вышел из низкого, темного зала, оставив вождей в глубокой задумчивости. Беран, нахмурившись, проводил царя взглядом.

— Он прав? — обратился анкалит к товарищам.

Каждый мысленно задал себе тот же самый вопрос, так что Беран угодил под перекрестный огонь задумчивых и в то же время требовательных взглядов.

— Пусть катувеллауны соберут силы и встретят врагов. Я же отправлю вперед разведчиков. Если они сообщат, что римлян можно разбить, я вступлю в игру.

— Биброки поддержат тебя, — веско пообещал вождь племени. Его примеру последовали другие оставшиеся в зале вожди, и Беран улыбнулся. Он понимал стремление короля катувеллаунов собрать вокруг себя племена. Ведь присутствующие в зале вожди могли привести на поле боя почти восемь тысяч воинов. Зрелище поистине мощное и великолепное! Такое скопление вооруженных людей трудно даже представить.

Легионы Юлия подходили к построенным на холмах укреплениям тринобантов. Войско римлян продвинулось вглубь острова на двенадцать миль. Уже не было слышно шума волн, не ощущался соленый крепкий бриз. Легионеры с интересом смотрели по сторонам, ведь идти приходилось мимо ухоженных, тучных полей и даже с любовью возделанных виноградников, радовавших красивыми, хотя и кислыми белыми гроздьями. Вокруг в изобилии росли дикие яблони. Сейчас, в последние дни лета, уже не возникало сомнений в ценности этой удивительной земли. Берег старательно прятал таившиеся в глубине острова богатства, они раскрывались неторопливо, постепенно. И все же глаз полководца скользил по округе в надежде заметить среди цветущего великолепия зияющие темные шрамы рудников. Рим ждал от бриттов олова и золота, и без этой добычи алчность сената осталась бы неудовлетворенной.

Легионы растянулись на многие мили. Между ними неторопливо двигались тяжело нагруженные обозы. Они везли запасы продовольствия на ближайший месяц, инструменты для строительства мостов и переправ, а также для возведения небольших городков. Отважившись на вторую попытку покорения страны белых скал, Цезарь не хотел оставлять шансов слепому случаю. Сейчас он скомандовал горнистам играть приказ к остановке и с гордостью наблюдал, как нескончаемая колонна тут же отреагировала, мгновенно перестроившись из походных рядов в более свободное построение. Полководец удовлетворенно кивнул. Да, Рим должен воевать именно так.

Занимающие вершины холмов укрепления вытянулись длинной полосой. Каждое представляло собой крепкое, надежное сооружение из толстых бревен и массивных камней. Внизу текла та самая река, которую обещали карты, и Цезарь отправил целый отряд водоносов выполнять ответственную задачу: им предстояло обеспечить армию надежным запасом воды. Острой нехватки пока не ощущалось, но опыт Галлии научил полководца заранее заботиться о потребностях людей и не упускать возможности запастись провизией и водой. Здесь, на этой реке, карты заканчивались. Больше того, говорили, что следующая встретится не раньше чем через пятьдесят миль. Ее называли Тамесис, «темная река». Но существовала ли она на самом деле?

Цезарь подозвал Брута и Октавиана. Во главе когорты отборных, самых опытных легионеров Десятого им предстояло подойти к фортам как можно ближе. Пока воины собирались в путь, сквозь расположение колонны пробрался Цирон. Юлий уже издалека заметил на лице гиганта волнение и улыбнулся:

— Давай, Цирон, присоединяйся!

Ветеран с готовностью встал в строй. Преданность этого человека до сих пор трогала Юлия до глубины души. Он еще раз взглянул на блестящие доспехи отправляющегося в поход отряда и гордо поднял голову. Полчища бриттов могли появиться в любой момент, но доблестные римские воины всегда готовы отразить атаку. Легионы тоже стояли в боевой готовности, и на лицах воинов отражалась та же уверенность, которая светилась в глазах военачальника.

Наконец отряд начал подниматься вверх по склону, к самому большому и мощному укреплению. Цезарь ехал верхом, любуясь окружающим пейзажем и с наслаждением вдыхая чистый, прозрачный воздух холмов. И в то же время он внимательно осматривал укрепления, пытаясь представить, как будет их штурмовать, если защитники не сдадутся без боя. Толстые стены были сложены на совесть, причем с таким расчетом, что каждый, кто появлялся возле ворот, оказывался легкой мишенью для обстрела сверху. Юлий представил, какие орудия потребуются, чтобы разрушить мощные накаты. Картина была не из приятных. Там, в вышине, появились темные головы защитников, и Цезарь выпрямился в седле, понимая, что за ним внимательно наблюдают и с пристрастием оценивают каждое движение.

Скоро из-за стен послышались крики и звуки рога. Юлий застыл от неожиданности: главные ворота начали медленно открываться. Шагавшие впереди легионеры без приказа приготовили к бою оружие, ведь в любой момент из форта мог вылететь отряд воинственных варваров. Во всяком случае, сам Юлий на их месте поступил бы именно так. Сейчас же ему оставалось лишь крепче сжать поводья и напряженно наблюдать, как все шире разверзается темная пасть укрепления.

Но атаки не последовало, и шумная толпа из ворот не выкатилась. Вместо нее в тени появилась маленькая группа людей. Один из них приветственно поднял руку. Юлий отдал приказ зачехлить мечи, и это сразу ослабило напряжение. Октавиан проехал вперед и повернулся к полководцу.

— Позволь отправиться на разведку. Я зайду внутрь с полусотней воинов. Если там засада, то она тут же раскроется.

Цезарь внимательно взглянул на молодого родственника и с гордостью заметил в его глазах лишь решимость и спокойную уверенность в собственных силах. Если защитники форта действительно планировали засаду, то вошедшие в него первыми подвергались страшной, смертельной опасности. Трезвая, разумная храбрость Октавиана заслуживала всяческого уважения.

— Действуй, — с улыбкой разрешил полководец. — Отправляйся и открой нам пошире ворота.

Командир отдал короткий приказ, и пять первых рядов легионеров бегом бросились вверх по крутому склону. Юлий внимательно наблюдал за реакцией бриттов и разочарованно заметил, что те продолжали спокойно стоять, не проявив ни малейших признаков страха.

Октавиан пришпорил коня и проехал в арку ворот. Юлий заметил, как сверкнули доспехи храброго воина. Сделав круг по главному двору форта, он повернулся и выехал навстречу своим. К тому времени как подошел весь отряд, Октавиан уже спешился. Быстрого обмена взглядами было вполне достаточно. Цезарь улыбнулся. Предосторожность оказалась излишней, но Галлия преподносила собственные сюрпризы. Бывали случаи, когда не оставалось иного выхода, кроме как атаковать и надеяться на успех, однако такое происходило редко. Юлий обнаружил, что чем тщательнее он планировал операции, тем реже приходилось прибегать к силе и дисциплине собственных воинов.

В тени ворот полководец спешился. Стоявших здесь людей он видел впервые, но среди них был и Коммий. Юлий обнял давнего знакомого — жест, конечно, чисто формальный, рассчитанный на пристальные взгляды окружающих и тех, кто наверняка внимательно наблюдал за происходящим из каждого темного угла. Оба вождя прекрасно понимали, что залогом этой призрачной дружбы оставалась лишь мощь римской армии, но в данном случае это не имело никакого значения.

— Рад видеть тебя здесь, Коммий, — приветствовал Цезарь. — Мои разведчики предполагали, что мы все еще на земле тринобантов, хотя я и сомневался.

Римский полководец говорил на галльском наречии быстро и гладко. Коммий удивленно поднял брови. Юлий же лишь слегка улыбнулся, словно снисходя до собеседника, и продолжал:

— Кто эти люди?

Коммий по очереди представил племенных вождей. Цезарь приветствовал каждого, быстро запомнив все имена и лица. Удивление и растерянность варваров заметно развлекали его.

— Добро пожаловать на землю тринобантов, — наконец торжественно пригласил Коммий. — Если твои люди могут подождать, я прикажу принести еду и напитки. Может быть, пройдем в крепость?

Цезарь внимательно взглянул на гостеприимного хозяина, все еще опасаясь, что подозрения Октавиана могут оправдаться. Но в то же время он понимал, что подвергается испытанию, и тут же отбросил сомнения.

— Октавиан, Брут… Цирон, за мной! Показывай дорогу, Коммий, но, если можешь, не запирай ворота. Сегодня слишком жарко, не хочется отгораживаться от свежего ветра.

Коммий холодно взглянул на гостя, и Цезарь улыбнулся. Потом обратился к стоящему среди воинов центуриону Регулу:

— Жди меня ровно одну смену караула. Если к концу ее не появлюсь — действуй так, как положено в таких случаях.

Регул угрюмо кивнул, а Цезарь заметил, что Коммий понял его слова, так как лицо вождя внезапно потемнело.

Внутри форт оказался еще больше, чем виделся снизу, от подножия холма. Коммий и остальные бритты провели четырех римлян по просторному двору. На стенах послышалось движение — это воины тринобантов подошли к краю, чтобы посмотреть на вошедших. Однако Цезарь силой воли подавил желание поднять голову и удостовериться в собственной безопасности. Нет, он не хотел даже показать, что заметил движение. Впрочем, Цирон все-таки бросил на стену мимолетный взгляд.

Коммий привел гостей в длинную низкую комнату. Стены ее были сложены из толстых бревен медового цвета. Увидев развешанные повсюду мечи, кинжалы и копья, полководец понял, что попал в зал военного совета. Всю его середину занимал окруженный скамьями стол, а в дальнем углу виднелся алтарь с высеченным в камне изображением. Перед ним вился тонкий серебристый дымок из курильницы.

Коммий сел во главе стола, а Юлий, не задумываясь, прошел к его дальнему концу. Казалось вполне естественным, что римляне и бритты сядут в противоположных углах зала. Наступила тишина. Юлий терпеливо ждал, когда заговорит хозяин. Чувство опасности исчезло. Как и все остальные, Коммий понимал, что если Цезарь вдруг не выйдет к своим живым и невредимым, легионеры сотрут форт в порошок вместе со всеми его обитателями. Сам же полководец знал, что подобная угроза надежно защитит его от любых посягательств. Но если вдруг случится непредвиденное, у бриттов появится шанс узнать, какими жестокими могут быть римляне. Брут и Октавиан настолько превосходили своим боевым искусством обычных воинов, что их бойцовские качества казались поистине невероятными. А единственный удар Цирона вполне мог стоить головы любому, кто возник бы на его пути.

Коммий кашлянул.

— Тринобанты не забыли о прошлогоднем соглашении. Ценоманы, анкалиты, биброки и сегонтиаки согласились признать этот договор. Сдержите ли вы свое слово?

— Сдержу, — ответил Цезарь. — Если все эти племена провозгласят себя моими союзниками, я не буду их излишне беспокоить: всего лишь возьму необходимое число заложников и назначу определенную дань. Другие племена тоже поймут, что если согласятся на предлагаемые условия, то бояться им будет нечего. Больше того, перед глазами у них окажется хороший пример.

Говоря это, Цезарь окинул внимательным взглядом всех сидящих за столом, однако бритты ничем не выдали своих чувств. Коммий выглядел спокойным, и Юлий тоже расслабился, откинувшись на спинку кресла и приготовившись к переговорам.

Когда наконец римский полководец снова показался во дворе форта, воины бриттов уже открыто, не таясь, стояли на стене, с интересом наблюдая и за ним самим, и за его свитой. Лица их заметно посветлели. Регул внимательно наблюдал, как Цезарь приветственно поднял руку. Подчиняясь команде, когорта развернулась на месте и направилась вниз по склону холма, к ожидающим легионам. Отсюда, с высоты, можно было в полной мере оценить истинную силу римлян, и Регул улыбнулся, предвкушая легкие победы.

Скоро когорта влилась в основную массу воинов, и Цезарь послал гонца за Марком Антонием. Командир появился лишь через час, и полководец, не желая ждать, отправился ему навстречу, минуя молчаливые, напряженно ожидающие воинские отряды.

— Я отправляюсь на север, но не могу оставить за спиной эти укрепления, — начал полководец, едва Марк Антоний спешился и отсалютовал. — А потому тебе предстоит остаться здесь вместе со своим легионом и принять тех заложников, которых они пришлют. Не провоцируй бриттов на битву, но если они вооружатся, то уничтожай, не задумываясь. Приказ понятен?

Марк Антоний взглянул вдаль, на нависающие над римлянами укрепления тринобантов. Ветер заметно усилился, и претор вздрогнул. Полководец задал нелегкую задачу, однако приказы не обсуждают, а потому воин поднял руку в салюте.

— Понимаю. Выполню.

Скоро римские легионы с громоподобным, сотрясающим землю шумом и стуком сдвинулись с места. Ветер становился все сильнее, с запада наползли темные мрачные облака. К тому времени, когда стены лагеря поднялись на достаточную высоту, ливень уже превратил землю в тяжелое глиняное месиво. Наблюдая, как воины ставят командирскую палатку, Марк Антоний невольно спросил себя, сколько еще ему придется сторожить скрывающихся за стенами сухих и теплых укреплений «союзников».

Той ночью на побережье налетел мощный летний шторм. Сорок римских галер потеряли весла и мачты, а потом и вообще были разбиты мощными ударами о скалы. Множество кораблей сорвались с якорей и безвольно, словно щепки, по воле волн, вылетели в море. Стихия безжалостно трепала и била римский флот. Для корабельных команд эта ночь превратилась в кошмар. Вооружившись шестами, моряки из последних сил толпились вдоль бортов, пытаясь оттолкнуться от налетающих судов. Столкновение грозило неминуемой смертью, и все же избежать их не удавалось: корабли налетали один на другой и разбивались. Сотни отважных моряков погибли и утонули. На заре, когда ветер стих, к усеянному галькой берегу робко подошел совсем другой, потрепанный и обессиленный, флот. Глазам моряков предстала страшная картина: множество их товарищей погибло вместе со своими кораблями, выброшенными на берег разбушевавшейся стихией.

Наступило утро, и командиры начали восстанавливать порядок. Галеры связали вместе, а в качестве якорей приспособили тяжелые железные части метательных машин. Десятки лодок оказались смытыми за борт и разбились в щепки, но те, которым удалось уцелеть, все утро без устали шныряли между кораблями, снабжая их команды питьевой водой и инструментами для починки палуб. Темные трюмы трех галер заполнили раненые, и ветер далеко разносил их крики и стоны.

После сытного завтрака капитаны собрались на совет, чтобы обсудить сложившееся положение. Многие настаивали на немедленном возвращении в Галлию. Те же, кто хорошо знал Цезаря, отказывались даже слушать об этом и решительно заявляли, что без конкретного приказа полководца даже весла в воду не опустят. Споры закончились тем, что далеко вглубь острова направили гонцов, которым предстояло привезти распоряжение. Флот затих в ожидании.

В расположении римских войск первым вестников встретил Марк Антоний. Здесь, в нескольких милях от берега, буря потеряла свою страшную силу, так что легионерам досталась лишь заурядная, хотя и мешавшая спать гроза. Претор с ужасом прочитал донесение о причиненных штормом потерях. Мысли разбегались, сосредоточиться никак не удавалось. Цезарь не ожидал еще одного грозного шторма, способного лишить римлян главного преимущества — флота. Но в нынешних условиях он наверняка отдал бы подобный приказ. Ведь никак нельзя было оставить галеры на произвол судьбы и позволить непогоде постепенно, один за другим, уничтожить корабли.

Марк Антоний открыл было рот, чтобы отдать приказ о возвращении в Галлию, но испугался возможного гнева полководца и остановился, задумавшись.

Постепенно оформилась идея.

— В моем распоряжении пять тысяч воинов, — наконец заговорил он. — При помощи системы блоков и прочных канатов мы смогли бы одну за другой втянуть галеры на берег и построить для них внутренний порт. Я здесь шторма даже не почувствовал, но так далеко от берега нам продвигаться и не придется. Расстояние от берега всего лишь в полмили и защитная стена вполне смогут сохранить флот до возвращения Цезаря.

Вестовым речь Антония показалась неубедительной.

— Но, командир, — возразил один из них, — у побережья стоят сотни кораблей. Даже если мы подключим к делу рабов-гребцов, работа займет многие месяцы.

Марк Антоний натянуто улыбнулся.

— Корабельные команды должны заниматься собственным делом. У нас вполне достаточно и канатов, и людей. Думаю, за две недели справиться вполне удастся, и тогда ветры могут дуть, сколько им заблагорассудится.

Претор вышел из палатки и вызвал командиров. Хотелось бы знать, случались ли в истории столь масштабные операции. Сам он никогда о подобном не слышал, хотя в каждом порту одно-два судна всегда находились на суше. Так почему бы не увеличить масштаб задачи? Идея уничтожила последние сомнения, и Марк Антоний погрузился в вычисления. К тому времени как офицеры собрались, каждому из них он уже приготовил конкретное поручение.

ГЛАВА 40

Цезарь приказал своим легионам атаковать. Он поражался сходству местных жителей с галлами. Внутренние британские племена, в отличие от прибрежных, не раскрашивали лица в голубой цвет. Больше того, многие из них носили те древние названия, которые Цезарь впервые услышал в Галлии. Разведчики доложили, что на западе острова живет племя белгов, вполне возможно, относящееся к той же ветви, которую римляне покорили еще до пересечения пролива.

Длинная цепь холмов образовала гряду, которую легионерам предстояло преодолеть под дождем стрел и копий. И здесь в который раз помогли широкие и прочные римские щиты — без них подъем был бы просто невозможным. Воинам пришлось изрядно попотеть, втаскивая на крутые склоны тяжелые баллисты, однако очень скоро, когда бритты пытались удержать плато, машины оказались незаменимы в военном противостоянии. Варварам нечего было противопоставить мощи гигантских луков-скорпионов, и с помощью этого чуда военной техники римляне без труда сломили сопротивление противника и заняли склоны. Юлий понимал, что значительная доля его преимущества заключается в скорости продвижения по открытой местности. На каждой из позиций варваров отбрасывали назад, и племена, принявшие руку Кассивеллауна, откатывались от наступавших легионов.

Несмотря на сопротивление местных жителей, Цезарь никак не мог избавиться от неприятного подозрения, что племена нарочно увлекают пришельцев, стремясь заманить их в какое-то им одним ведомое место. Единственное, что ему удавалось делать, так это диктовать скорость отступления, постоянно преследуя их. Конница под командованием Октавиана и Брута своими дерзкими налетами неумолимо гнала варваров все дальше и дальше вглубь острова. Земля, по которой ступали легионеры, была сплошь усеяна копьями и стрелами, но мертвых тел почти не находили — и это при том, что преследование продолжалось много дней подряд.

На следующее утро фланг римлян атаковали затаившиеся в тылу отряды бриттов. Однако легионеры не растерялись и нанесли мощный ответный удар. Им помогла конница, словно буря налетевшая на безрассудных варваров.

С наступлением темноты Цезарь приказал горнистам играть сигнал к строительству лагеря. Повозки начали подвозить воинам воду и пищу. Однако отдохнуть так и не пришлось: ночью варвары утроили такой шум и гвалт, что заснуть было невозможно. Всадники посменно охраняли лагерь от набегов, и сейчас, в ночной тьме, они гибли от вражеских стрел чаще, чем в настоящей, серьезной битве. И все же обычная походная жизнь продолжалась даже в такой враждебной обстановке. Кузнецы чинили оружие и щиты, лекари старались помочь тем, кто получил ранения. Юлий с благодарностью принимал работу многочисленных учеников Каберы, хотя ему очень не хватало мудрых советов доброго, смелого и самоотверженного старика. Целителю так и не удалось восстановить запас жизненных резервов, растраченных на излечение ноги Домиция. Болезнь постепенно забирала не только физические, но и умственные силы некогда столь искусного лекаря. Конечно, пересечь пролив во второй раз старик не мог. Юлий молил богов, чтобы те позволили Кабере дожить до возвращения войска из Британии.

Поначалу Цезарь собирался разбить местные племена в сражении возле реки, как это случилось в борьбе со свевами возле Рейна. Однако царь катувеллаунов сжег все мосты еще до того, как легионеры успели к ним подойти, а потом вплотную занялся пополнением войска бойцами, собранными со всех соседних земель.

Под непрерывным дождем стрел с противоположного берега Цезарь направил разведчиков искать годное для перехода вброд место. Подходящим оказалось лишь одно, да и то при условии, что все тяжелые орудия останутся на месте. А ведь именно они помогли отразить первые атаки бриттов и внушить воинственным племенам страх перед силой римлян.

Юлий неохотно оставил баллисты, онагры и луки-скорпионы, поручив их командам прикрывать наступление. Теперь он ясно отдавал себе отчет в том, что сложный рельеф местности мог свести на нет самые изощренные тактические идеи. Сейчас, готовясь к переправе через Тамесис, разведчики разметили берег, воткнув в рыхлую, больше напоминающую грязь землю яркие флаги. Ими они обозначили границы мелководья. Здесь были бессильны любые увертки и ухищрения. Все действия происходили просто. Залп баллист освобождал от врагов участок противоположного берега и позволял римским воинам перейти через реку колонной, ступив на участок суши шириной примерно в сотню футов. Но затем головные отряды попадали под удар бриттов. Враждебные племена при этом оказывались в преимущественном положении, а потому Цезарь понимал, что переправа станет поворотным моментом битвы. Если его люди застрянут на противоположном берегу, то остальные легионы просто не смогут переправиться. И тогда все усилия будут напрасными.

Казалось очень странным готовиться к столкновению со столь близко находившимся противником и в то же время не иметь возможности что-то предпринять. Юлий слышал приказы центурионов, отдающих команды к построению. А вдалеке, во вражеском стане, словно эхо, раздавались такие же крики. Полководец внимательно вглядывался в едва заметный во тьме противоположный берег Тамесиса. Опыт помог различить и особенности рельефа, и расположение войска бриттов. Придя к одному ему понятным выводам, Цезарь отправил гонцов к членам военного совета. В то же время варвары вели себя возмутительно развязно. Некоторые дошли до того, что, к общему восторгу товарищей, выставили римлянам голые задницы.

Самоуверенность врагов действовала даже на Цезаря, так что, отдавая приказы, он едва сдерживал нервную дрожь. Переправа через реку неминуемо сделает воинов легкой мишенью для стрел и копий, а это неизбежно приведет к большому количеству жертв. Полководец отправил разведчиков вверх и вниз по реке, поручив найти новые броды, чтобы защитить войско с флангов. Но те вернулись с плохими новостями: если переправы и существовали, то находились слишком далеко, чтобы ими можно было воспользоваться. Условия складывались так, что даже лучшим из командиров приходилось полагаться на выносливость, смекалку и мастерство простых воинов.

Цезарю предстояло пересечь реку далеко не первым. Октавиан вызвался испытать брод вместе с отрядом всадников. Следом должен был идти Десятый легион. Молодому римлянину выпало нелегкое испытание, которое вполне могло стоить ему жизни, однако Цезарь не стал возражать, зная, что юноша сам сделал выбор. Десятому легиону выпал жребий прорваться следом за кавалерией и обеспечить товарищам возможность пройти следом. Сам полководец собирался переправиться вместе с Третьим галльским легионом, которым командовал Брут. Домицию предстояло идти следом.

Цезарь надел подаренный Александрией шлем и опустил забрало. Лучи солнца отражались на холодной металлической личине. Подняв меч, полководец воинственно повернулся к врагам. Те заметили жест и в ответ тоже подняли оружие.

Предводитель римлян посмотрел на Октавиана. Молодой командир внимательно наблюдал, ожидая сигнала. Исполненные мрачной решимости, всадники с обнаженными мечами направились к воде. Едва оказавшись на противоположном берегу, они собирались тут же перейти в галоп, чтобы не дать неприятелю опомниться и тем самым получить преимущество в бою.

Полководец молча взмахнул рукой, и горнисты заиграли сигнал к выступлению. Октавиан отдал короткую команду, и всадники начали группами заходить в мелкую воду — сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Лошади вспенивали воду, а всадники, пригнувшись и держа мечи над головами лошадей, готовились принять бой. Стрелы и копья безжалостно разили и людей, и лошадей, над рекой раздавались крики, то и дело то здесь то там в красную от крови воду падали убитые. Бритты с ревом бросились в атаку.

Ситуация требовала точных действий, и каждый из членов орудийных расчетов приготовился выполнять приказания командиров. Едва бритты рванулись вперед, навстречу римским всадникам, Цезарь отдал команду, и над головами воинов во вражеский стан полетел град стрел и камней. Первые ряды бриттов смешались, раздавленные и сокрушенные тяжелыми снарядами.

В плотной массе варваров появились бреши, и Октавиан направил коня к одной из них. На твердой земле мерин слегка запнулся. Окоченевший в ледяной воде всадник тяжело, с трудом дышал. Но он слышал за спиной голоса воинов Десятого легиона и не сомневался, что римские боги следят за сыновьями города даже на чужбине.

Скоротечность первой атаки не оставляла времени для раздумий. Октавиан и Брут выбирали всадников по умению владеть оружием и надежно сидеть в седле. Сейчас отборные воины без единого приказа, самостоятельно принимали единственно верные решения, нанося удары противникам и с боем продвигаясь все дальше от берега.

Из-за близости кавалерии Десятый легион не мог в полной мере использовать стрелы. Однако в его рядах сражались ветераны галльских и германских походов, без промаха поражавшие каждого, кто осмеливался встать на пути. Мощная совместная атака конницы и пехоты смяла бриттов, их преимущество тут же исчезло. Десятый легион с легкостью расширил фронт, защищая идущие следом отряды. На флангах появились отряды кавалерии, и римская конница успешно отражала все атаки катувеллаунов.

Цезарь слышал, как над головами врагов раздались звуки горнов. Они послужили сигналом к перестроению. Бритты отступили в стороны, на фланги, образовав в середине свободное пространство. В нем появилось густое облако пыли, из которого с головокружительной скоростью вылетели запряженные лошадьми боевые колесницы. Римские горны протрубили сигнал к остановке, и воины сомкнули ряды, закрылись щитами и заняли на вражеской земле твердую оборонительную позицию.

Каждой из колесниц управляли двое воинов. Кроме них на легких, неустойчивых повозках балансировало несколько человек, вооруженных копьями. На большой скорости они метали свое оружие, и Юлий видел, как падают сраженные меткими ударами легионеры. От мощной атаки не могли спасти даже широкие и прочные щиты.

Октавиан увидел, что дело плохо, и быстро принял решение. По его команде всадники отошли с флангов и бросились наперерез колесницам, прежде чем те успели атаковать и свернуть в сторону. Пешие воины бриттов тоже не остались в стороне, и скоро взгляду Цезаря открылась картина беспорядочной, кровавой давки, в которой смешались и кони, и люди. Десятый и Третий легионы рванулись вперед и закрыли центр, подавив отчаянное сопротивление седоков колесниц. Лишившиеся твердой руки лошади бриттов в страхе заметались, и пустые колесницы с беспорядочным грохотом начали носиться по полю. В этой сумятице полегло немало легионеров.

— Конница ушла! — прокричал в самое ухо полководца Брут. Цезарь кивнул и приказал готовить к бою копья. Залп получился не слишком дружным — многие римские воины потеряли в бою оружие. И все же над головами бриттов нависло облако из нескольких тысяч темных копий. Варвары пытались преодолеть хаос и перестроиться.

Цезарь оглянулся и увидел, что два его легиона все еще остаются в ледяной воде. Плотная стена товарищей попросту не позволяла им выйти на берег. Полководец отдал приказ продвинуться вперед, и Десятый ответил со своей обычной выучкой и точностью. Сомкнув щиты, отважные воины пробили себе путь сквозь вражеские ряды.

Фронт римлян расширился, и коннице пришлось немного отступить, чтобы защитить фланги. Первая отчаянная атака заметно сократила ее численность, но Юлий с радостью отметил, что Октавиан, как и прежде, в седле. Юный родственник выглядел усталым, лицо его распухло и посинело от холода и ударов, однако он продолжал твердо отдавать приказ за приказом, а воины четко выполняли каждое указание достойного командира и мгновенно, четко перестраивались.

На ровной, открытой местности римские легионеры были несокрушимой силой. Все атаки катувеллаунов разбивались, словно наткнувшись на каменную стену. Юлию приходилось переступать через кучи мертвых тел, обозначавших каждую неудачную попытку противника. Еще дважды Десятому и Третьему легионам пришлось выдержать атаки грозных колесниц, и лишь после этого вражеские горны заиграли сигнал к отступлению. Катувеллауны начали отходить. Впервые после преодоления реки между армиями образовалось свободное пространство.

В римском строю тоже прозвучал приказ, и легионеры побежали, сохраняя боевой порядок. На бегу они добивали раненых и расправлялись с теми из врагов, кто из последних сил пытался сопротивляться. Цезарь видел, как варвары поддерживают друг друга, но ничто не могло спасти их от натиска римских легионеров, хотя мужество и отвага воинов вызывали уважение даже в душах врагов.

Солнце совершало свой обычный неторопливый путь по небосклону. Тяжело дыша, Цезарь бежал рядом с простыми воинами. Если царь катувеллаунов надеялся победить римское войско, то сегодняшняя схватка должна послужить ему хорошим уроком. Полководец видел в глазах своих воинов лишь непоколебимую решимость, и душа его наполнялась гордостью. Легионеры сметут любых врагов.

Даже на бегу Юлий оглядывал местность, опасаясь засады, хотя вероятность ее была очень мала. Царь Кассивеллаун изо всех сил стремился остановить римлян у реки, а потом в этом первом столкновении задействовал все свои силы. Но римский полководец обладал настолько богатым опытом, что никакая военная хитрость, ни одна самая изощренная уловка не могли застать его врасплох. Всадники гнали бриттов все дальше и дальше от берега, в то время как небольшие отряды разведчиков изучали окружающую местность.

И вдруг раздался печальный, нисходящий тон вражеских горнов. Услышав его, Цезарь ощутил едва ли не разочарование. В значении его сомневаться не приходилось, и полководец все понял даже до того, как увидел, что первые из бриттов с отвращением бросают оружие. Скоро их примеру последовали и остальные.

Приказа принять капитуляцию не потребовалось. Римские воины имели богатый опыт, так что полководец едва взглянул, как легионеры Десятого ходят между вражескими бойцами, заставляя их опуститься на землю и в качестве гарантии мира забирая оружие. После сигнала капитуляции не пролилось ни единой капли крови, и этот факт рождал законную гордость.

Оглянувшись, Цезарь заметил неподалеку дома и хозяйственные постройки. Легионы подошли к одному из множества селений. Кассивеллаун сдался именно потому, что не хотел подвергать опасности мирных жителей и их жилища. Цезарь счел решение мудрым и достойным уважения, а потому, когда к нему привели царя, римский полководец приветствовал его почтительно, без оттенка враждебности.

Кассивеллаун оказался плотным темноволосым молодым человеком с мясистым лицом. Одет он был чрезвычайно скромно: простая длинная подпоясанная куртка, а поверх нее тяжелый плащ. И то и другое — из шерсти. В глазах вождя застыла печаль, однако он, как и полагалось поверженному, опустился на одно колено и склонил голову в знак покорности.

Цезарь снял шлем, с наслаждением ощущая на коже свежий ветерок.

— Я, командующий римского войска, принимаю твою капитуляцию, — тоже исполняя формальность, произнес он. — Кровь больше не прольется. Твои люди будут считаться пленниками до тех пор, пока мы не заключим договор о заложниках и размерах дани. С этого момента ты можешь считать себя вассалом Рима.

Выслушав слова победителя, Кассивеллаун вопросительно посмотрел на говорившего. Потом перевел взгляд на римское войско и увидел, насколько крепка дисциплина легионеров. Несмотря на то что они с боем пробежали почти три километра, строй оставался поистине безупречным. У вождя не осталось сомнений в правильности принятого решения, хотя далось оно дорогой ценой. Глядя на римского полководца — усталого, в грязных доспехах, запачканных кровью сандалиях и с трехдневной щетиной на подбородке, Кассивеллаун лишь горестно покачал головой. Он потерял свою землю — землю, которую оставил ему отец.

ГЛАВА 41

Верцингеторикс воткнул копье перед воротами Аварика, водрузив на его острие голову римлянина. Оставив безобразный трофей на всеобщее обозрение, он проехал в арку и направился туда, где уже ждали собравшиеся по его призыву вожди племен.

Обнесенный крепкой стеной город в самом сердце Галлии насчитывал сорок тысяч жителей. Сейчас почти все они высыпали на улицы, чтобы приветствовать верховного царя. Однако Верцингеторикс не смотрел по сторонам. Он вообще не обращал внимания на то, что происходит вокруг, полностью погрузившись в мысли о предстоящей кампании.

Во дворе величественного здания Верцингеторикс спешился и по темным коридорам прошел в главный зал. Едва завидев повелителя, собравшиеся встали, чтобы приветствовать его, но Верцингеторикс лишь коротко и холодно поклонился. Потом оглядел вождей и прошел в центр, жестом призывая к тишине.

— Между нами и нашей землей стоят всего пять тысяч вражеских воинов, — наконец заговорил он. — Цезарь отправился завоевывать разрисованных людей, так же как когда-то пришел в Галлию, чтобы завоевать нас. Настало то самое время, которого мы так долго ждали и на которое рассчитывали. — По залу прокатилась волна радостных возгласов. — К зиме, когда римляне соберутся обратно, мы сможем устроить им теплый прием. Это я вам обещаю. Возьмем обманом и перебьем небольшими группами — по дюжине, а может быть, и по сотне. А кроме того, наша кавалерия уничтожит их обоз, и после этого голод выгонит захватчиков с земель Галлии.

Как и ожидал верховный царь, мелкие владетели радостным ревом приветствовали этот план. Однако глаза его все еще оставались холодными, ведь предстояло сообщить о цене блестящего замысла.

— Легионы имеют лишь одну слабость, друзья мои, и заключается она в снабжении войска продовольствием. Кто из присутствующих здесь не потерял в этой войне друзей и братьев? На открытой равнине мы способны сражаться не лучше, чем это делали много лет назад гельветы. Даже соединенными усилиями мы не осилим римское войско. — В зале повисло тяжкое молчание. Вожди ждали продолжения речи. — Однако истина заключается в том, что без продовольствия не сможет сражаться даже такая сильная армия. А для того чтобы лишить захватчиков всех источников продовольствия, придется сжечь все поля, весь выращенный урожай и каждую галльскую деревню. Нам предстоит выдернуть людей из той земли, по которой пойдет Цезарь, а ему оставить лишь дымящиеся развалины. Когда же римляне ослабнут от голода, я соберу свое войско в крепости, например такой, как Герговия. Вот тогда и посмотрим, сколько жизней они потеряют у ее стен.

Верховный царь обвел взглядом лучших мужей Галлии, ожидая встретить поддержку своего смелого плана.

— Мы можем победить. Можем сломить врагов именно таким способом, но это будет нелегко. Наш народ покинет родные края в страхе и отчаянии. Услышав стенания, напомните людям, что когда-то они прошли три тысячи миль лишь для того, чтобы поселиться в этой стране. Для тех, кто способен увидеть истину, мы все еще один народ. Земля Галлии должна вернуться к галлам. Кельтам предстоит возродиться и вспомнить древнюю кровь, которая взывает к их доблести.

Вожди стояли плотной стеной и стучали мечами и кинжалами — лезвие о лезвие. Оглушительный шум наполнял просторный зал и, казалось, сотрясал саму землю. Призывая к тишине, Верцингеторикс поднял руки. Однако продолжить он смог не скоро. Люди верили ему, и на лицах их читалась решимость.

— Уже завтра вам предстоит повести свои племена далеко на юг, оставив лишь тех, кто стремится воевать с захватчиками. Возьмите с собой необходимый запас продовольствия и зерна — ведь мои люди сожгут все, что найдут и что может гореть. Скоро Галлия вновь станет нашей. Это я говорю не как один из арвернов, но как потомок древних царей. Они смотрят на нас и готовы помочь в борьбе за свободу.

Звон металла раздался снова — теперь почти оглушительный. Верцингеторикс вышел из зала и по сумрачным длинным коридорам направился во двор, чтобы снова сесть верхом и вернуться к своим воинам. Проехав по улицам и оказавшись у ворот Аварика, он в задумчивости склонил голову.

Вернувшись к всадникам, царь горделиво выпрямился в седле и почти нежно взглянул на парящие над строем знамена Галлии. Эти десять тысяч конных воинов представляли десятки различных племен, и всех их действительно объединяла древняя кровь.

— Сегодня хороший день для начала пути, — заметил верховный царь, обращаясь к брату Мадоку.

— Да, мой повелитель, — коротко ответил тот. Пришпорив коней, они галопом поскакали по равнине.

Юлий сидел на холме. Земля была сырой и холодной, а потому он расстелил плащ. Шел небольшой дождь, и сквозь его завесу полководец наблюдал за огибающими мыс галерами. Они двигались вдоль побережья, чтобы найти ту его точку, где в море впадала темная река. Мелкая посадка позволила кораблям зайти в устье и подняться почти до самого брода. Неподалеку от него они и встали на якорь. Брут и Рений сидели тут же, неподалеку, и внимательно наблюдали за разгрузкой продовольствия. Этим важным делом занимались самые надежные легионы — Десятый и Третий галльский.

— Вам известно, что капитаны обнаружили удобную гавань? Совсем недалеко отсюда? — Юлий говорил громко, чтобы перекричать шум работ на берегу. Потом помолчал и вздохнул. — Если бы я знал о существовании этой гавани раньше, то сохранил бы все погибшие во время штормов корабли. Гавань защищена скалами и глубока, а кроме того, у нее пологий берег, очень удобный для лодок. В будущем надо обязательно иметь в виду это прекрасное место.

Цезарь провел рукой по мокрым волосам и недовольно смахнул с кончика носа дождевую каплю.

— И вот это они называют летом? Солнце в последний раз выглядывало месяц назад!

— В такую погоду я сразу начинаю тосковать по Риму, — едва слышно отозвался Брут. — Представь, как зеленеют на солнце оливковые деревья… А храмы на форуме? Страшно подумать, как далеко от всего этого мы оказались…

— Помпею предстоит отстроить город заново. — Взгляд Цезаря стал жестким. — Сенат, где я выступал вместе с Марием, теперь не больше чем воспоминание. Не забывай, Брут, что когда мы снова увидим Рим, он окажется совсем другим.

Друзья замолчали, и каждый задумался о своем. Юлий не видел Вечный город уже несколько лет, однако почему-то считал, что, вернувшись, найдет его точно таким же, каким оставил, отправляясь в дальний путь. По его мнению, весь мир должен был застыть, дожидаясь, пока хозяин вернется и снова запустит механизм жизни. Детские мечты!

— Так, значит, ты все-таки планируешь вернуться? — наконец заговорил Брут. — Честно говоря, я уже решил, что ты готов продержать нас здесь до глубокой старости.

Рений молча улыбнулся.

— Конечно, Брут, — серьезно ответил Цезарь. — Я сделал все, ради чего пришел сюда, так что теперь для поддержания порядка и устрашения бриттов вполне хватит одного легиона. Возможно, гораздо позже, когда состарюсь, а Галлия станет такой же мирной страной, как Испания, я вернусь в эти края и продолжу путь на север.

Юлий неожиданно вздрогнул — наверное, давал себя знать холод. Внизу, на берегу, суетились легионеры и корабельные команды, а здесь, на холме, царствовали ветер и дождь. Холмы на берегах Тамесиса мягко, округло зеленели, и если бы не постоянный противный дождик, то большой мир выглядел бы отсюда далекой абстракцией, не способной нарушить идиллическую красоту и вечное спокойствие. Этот край был словно создан для покоя.

— Бывают моменты, когда хочется как можно быстрее со всем покончить, — в порыве откровения признался Цезарь. — Я скучаю по Сервилии. Скучаю по своей дочери. Всю сознательную жизнь, насколько хватает памяти, мне пришлось воевать, а потому мысль о возвращении в собственное поместье, возможность увидеть родной лес, поле, услышать гудение пчел и просто погреться на италийском солнышке оказывается непреодолимым искушением.

Рений усмехнулся.

— И все-таки каждый год ты это искушение успешно преодолеваешь, — иронично заметил он.

Цезарь недовольно взглянул на однорукого гладиатора.

— Я в расцвете молодости и сил, Рений, не забывай. Если мне больше ничего не удастся достичь в жизни, то Галлия навеки останется моим посланием миру.

Говоря это, Юлий, сам того не замечая, провел рукой по заметно поредевшим волосам. Да, война старит мужчину куда быстрее, чем неумолимо бегущие годы. Когда-то думалось, что старость и болезни предназначены другим, а его самого обойдут стороной. Но, увы, с каждым годом все сильнее ощущались изменения погоды, и по утрам все дольше приходилось разминать застывшие суставы.

Увидев, что Брут обратил внимание на жест, Цезарь недовольно нахмурился — гордость его оказалась уязвленной.

В разговор вступил обычно сдержанный и скупой на слова Рений.

— Я еще не говорил, как ценю возможность служить с вами обоими? — спросил он. — Даже не могу представить для себя иного жизненного пути.

Молодые люди внимательно посмотрели на доблестного израненного ветерана — как и они сами, он сидел на расстеленном плаще.

— Что-то ты к старости становишься сентиментальным, — с доброй улыбкой шутливо заметил Брут. — Наверное, сказывается недостаток солнечного света.

— Может быть, так оно и есть, — согласился Рений, растирая между пальцами мокрую от дождя травинку. — Всю жизнь, без остатка, я отдал сражениям за Рим. Как видите, он все еще стоит, и в этом есть моя лепта.

— Так тебе хочется вернуться домой? — Юлий внимательно посмотрел на гладиатора. — В таком случае, друг мой, достаточно всего лишь спуститься на берег, к кораблям. Они отвезут тебя в Рим. Я не стану чинить препятствий.

Рений посмотрел вниз, на копошащихся возле галер людей, и в глазах его появилась тоска. Пожав плечами, воин неуверенно улыбнулся.

— Ну, может быть, еще один, последний год, — едва слышно прошептал он.

В это мгновение вдалеке на склоне показалась крошечная фигура всадника.

— Посыльный, — громко произнес Брут, словно желая прервать грустные размышления товарищей. Все трое внимательно посмотрели на приближающуюся точку.

— Боюсь, что он везет дурные новости, — с опаской заметил Юлий. — Иначе зачем было бы искать меня здесь?

Полководец поднялся. Словно унесенная порывом ветра, задумчивость моментально улетучилась, и перед товарищами снова стоял решительный, непреклонный военачальник.

Мокрые плащи неприятно оттягивали руки, и трое друзей снова остро ощутили тяжесть военной жизни. Почти со страхом ждали они приближения всадника.

— В чем дело? — резко потребовал ответа Цезарь, едва расстояние позволило разговаривать.

Гонец смутился, не выдержав напряженного взгляда воинов, но быстро соскочил с седла и поднял руку в приветственном салюте.

— Командир, я приехал из самой Галлии, — доложил он.

Сердце Цезаря тревожно забилось.

— От Бериция? Так каковы же твои вести?

— Племена подняли восстание, командир, — четко отрапортовал посыльный.

Юлий тихо выругался.

— Племена восстают каждый год. Сколько на этот раз?

Посыльный нервно переводил взгляд с одного из стоящих перед ним военных на другого.

— Кажется… Военачальник Бериций сказал, что все.

Юлий пристально посмотрел на воина, словно пытаясь понять, что значат его слова, и наконец спокойно кивнул.

— Значит, мне придется немедленно возвращаться. Отправляйся вниз, к кораблям, и скажи, чтобы без меня не отправлялись. И пусть Домиций пошлет всадников на побережье, к Марку Антонию. Необходимо до наступления зимних штормов доставить флот к морю и приготовить корабли к отправке в Галлию.

Всадник отправился вниз, к реке, а Юлий стоял, глядя ему вслед и словно не замечая дождя.

— Итак, значит, снова быть войне, — наконец проговорил он. — Хотелось бы знать, доведется ли мне когда-нибудь увидеть мирную Галлию?

Цезарь выглядел усталым и подавленным, и Бруту стало жаль друга.

— Ты обязательно разобьешь мятежников. Не сомневаюсь.

— Сейчас, когда на пороге зима? — горько возразил полководец. — Впереди несколько трудных месяцев, не забывай. Может быть, даже труднее, чем все предыдущие зимы.

Цезарь с огромным трудом взял себя в руки, но когда он повернулся к друзьям, они увидели на его лице обычное спокойное и уверенное выражение.

— Кассивеллаун ничего не должен знать. Заложники уже на галерах, и среди них его сын. Веди легионы обратно на побережье, Брут. Я же спущусь вниз по реке и буду ждать с готовым к отправке флотом. — Полководец замолчал, пытаясь пересилить гнев. — Я не просто разобью племена галлов, Брут, — наконец решительно добавил он. — Я сотру их с лица земли.

Рений взглянул на ученика с сочувствием. Тому никак не удавалось ни отдохнуть, ни даже просто расслабиться. Каждый год войны забирал из души Юлия частицу доброты и человечности. Рений внимательно посмотрел на юг, туда, где в дымке скрывались не столь далекие берега Галлии. Ее обитатели непременно пожалеют о возвращении Цезаря.

ГЛАВА 42

В римских легионах во вспомогательных отрядах служили галлы, представлявшие почти все племена своей страны. Многие сражались в войске Цезаря по пять лет и даже дольше, а потому и думали, и действовали, как истинные римляне. Жалованье воины получали серебряными сестерциями, а доспехи и мечи им ковали в тех же кузницах, что и регулярным частям.

Когда Бериций отправил три тысячи галльских воинов для охраны продовольственного груза, мало кто смог бы отличить их от остальных солдат Рима. Даже командиры представляли местные племена; они выдвигались на командные посты после долгой и честной службы. Правда, поначалу Цезарь старался чередовать галлов с лучшими из своих людей, однако военные действия и продвижение по служебной лестнице постепенно изменили структуру войска.

По приказу Бериция из Испании прибыли корабли с пшеницей. Теперь они двигались из северных портов на юг и нуждались в защите. Зерна было вполне достаточно, чтобы накормить все города и деревни, которые сохраняли верность Риму. Его хватило бы на всю зиму, даже несмотря на то что Верцингеторикс сжег урожай, выращенный в самой Галлии.

Отряды галлов в безупречном порядке двигались на юг, шагая рядом с медленно едущими повозками, доверху нагруженными пшеницей. Разведчики рассеялись по округе на расстояние многих миль, готовые в любой момент предупредить об атаке противника. Каждый из воинов знал, что зерно способно стать поводом для нападения. Необходимость его охраны обостряла бдительность римлян даже в глубоком тылу, и редко кто из легионеров выпускал рукоять меча. Питались прямо на ходу, как правило, холодным мясом, а останавливались лишь с наступлением сумерек, чтобы наскоро разбить лагерь и переночевать.

И все же атака оказалась совершенно неожиданной. По широкой равнине внезапно с громоподобным криком пронеслась лавина всадников. Разведчики прискакали уже после того, как легионеры заняли оборонительную позицию, поставив тяжелые повозки полукругом, подобно небольшой крепости, и приготовив к бою копья и стрелы. Все в страхе смотрели на надвигающуюся черную тучу вражеской конницы. По траве и грязи к повозкам мчались тысячи всадников. В лезвиях мечей отражалось тусклое холодное солнце, и многие из галлов, не удержавшись, начали молиться давно забытым богам.

Марвен служил Риму с тех самых пор, как четыре года назад сменил голодное существование на жалованье легионера. Едва увидев, какая сила несется на отряд, он понял, что выжить не удастся. Хуже всего, что погибнуть придется от рук своих же сородичей. Политика воина совсем не интересовала. Когда римляне пришли в деревню и начали вербовать молодых и сильных мужчин, Марвен взял деньги и отнес их жене и детям, а сам отправился сражаться за Рим. Все лучше, чем смотреть, как голодают близкие.

Повышение по службе показалось чудом. Марвен участвовал в битве против сенонов и вместе с Брутом умудрился выкрасть царя из самой гущи его соплеменников. Да, в тот день удача повернулась лицом.

Погрузившись в воспоминания, воин не сразу заметил, что подчиненные смотрят на него с надеждой, ожидая приказов. А когда заметил, то лишь пожал плечами.

— За это нам и платят жалованье, ребята, — коротко заметил он.

Всадники неумолимо надвигались, и от топота копыт сотрясалась земля. Легионеры твердо держали оборону, защищая повозки с зерном. В землю воткнули копья, чтобы помешать атаке. Оставалось лишь ждать первой крови. Марвен ненавидел ожидание и почти торопил страшные события в надежде, что они раздавят разъедавший душу страх.

Послышались звуки горнов, и кони тут же остановились там, где их не могли настичь ни копья, ни стрелы. Марвен нахмурился: один из всадников спешился и направился к неподвижно стоящим легионерам. Сомнений не было: подошедшего легко было узнать и по светлым, с рыжим оттенком волосам, и по прекрасной золотой цепи на шее, которую он не снял даже в битве. Верцингеторикс.

Царь подходил все ближе, и Марвен следил за ним с удивлением и почтением.

— Не двигаться, — коротко приказал он своим людям, внезапно заволновавшись, что кто-нибудь из неопытных лучников занервничает и выстрелит. Сердце бешено стучало, и с каждым шагом царя волнение усиливалось. Храбрость этого человека граничила с безрассудством, и воины восхищенно наблюдали за его приближением. Впрочем, восхищение нисколько не мешало совершить жестокое убийство.

Верцингеторикс подошел почти вплотную и, заметив плащ и шлем Марвена, посмотрел командиру прямо в глаза. Возможно, у того от волнения просто разыгралось воображение, но видение могущественного царя с огромным мечом на боку показалось ему поистине волшебным в своем величии.

— Говори свою цену, — обратился к нему Марвен. Царь улыбнулся, и от этой улыбки голубые глаза вспыхнули ярким светом, а рыжеватая борода сама собой разделилась на две части. От глаз вождя не укрылось, что римский наемник крепче сжал меч.

— Ты готов убить своего царя? — поинтересовался Верцингеторикс.

Рука Марвена опустилась, словно по волшебству. Он взглянул в спокойные глаза человека, обладавшего невероятным мужеством, и вздрогнул.

— Нет, не готов, — тихо ответил воин.

— Тогда следуй за мной, — распорядился галл.

Марвен взглянул направо и налево, на своих товарищей и подчиненных. Все они молча кивали. Потом снова перевел взгляд на Верцингеторикса и, словно завороженный, опустился перед ним на колени, прямо в грязь. Царь положил руку ему на плечо.

— Как тебя зовут?

Марвен молчал. Он не смог произнести ни своего воинского звания, ни номера легиона.

— Марвен Риддерин, из племени нервиев, — наконец почти прошептал он.

— Нервии сражаются на моей стороне. Вся Галлия на моей стороне. Встань.

Марвен поднялся, чувствуя, как дрожат руки. Мысли смешались. Сквозь их сумятицу вновь раздался голос Верцингеторикса:

— А теперь сожги все зерно, которое вы везете, — распорядился царь.

— Но среди нас есть римляне. Здесь не только галлы, — неожиданно для самого себя возразил Марвен.

Светлые глаза верховного царя обратились к воину.

— И что же, ты готов оставить их в живых?

Лицо Марвена обрело решительное выражение.

— Это было бы справедливо, — твердо ответил он, выдержав тяжелый взгляд.

Верцингеторикс внезапно улыбнулся и похлопал воина по плечу:

— Ну так отпусти их, нервий. Забери оружие — и копья, и мечи, и щиты, а людям позволь уйти восвояси.

После этого бывшие наемники римской армии словно зачарованные отправились вслед за своим царем, и всадники Галлии встретили их восторженными приветствиями. Неподалеку горел целый обоз драгоценной пшеницы.

Корабли Цезаря пристали к побережью Галлии в надежной гавани Ития. На горизонте были хорошо заметны коричневые столбы дыма. Тревога и несчастье ощущались в самом воздухе, и полководец с гневом и ненавистью думал о необходимости противостоять еще одному вооруженному бунту.

Даже во время плавания он не терял времени даром, посвятив его разработке планов и приказов, которые предстояло внедрить еще до того, как горные перевалы окажутся под снегом. Кроме того, необходимо было сообщить в Рим о втором выступлении против бриттов. Несмотря на некоторую преждевременность рапорта, он мог значительно изменить перевес сил в пользу полководца. В этом году Цезарь не собирался платить обычную дань сенату, поскольку каждая свободная монета отправлялась на подавление сопротивления Верцингеторикса. Имя это не сходило с уст галльских рабов, а сам Юлий едва смог вспомнить дерзкого светловолосого парня, который восемь лет назад шумно покинул совет вождей всех племен Галлии. Да, за прошедшие годы оба они не помолодели. Цингето вырос в мощного, властного царя, и Цезарь понимал, что не должен оставлять его в живых. Каждый из воинов прошел долгий, наполненный испытаниями и трудностями путь; восемь минувших лет были наполнены битвами и пролитой кровью.

Едва ступив на берег, Цезарь прекратил диктовать стоящему рядом Адану и заговорил с Брутом. Самых быстрых всадников отправили за Берицием. Как только он появится, сразу начнется заседание военного совета и будет составлен план кампании. Одного лишь взгляда на поднимавшийся вдали коричневый дым оказалось достаточно, чтобы решимость полководца укрепилась. Это его земля, и он не отступится даже в том случае, если против власти Рима поднимутся все галлы, как один.

Возвращавшиеся легионы заняли порт и привычно приступили к строительству лагеря, хотя в их рядах ощущались напряжение и усталость. Как и сам Юлий, они воевали уже много лет, а потому перспектива провести в сражениях еще год, а может быть, и больше приводила в отчаяние. Даже самые выносливые задавались вопросом: когда же наступит конец мучениям и придет долгожданная пора пожинать обещанные лавры.

На третий день пребывания в Галлии Юлий собрал военный совет в построенной легионерами крепости, одной из тех, которые должны были образовать на морском берегу надежную цепь обороны.

Первым явился Домиций в выигранных на турнире серебряных доспехах. Однако они уже не сияли, как прежде, да и сам центурион выглядел усталым. Под глазами залегли глубокие тени, а на щеках темнела давно не бритая щетина. Внешность доблестного воина красноречиво говорила о тяготах и лишениях военного времени. Домиций молча обнял Юлия и сел за стол.

Марк Антоний тоже дружески приветствовал давнего соратника. Он принес рапорт о финансовых поступлениях. Дела шли исключительно успешно, но в то же время поводы для раздумий оставались: в казне насчитывалось немало золота и серебра, однако поступления день ото дня сокращались, так как и города, и деревни Галлии ожидали исхода восстания. Особенно критическим выглядело положение с продовольственными запасами, и Цезарь искренне ценил труд Марка Антония, ведь он взял на себя заботу о питании легионеров. Прежде чем отправлять воинов в бой, нужно было досыта накормить и напоить их — и это при том, что Верцингеторикс делал все, чтобы лишить завоевателей поставок. Фермы и поля превратились в пепелища, а жители деревень покинули свои дома и скрылись. Несмотря на негодование, Юлий не мог не восхищаться отчаянной решимостью молодого царя. Верцингеторикс не только уничтожал все съедобное, но и безжалостно опустошал те селения, которые сохраняли верность римлянам. Тысячи его земляков уже погибли, расплачиваясь за недостаточный патриотизм, и если бы не вмешались легионеры, жертвы стали бы еще значительнее. Цена оказалась высокой, но голод мог уничтожить легионы не хуже вражеских атак.

Цезарь собрал военный совет в комнате, окна которой выходили на море, так что совсем близко, на серых скалах, с громкими криками кружили птицы. Полководец встречал каждого из входящих с искренней радостью. Бериций в первом же столкновении с Верцингеториксом был ранен, а потому пришел с перевязанным плечом. Командир из Аримина выглядел усталым и больным, однако дружески приветствовал Юлия и с удовольствием принял заздравный кубок. Октавиан, Брут и Рений появились вместе, на ходу обсуждая тактические действия кавалерии. Все трое вызывали улыбку искренней заинтересованностью и уверенностью в собственной правоте. Сложности и проблемы, которые так тяготили полководца, их будто вовсе не занимали — воины полностью полагались на решительность и ответственность Цезаря. А ему приходилось рассчитывать лишь на самого себя.

Оказавшись в кругу боевых товарищей и невольно впитав долю их внутренней энергии, Юлий почувствовал прилив сил. Долгие годы войны не сломили воинов, и набирающее силу восстание они обсуждали с гневом и готовностью к борьбе, а вовсе не с позиций слабости. Каждый из собравшихся в зале отдал Галлии несколько лет жизни, а потому никто не хотел терять приобретенное. Ожидая начала совета, люди негромко, спокойно обсуждали события, постоянно поглядывая на военачальника и ожидая сигнала к всеобщему вниманию. Цезарь объединил всех, ради него собрались в этой комнате люди. Он придавал силы, побуждал к действию. В его присутствии общались и вместе работали те, кто ни в какой иной ситуации не смог бы терпеть друг друга. Никто из присутствующих не отдавал себе отчета в существовании подобной связи: люди привыкли к ней и воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Внешне же сила личности полководца проявлялась всего лишь в большей активности и ответственности всех, кто собрался вокруг стола.

Последним появился Кабера. Его внесли двое легионеров Десятого, которые выполняли роль личных помощников старого и немощного целителя. Едва всеми почитаемого доктора устроили среди подушек, Юлий стремительно подошел и почтительно, но в то же время бережно сжал его руки. Он заговорил настолько тихо, что за шумом ветра и гулом моря никто, кроме самого Каберы, слов не расслышал.

— Я зашел дальше, чем любой из римлян. На самый край света. Как давно мы с тобой не виделись!

Казалось, поначалу старик не услышал обращенных к нему слов, и Юлий огорченно подумал, что возраст и болезни неумолимо вершат свое жестокое дело. Больше того, полководца не отпускало чувство собственной вины. Ведь именно по настойчивой просьбе самого Цезаря тогда еще здоровый и полный сил целитель сверхъестественным усилием воли вернул подвижность разбитому колену Домиция. Этот подвиг потребовал концентрации всех данных природой и богами сил и закончился ударом, после которого старик так и не смог восстановиться. Силы постепенно покидали всеми любимого и уважаемого врачевателя.

Наконец Кабера поднял на Цезаря тусклый взгляд.

— Ты сам выбрал свой путь, Гай, — тихо произнес он, едва шевеля сухими губами. Голос был очень слаб, и Юлий наклонился, чтобы лучше слышать. — Я еще никогда не видел тебя в этой холодной комнате, — загадочно продолжил старик. Он глубоко вздохнул, и мышцы на его шее напряглись даже от такого усилия. — Кстати, я говорил, что видел тебя убитым Суллой?

— Сулла давно мертв, Кабера, — возразил полководец.

Кабера кивнул.

— Знаю. Но все равно видел тебя убитым в этом доме, а еще видел на пиратском корабле. Я так часто вижу тебя падающим, что просто удивительно, что до сих пор ты так силен и полон жизни. Сам не понимаю собственных видений, Юлий. Они причиняют такую боль, которой я раньше даже не представлял.

Цезарь с сочувствием заметил в глазах старого целителя слезы. Кабера обратил внимание на выражение его лица и засмеялся — вернее, издал несколько сухих щелкающих звуков. Левая рука старика не действовала, однако правой он притянул Цезаря еще ближе.

— Я ничего не смогу изменить в том, что видел, понимаешь? Путь мой подходит к концу, и этот конец я жду без горечи, но с радостью, как облегчение. Знай, что никогда не жалел и не жалею ни о чем, что произошло с того самого дня, когда много лет назад я переступил порог твоего дома.

— А я без тебя просто не выжил бы, старина. Так что постарайся не покидать меня, — пробормотал Юлий, преданно глядя на доктора полными слез и воспоминаний глазами.

Кабера снова вздохнул и провел рукой по лицу.

— Увы, кое-что нам не дано решать, Гай Юлий. Есть тропы, с которых не свернешь. Ведь когда-нибудь и тебе придется перейти реку. Этот момент представал передо мной столько раз, что и сказать невозможно.

— Так что же ты видел? — уточнил Юлий, сгорая от любопытства и в то же время холодея от страха. Однако Кабера сидел неподвижно, словно и не слышал вопроса.

— Кто знает, куда заведет тебя судьба? — наконец снова заговорил он. — Но я ни разу не видел тебя старым, друг мой, а однажды с болью наблюдал, как в первые весенние дни ты гибнешь от ударов ножей и падаешь в темноту. Падаешь в Риме, в мартовские иды.

— Так, значит, эти дни я никогда больше не проведу в родном городе, — заключил Цезарь. — Клянусь, что выполню обещание, если сознание этого принесет мир в твою душу.

Кабера поднял голову и посмотрел в окно — туда, где над водой с громким криком носились чайки.

— Думаю, есть в жизни вещи, о которых лучше не знать. Я уже ничего не могу понять. Кстати, я говорил тебе о ножах?

Юлий бережно поправил подушки, чтобы старику удобнее было сидеть.

— Говорил, Кабера. И этим в очередной раз спас меня, — ответил он и с удивительной для этого сурового и решительно человека нежностью обнял больного.

— Хорошо. Я рад, — коротко заключил Кабера и закрыл глаза. Юлий услышал долгий протяжный вздох, а потом наступила полная тишина. Кабера полулежал на подушках совершенно неподвижно. Юлий с горечью наблюдал, как жизнь покидает тело друга и соратника. Молчание продолжалось бесконечно долго.

— Прощай, добрый, верный товарищ, — наконец негромко произнес Цезарь.

За спиной раздались осторожные шаги, и рядом появились Рений и Брут. Лента времени увела вдаль, и Юлию почудилось, что два мальчика стоят рядом с наставником и внимательно наблюдают, как сильный человек без малейшей дрожи в руках натягивает тетиву лука.

Постепенно остальные члены военного совета тоже поняли, что произошло, и поднялись со своих мест. Цезарь обратил к ним исполненный печали и боли взгляд.

— Присоединитесь ли вы к моим молитвам об ушедшем, воины? Ратные труды придется отложить еще на день.

Чайки с громкими криками носились над волнами, и холодная комната наполнилась их тревожными голосами. Юлий стоял, погруженный в собственные мысли, навеки прощаясь с тем, кто на протяжении всей жизни служил ему надежной опорой.

— Ну вот, меня снова покинул близкий человек, — произнес полководец так тихо, что расслышал лишь Брут.

ГЛАВА 43

В палатке царила полная тьма. Лишь на столе, за которым сидел Адан, горела сальная свеча. Молодой человек молча смотрел на Цезаря. Полководец лежал на скамейке, вытянув руку для перевязки. Кровь продолжала течь и уже пропитала первые слои бинта. Да и сам бинт трудно было назвать чистым, ведь его сняли с одного из умерших. Врач затянул повязку крепче и сделал узел, а потом с силой потянул, чтобы остановить кровь. Юлий тихо застонал от боли. На мгновение он открыл глаза, и Адан заметил, что они затуманились от изнеможения.

Врач сложил в мешок инструменты и вышел, энергично откинув полог и впустив в душную палатку порыв ветра, от которого тусклое пламя свечи заколыхалось, грозя погаснуть. Адан взглянул на записанные слова и подумал, что раненому необходимо заснуть. Этой зимой воины голодали, и полководцу пришлось так же трудно, как и всем остальным. Цезарь исхудал и осунулся. Кожа пожелтела и высохла, словно натянувшись на черепе, а под глазами залегли такие темные тени, что невольно приходила мысль о грозящей смерти.

Наконец Адану показалось, что больной провалился в лихорадочное забытье. Секретарь начал как можно тише собирать свитки и перья, чтобы бесшумно выскользнуть из комнаты, не потревожив раненого. Юлий неожиданно зашевелился и провел рукой по лицу. Адан невольно покачал головой и подумал, что Галлия забрала гораздо больше, чем дала.

— Так на чем же я остановился? — не открывая глаз, спросил Цезарь. Голос прозвучал словно с того света, и Адан невольно вздрогнул.

— На событиях в Аварике. Врач пришел как раз в тот момент, когда я писал о последнем дне.

— Ах да, конечно. Ты готов продолжать работу?

— Тебе решать. Может быть, стоит сделать перерыв, чтобы ты смог отдохнуть? — предложил Адан.

Юлий лишь поскреб небритый подбородок.

— Аварик появился на горизонте вскоре после гибели трех когорт, которыми командовал Бериций. Ты пишешь?

— Пишу, — шепотом ответил молодой испанец. Почему-то на глаза навернулись слезы, и секретарь изо всех сил старался скрыть их.

— Мы насыпали склон высотой с крепостную стену и начали штурм. После того, что увидели воины, сдержать их было невозможно. Да я и не пытался. — Юлий сделал паузу, и Адан ясно услышал хриплое, тяжелое дыхание, за которым отступал даже привычный шум военного лагеря. — Наше нападение пережили восемьсот человек, Адан. Запиши правду, пусть ее узнают все. Из сорока тысяч мужчин, женщин и детей остались лишь восемьсот. Мы сожгли город и захватили то зерно, которое они так бережно хранили в своих амбарах. И все равно воины голодали. Все похудели настолько, что можно было ребра пересчитать. Верцингеторикс неотступно выполнял свой жестокий план: каждый город, в который мы входили, оказывался опустошенным и разрушенным. Он угонял скот и не оставлял нам ничего, кроме диких птиц и зайцев. Разве этим можно накормить сорокатысячную армию? Если бы не кладовые Аварика, римскому войску пришел бы конец.

Мы сражались всякий раз, как заставали вражеское войско на открытом пространстве. Однако племена Галлии неизбежно были на его стороне, а с ними и огромное численное преимущество. На третий или четвертый — сейчас точно не помню — месяц этой кошмарной войны погиб Бериций. Его убили из засады собственные наемники-галлы. Мы даже тело не смогли разыскать.

Юлий погрузился в тяжкое молчание. Он с горечью вспоминал, как Бериций ни за что не хотел верить предупреждениям и возражал, что те воины, которых он сам выучил, не смогут поднять на него руку. Сам он до конца оставался настолько достойным и честным человеком, что не мог поверить в коварство. За идеализм воин поплатился жизнью.

— Верцингеторикс направился на юг, к крепости Герговия и возведенным на окружающих ее холмах фортам. Мне так и не удалось разрушить эти стены.

Адан взглянул на военачальника и увидел, как лицо его исказилось гневом. Но глаза оставались закрытыми, а слабый сухой голос доносился словно издали.

— Герговия стоила нам жизней восьми сотен воинов. С приходом весны я все чаще стал замечать, что легионеры едят совсем неспелое зерно — едят жадно, до тех пор, пока им не становится плохо. И все же нам удалось разбить так дерзко противостоявшие армии. Брут и Октавиан показали себя прекрасными командирами, но численность вражеских сил, Адан… против нас поднялось каждое племя, все, кого мы еще совсем недавно считали и называли друзьями. Иногда… Нет, вычеркни это — сомнения записывать незачем.

Осада Герговии результата не приносила, а наши воины начинали заметно слабеть. Пришлось отойти на запад в поисках продовольствия, но нашли мы лишь столько, чтобы не умереть с голоду. Больше того, Верцингеторикс вывел против нас войска, и нам пришлось всю ночь с боем пробивать себе путь. Да, Адан, за последний год мне пришлось пройти тысячу миль. И рядом со мной постоянно шла смерть.

— И все-таки сейчас, в Алезии, ты смог его осадить, — негромко подбодрил полководца молодой испанец.

Юлий с трудом поднялся и сел, опустив голову и положив руки на колени.

— Да, это самый большой из всех горных фортов, какие мне пришлось видеть в Галлии. Целый город, раскинувшийся на четырех холмах. Да, мне удалось поймать этого хитрого и коварного царя в ловушку. И вот теперь мы голодаем, осаждая крепость, а он тем временем ждет, пока мы все перемрем с голоду.

— С юга уже везут зерно и мясо. Самое страшное позади, — с надеждой произнес секретарь.

Цезарь едва заметно пожал плечами.

— Все возможно. Запиши-ка вот что: мы построили вокруг Алезии восемнадцать миль окопов и укреплений. Насыпали три массивных холма, настолько высоких, просторных и крепких, что смогли возвести на них сторожевые башни. Верцингеторикс не может выйти, пока мы здесь, рядом с городом. А мы не собираемся уходить. Те пленники, которых нам удалось захватить, говорят об этом храбром воине как о верховном царе всех галлов, так что, пока мы не убьем его или не возьмем в плен, они будут продолжать свое восстание. Мы уничтожаем варваров тысячами, и все же с наступлением весны на нас снова бросятся целые полчища — и так будет продолжаться постоянно, пока жив предводитель. Пусть в Риме это узнают, Адан. Пусть понимают, чем мы здесь занимаемся.

Полог откинулся, и в темном проеме возник Брут. Огонек свечи привлек его внимание, и командир внимательно посмотрел на Адана.

— Юлий? — наконец тихо, почти шепотом, позвал он.

— Я здесь, — тоже едва слышно отозвался полководец.

— Тебе придется снова выйти. Вернулись разведчики. Говорят, что на помощь городу движется целая армия галлов.

Юлий взглянул на друга ввалившимися красными глазами — скорее мертвыми, чем живыми. Покачиваясь от слабости, полководец поднялся, и Брут подошел, чтобы помочь надеть доспехи и алый плащ — перед воинами нельзя проявлять малодушия.

— Значит, те, кто сумел вырваться из окружения, ведут подкрепление, — прокомментировал Цезарь, пока Брут привязывал нагрудную пластину к полоскам железа вокруг шеи.

Оба командира были отчаянно грязны и пропахли потом, а потому Адан с глубоким уважением смотрел, как Брут взял тряпку и тщательно протер доспехи, а потом подал другу лежащий поодаль меч. Молодой человек молча снял с крючка красный плащ и помог Бруту накинуть его на плечи раненого полководца. Казалось, доспехи и оружие помогли: Юлий выпрямился и силой воли стер с лица усталость.

— Собери членов военного совета, Брут, и приведи ко мне разведчиков. Если потребуется, будем сражаться против двух армий, лишь бы покончить с этим смутьяном.

— И тогда отправимся домой? — с надеждой в голосе уточнил Брут.

— Да, победив, отправимся домой. Конечно, в том случае, если останемся в живых.

Командиры римских легионов, собравшиеся в центральной палатке разбитого у подножия Алезии лагеря, несли на себе следы всех сражений, в которых довелось участвовать за долгие годы походов. Воды не хватало так же, как и пищи, а потому все давно не брились и не мылись, накопив грязь долгих военных будней. Усевшись на скамейки, люди молчали, словно слишком устали, чтобы разговаривать. Сожженная земля и месяцы боевых действий — со времени возвращения из Британии — лишили сил даже самых стойких. И вот новый удар, способный привести в отчаяние.

— Командиры, вы уже и сами слышали донесения разведчиков, так что мне добавить нечего, — обратился к собравшимся Цезарь. Он взял из рук охранника небольшую фляжку с драгоценной водой и принялся жадно пить, словно пытался набраться сил. — Воины наконец-то начали регулярно получать пищу, хотя запасы бедны и качество их оставляет желать лучшего. Но если бы не доброта и жертвенность наших поселенцев, мы не имели бы даже этого. Галлы собрали все свои племена и сплотились против нас. Даже кавалерия некогда преданных эдуев слилась с остальными. Мхорбэйн все-таки предал меня.

Прикрыв лицо рукой, Юлий помолчал.

— Если разведчики принесли точные сведения, то шансов выжить в грядущей битве у нас очень мало. Если вас интересует моя точка зрения, то я склоняюсь к тому, чтобы достойно сдаться и тем самым сохранить жизни наших легионеров. Верцингеторикс уже показал себя: он вовсе не дурак, а потому разрешит нам отойти к Альпам, на земли наших поселенцев. Подобная победа укрепит его в роли верховного царя, так что вполне возможно, что он примет такие условия. Согласны ли вы с подобным планом?

— Нет, — резко возразил Домиций. — Люди не примут такого приказа ни от нас, ни тем более от тебя. Пусть варвары наступают, Цезарь. Мы сможем снова разбить их.

— Согласен, — поддержал товарища Рений. Члены совета дружно кивнули. Брут и Марк Антоний присоединились к мнению остальных, и Октавиан тоже. Несмотря на усталость, на лицах собравшихся читалась решимость. При виде подобной самоотверженности Цезарь улыбнулся.

— Ну, в таком случае здесь, в Алезии, мы или одержим окончательную победу, или падем смертью храбрых. Я горжусь вами. Пусть случится так, как угодно богам. А мы будем сражаться до последнего. — Юлий потер заросший подбородок и печально улыбнулся. — Может быть, позволим себе истратить немного воды, чтобы завтра выглядеть, как подобает римлянам? Принесите карты. Надо решить, каким образом утихомирить племена в очередной раз.

Верцингеторикс стоял на высокой стене крепости и внимательно смотрел на равнину. Как только часовые сообщили, что заметили внизу движение, он тут же отправился на открытую всем ветрам площадку и теперь пристально наблюдал за приближающейся во тьме колонной факелов.

— Это Мадок? — с надеждой в голосе спросил Брай.

Царь мельком взглянул на младшего брата и дружески положил руку ему на плечо.

— Кто же еще это может быть? Он привел армии Галлии, чтобы помочь нам расправиться с захватчиками. — Оглянувшись, чтобы убедиться, что никто не слышит, вождь с гордостью добавил: — Принцев из племени арвернов не так-то легко победить, правда?

Брай улыбнулся.

— А я уже начал было терять надежду. Ведь запасов продовольствия осталось не больше чем на месяц…

— Ну, значит, сегодня распорядись, чтобы люди ели как следует. Завтра окончательно разгромим римлян, а потом заберем себе их форты и крепости и вернем земли родной Галлии. Эти легионеры не скоро осмелятся снова к нам сунуться.

— И ты будешь царствовать? — спросил Брай.

Верцингеторикс рассмеялся.

— Я и так царствую, братишка. Я царь великого народа. Теперь, когда племена слышат зов крови, ничто на свете не сможет нас остановить. На рассвете все закончится, и мы снова обретем свободу.

Серое утро осветило протянувшийся почти на четыре мили лагерь галльских всадников. Проснувшись, легионеры услышали, как за высокими стенами Алезии обитатели крепости радуются приходу многочисленного подкрепления.

Несмотря на приближение лета, утро выдалось холодное. Из прибывших с приальпийских территорий продуктов повара приготовили первый за много дней горячий завтрак и на оловянных тарелках раздали его воинам. Близость готовых к бою значительных сил галлов вовсе не радовала, а потому ели молча, деловито, быстро опустошая посуду. Многие, не стесняясь, даже вылизали ее, боясь потерять хоть крошку драгоценной еды.

Построенные римлянами укрепления вокруг Алезии были достаточно высоки, а потому галлы не спешили с атакой, обдумывая, как лучше ее начать. Стены достигали семи метров в высоту, а защищали их сорок тысяч лучших в мире пеших воинов. Так что даже с колоссальными силами Мадока задача оставалась нелегкой.

Мадок и сам не мог назвать точное количество пришедших с ним всадников; он еще ни разу не видел, чтобы в одном месте собирались такие силы. И все же предводитель соблюдал осторожность: ведь именно об этом предупреждал Верцингеторикс, отправляя брата собирать племена.

— Не забывай о гельветах, — предупредил царь.

Римлянам удавалось побеждать всех, кто выступал против них, даже если на стороне противника был значительный численный перевес. Галльские войны продолжались уже несколько лет, так что легионы состояли главным образом из ветеранов — испытанных и закаленных в боях опытных воинов. Сражаться с ними было невероятно трудно. Мадок надеялся, что брат возьмет руководство конницей на себя. Ответственность казалась слишком серьезной, а потому угнетала: защитники Алезии возлагали на подошедшие силы чересчур большие надежды. Теперь уже Мадок не сомневался в способностях младшего брата — сам он ни за что не смог бы стать таким сильным и мудрым правителем, каким был Верцингеторикс. А главное, ему удалось объединить племена, связав их крепче, чем когда-либо на протяжении тысячелетий. Давние распри забыли, и каждое из племен сочло необходимым послать на помощь верховному царю лучших воинов, чтобы сломать хребет римским захватчикам.

Теперь все зависело от его единственного слова, и с восходом солнца десятки тысяч людей ожидали приказа действовать.

Юлий поднялся на холм, чтобы обратиться к воинам, рядом с которыми сражался в Галлии вот уже девять лет. Сотни человек он знал по именам и сейчас, взобравшись на возвышение и остановившись у основания наблюдательной вышки, увидел на знакомых лицах выражение напряженного ожидания. Сознают ли они, как он устал? За плечами полководца бесконечные дороги и тяжкие битвы. Воины знали, что он работает куда больше, чем каждый из них, лишая себя отдыха, — вперед заставляет идти одна лишь железная воля.

— Я не стану призывать вас сражаться за Рим! — как можно громче, чтобы слышали все, провозгласил Цезарь. — Что знает Рим о нашей жизни и борьбе? Разве сенат способен понять наши устремления и трудности? Купцы, рабы, строители, шлюхи — разве они делили с нами тяготы боевой жизни? Когда я думаю о Риме, то с трудом представляю его граждан. Мои братья здесь, рядом. Это те, кого я вижу сейчас перед собой.

Перед лицом старых соратников слова лились свободно, послушно следуя за мыслями. Полководец знал всех и говорил с каждым, и очень скоро в рядах воинов началось оживление и раздались приветственные крики: фигура в красном плаще вдохновляла и вселяла уверенность в победе. Объяснить связь между воинами и полководцем было бы очень трудно, да никто и не собирался этого делать. Легионеры знали истинное лицо Цезаря. Они видели своего командира раненым, изможденным в битвах и дальних маршах. Каждый, кому довелось хоть раз поговорить с Цезарем, помнил о встрече и ценил его внимание больше, чем то жалованье, за которое служил.

— В этот последний раз я не буду предлагать вам сражаться за Рим. Я хочу попросить большего — отправиться в бой за меня, — признался Юлий, и воины выше подняли головы, чтобы лучше слышать и видеть. Приветственные возгласы становились все громче, решительно наполняя ряды. — Кто осмелится назвать себя Римом, пока мы живы? Без нас этот город — всего лишь мрамор и камень. Лишь мы — его кровь и жизнь. Мы — его смысл. — Юлий вытянул руку в направлении огромной армии галлов. — Какая огромная честь видеть, что против нас выступают такие полчища! Да, мои легионеры, враги прекрасно понимают нашу силу. Знают, что дух римского войска несокрушим и могуч. Действительно, если бы мне довелось смотреть на наши ряды со стен вот этой крепости, я бы, наверное, и сам испугался. Больше того, пришел бы в ужас. Ведь они совсем не похожи на нас, они другие. Александр Великий гордился бы вами так же, как горжусь я. Он с радостью наблюдал бы, как вы воинственно потрясаете мечами.

Юлий замолчал и внимательно посмотрел на слушателей. Взгляд его упал на Рения. Старый гладиатор, забыв обо всем на свете, жадно впитывал слова ученика.

— Мы всегда идем вперед, — вдохновленный, снова заговорил Юлий. — Когда устают руки и сердца, мы не сдаемся и продолжаем путь. Когда желудки пусты, а губы пересохли от жажды, мы не останавливаемся. — Полководец снова сделал паузу и улыбнулся. — Война — наше дело; мы все — профессионалы. Так неужели не сможем одолеть вот этих жалких любителей? Неужели не хватит сил и сноровки, чтобы раскрошить их на куски?

Легионеры застучали мечами о щиты и закричали в знак согласия и одобрения.

— Вперед, на стены! Они идут! — закричал Брут, и легионеры бросились занимать свои места в линиях обороны. Юлий обходил изготовившихся к тяжкому ратному труду воинов, с гордостью глядя на них, и солдаты распрямляли плечи и поднимали головы.

Мадок взглянул на раскинувшиеся вокруг Алезии позиции римлян и ощутил нешуточный страх. Всего месяц назад, когда ему с большим трудом удалось незамеченным выбраться из крепости, легионы лишь начинали копать в глинистой земле первые окопы. Сейчас же на высоких крепких стенах стояли вооруженные воины.

— Зажгите факелы! Мы должны сжечь их ворота и башни, — велел Мадок и тут же увидел, как осветилась вся колонна галлов.

Треск огня казался воинственным, и сердце галла ответило стремительными ударами. И все же тревога не покидала, ведь предстояло сразиться с сильной и умелой армией, с нетерпением ожидающей начала битвы. Перед такими укреплениями выносливость и резвость галльских лошадей теряла смысл. Больше того, если не удастся выманить римлян из их укрепления, за каждый шаг вперед придется платить большой кровью.

— Копья к бою! — отдал он приказ. Под взглядами тысяч глаз Мадок вытащил длинный меч и направил острие в сторону римского войска. На правом фланге стояли соплеменники, арверны, готовые точно выполнить любой приказ. На преданность и самоотверженность остальных можно было лишь надеяться. Мадок опасался, что при первых признаках опасности, а тем более смертельной угрозы племена сразу потеряют дисциплину, которой он добился с немалым трудом.

Командир резко взмахнул крепко сжатым кулаком и пришпорил коня, стремительным галопом направляясь к укреплениям противника во главе своих воинов. За спиной раздался топот копыт, мгновенно заглушивший все остальные звуки. Галлы издали воинственный клич. Кони, как на крыльях, полетели к укрепленным стенам, а каждый из всадников в поднятой руке держал готовое к бою копье.

— Баллисты к бою! Онагры, скорпионы! По сигналу горнов! — кричал Брут, поворачиваясь то направо, то налево. Римские воины пожертвовали ночным отдыхом, и теперь каждая из находившихся в их распоряжении военных машин стояла, готовая разить превосходящего численностью противника. Стоящие на стенах легионеры внимательно следили за приближением полчищ варваров, и на лицах их читалось нетерпение и предвкушение битвы.

Огромные, пропитанные маслом бревна уже горели, испуская удушливый дым, — еще немного, и они обрушатся на головы врагов.

Брут прикинул расстояние и хлопнул по плечу ближайшего из горнистов. Тот набрал в легкие побольше воздуха и сыграл сигнал «к бою». Сработали метательные орудия, и на головы скачущих по равнине галльских всадников обрушился град железа и камней. Римляне посеяли смерть первыми.

Мадок увидел залп и, прикрыв глаза, начал молиться. Вокруг раздавались удары и треск, а вслед за ними летели отчаянные крики раненых. Когда же через некоторое время он открыл глаза, то поразился тому странному обстоятельству, что до сих пор жив, и закричал сам — просто от радости. В рядах всадников образовались заметные пустоты, однако галлы тут же сомкнулись. Медлить было невозможно: расстояние до римских укреплений стремительно сокращалось, а горячка битвы неумолимо толкала людей вперед.

Галлы метнули свои копья со всей силой и энергией, на которую были способны люди, только что пережившие обстрел римских военных машин. Черное облако взлетело над рядами, а прежде чем оно успело достичь цели, Мадок уже оказался возле окружавшего укрепления широкого рва. Тридцать тысяч лучших галльских воинов вылетели из седел и бросились вниз, чтобы через пару минут начать упрямо взбираться вверх по склону, вонзая мечи в рыхлую землю и перелезая через торчащие для устрашения деревянные колья.

Преодолевая вал, Мадок на мгновение поднял голову и заметил на стене легионеров. В этот миг земля осыпалась, и командир сполз на дно рва. Пришлось начинать весь путь заново. С воинственным кличем галл опять полез вверх, к стене. Раздался треск огня, и вдруг с неба обрушилось что-то смертельно тяжелое, горячее и удушающее. Мадок попытался увернуться, но страшная сила сбила его с ног и повергла в пучину тьмы и боли.

Стоя на стене форта, Юлий наблюдал за первой стремительной атакой противника. Он снова и снова отдавал приказы о залпах военных машин. Бревна и камни катались по полю, ломая ноги лошадям и сея увечья и панику среди всадников. Ворота форта загорелись, но это уже не имело значения. Полководец не собирался ждать, пока они упадут и откроют путь врагам.

По всей длине укреплений римские легионеры мечами и щитами отчаянно отражали нападение тех, кто смог взобраться на стену. У подножия стен росла гора трупов. Цезарь задумался. Он прекрасно сознавал, что воины ослаблены, а потому не смогут долго выдерживать такой темп боя. Судя по всему, галлы твердо решили атаковать непрерывно, без сожаления бросая жизни на железо римлян.

Всадники галлов не могли прорваться к укреплениям — мешали свои. Юлий боялся направлять легионеров за стены, так как они могли пропасть в разбушевавшейся на равнине буре. Решение давалось с трудом.

Наконец полководец быстро повернулся к Октавиану.

— Выходи с конницей. Мои Десятый и Третий не отстанут — так же, как мы выступали против бриттов.

На мгновение взгляды воинов пересеклись, и этого оказалось вполне достаточно. Октавиан поднял руку в салюте.

К воротам привязали толстые веревки и, отодвинув тяжелые железные засовы, потянули створки внутрь. Дерево уже горело вовсю, и, едва ворота упали, порыв воздуха взметнул пламя вверх. Однако это не остановило доблестных всадников, и они галопом направили коней на врагов. Копыта, словно град камней, застучали по лежащим на земле воротам, и отряд мгновенно скрылся за дымовой завесой. За ним последовали пешие воины Десятого и Третьего легионов.

Цезарь с гордостью заметил, что легионеры быстро сбили пламя, а ворота поставили на место, чтобы галлы не успели воспользоваться образовавшейся прорехой. Момент был опасным. Если всадникам не удастся оттеснить галлов, то готовым поддержать их легионерам просто не удастся выйти из ворот. Прищурившись, Юлий с трудом рассмотрел в дыму символ легиона — орла. Он раскачивался над бурлящей массой галльских воинов. Вот орел упал, но тут же воспарил вновь, подхваченный чьими-то сильными руками. К выходу на равнину готовился Двенадцатый легион из Аримина, и полководец думал о том, что ждет воинов на поле боя.

Он взглянул на крепостные стены Алезии, а потом на тех воинов, которых берег на случай атаки. Сколько человек необходимо оставить в резерве? Ведь если Верцингеторикс выйдет на равнину со своими силами, то легионы, зажатые в тиски, могут и не выдержать. Этого допустить нельзя.

Рядом появился Рений; единственной рукой он держал большой тяжелый щит, готовясь в момент опасности поднять его над головой полководца. Короткой улыбкой Юлий показал, что согласен с такой заботой, и разрешил гладиатору охранять себя. Рений выглядел старым и ослабевшим, однако глаза его зорко оглядывали поле битвы.

На залитой кровью земле образовалось усеянное мертвыми телами пространство. Среди убитых было заметно несколько римлян, но в основном потери принадлежали вражескому войску. В центральной части линии сражения образовалась дуга, это Десятый легион с боем пробивался вперед, шагая по трупам убитых и безжалостно прокладывая себе путь мечами и щитами. Еще мгновение — и на головы варваров обрушился последний залп копий. Удар оказался вполне своевременным.

— Двенадцатый и Восьмой, вперед! — скомандовал полководец. — Открыть ворота!

Веревки снова натянулись, и десять тысяч свежих легионеров бросились в бой, чтобы поддержать уставших и заменить убитых.

Метательные машины молчали, а римские воины бились с галлами. Плотные прямоугольники когорт терялись в массе варваров, а затем снова появлялись, словно камни в потоке, и опять погружались в пучину битвы.

На равнине сражались уже четыре легиона, но полководец направил им на помощь еще один, оставив лишь горстку для охраны форта и тыла. Горнисты стояли рядом, готовые исполнить любой приказ, и Цезарь смерил их твердым взглядом:

— По моему приказу играйте сигнал к возвращению!

Здоровой рукой он крепко сжал край красного плаща. Наблюдать за происходящим было тяжело, однако командиры продолжали решительно отдавать распоряжения, и вдоль всей стены галлы откатывались назад, навстречу той угрозе, которая ожидала их с неумолимостью судьбы. Силой воли Юлий не позволял себе торопиться.

— Трубите! Быстро! — наконец приказал он, внимательно оглядывая равнину. Воздух огласился протяжными звуками. Легионы зашли далеко, сражаясь на обоих флангах, однако Юлий знал, что они не позволят себе отступать беспорядочно. Ряды воинов будут отходить в боевом порядке, продолжая уничтожать врагов.

Римские манипулы с боем отступали, а вокруг них в бурлящем водовороте смерти гибли отчаянно вопящие варвары. Вот снова над рядами взлетел легионный орел и, не в силах сдержать чувства, полководец громко закричал. Он воздел дрожащую руку. Ворота открылись, и легионеры ворвались в укрепленный форт, сразу бросившись на стены, чтобы снова оказаться лицом к лицу с врагами.

Галлы рванулись вперед, и Цезарь с нетерпением посмотрел на орудийные команды. Момент был прекрасным, поскольку на равнину вышла вся армия галлов, однако полководец боялся отдавать команду, не удостоверившись, что легионеры успели надежно укрыться за стенами. Пытаясь решить множество проблем сразу, полководец не заметил поднявшихся в воздух вражеских копий, зато их вовремя увидел Рений.

Цезарь даже не знал, что старый гладиатор поднял над его головой большой щит и тем самым спас от неминуемой гибели. Однако, защитив любимого ученика и полководца, ветеран не позаботился о себе. Услышав странное хрипение учителя, Юлий повернулся, но было поздно: копье попало тому прямо в шею.

— Чисто! Все чисто! — кричал горнист, показывая, что все римские воины уже скрылись за стенами укрепления. Однако Юлий, не отрываясь, смотрел на поверженного Рения.

— Командир, пора пустить в ход орудия! — напомнил горнист.

Полководец машинально взмахнул рукой, и огромные баллисты ответили залпами. Тонны камней и железа снова поразили галльских всадников, и в их плотной массе тут же образовались кровавые пустоты. Племена двигались слишком тесными рядами, а потому тысячи людей и лошадей упали, чтобы больше уже не подняться.

Волна варваров откатилась назад, и над равниной повисла зловещая тишина. Сквозь туман Юлий слышал, как радуются потерям врагов легионеры. Медленно склонился над погибшим, но спасшим его самого Рением и закрыл мертвые глаза. Сил горевать не было. Но руки почему-то отчаянно тряслись, а во рту появился металлический привкус.

Подъехавший верхом Октавиан секунду помедлил возле стоящего на коленях и дрожащего в холодном поту полководца.

— Может быть, еще разок? Мы готовы.

Юлий с трудом поднял голову. Нет, он не должен потерять сознание прямо здесь, на глазах у всех. Этого допустить нельзя. Из последних сил он пытался противостоять неизбежному. Уже много лет с ним не случалось припадков. Нет, он не позволит. Усилием воли Цезарь заставил себя встать и сконцентрировать сознание. Сняв шлем, постарался вздохнуть как можно глубже. Однако ничего не помогало. Голова раскалывалась от боли, перед глазами сверкали молнии. Увидев стеклянный взгляд Цезаря, Октавиан сморщился, словно от боли.

— Легионы построились, командир. Если прикажешь, они готовы снова сразиться с врагом.

Цезарь открыл рот, чтобы ответить, но не смог произнести ни слова. Он медленно осел на землю, и Октавиан быстро соскочил с седла, чтобы поднять потерявшего сознание полководца. Он едва обратил внимание на мертвого Рения и крикнул горнисту, чтобы тот позвал Брута.

Брут прибежал со всех ног и, сразу все поняв, побледнел.

— Быстро унести, чтобы никто не увидел! — распорядился он. — Командирская палатка пуста. Бери за ноги и понесли, пока никто не заметил.

Вдвоем товарищи быстро подняли легкое от недоедания, судорожно дергающееся тело и отнесли в темную палатку полководца.

— Что делать? — спросил растерянный Октавиан.

Брут вынул из закоченевшей руки Юлия шлем.

— Раздевай его. Слишком много народу видело, как мы тащили его сюда. Теперь же, как можно быстрее, они должны увидеть, как он выйдет.

Воины радостно закричали, увидев, как из палатки выходит Цезарь. На самом же деле к ним вышел Брут в шлеме, доспехах и плаще друга. А в палатке на скамейке лежал, судорожно дергаясь, раздетый Юлий. Октавиан держал между его зубов жгут из крепко скрученной туники.

Брут взбежал на стену, чтобы оценить положение дел, и увидел, что второй сокрушительный удар баллист смял ряды галлов, и те еще не успели снова сомкнуть строй. В темноте палатки время тянулось гораздо медленнее, чем здесь, на поле боя. Центурион видел, что легионы смотрят на него, ожидая быстрых и точных распоряжений, и на мгновение поддался панике. За все время галльских войн ему еще ни разу не приходилось принимать на себя всю тяжесть решений. Рядом всегда был Юлий.

Скрытый шлемом, Брут лихорадочно думал. На ум пришло самое простое из всех возможных решений. Открыть ворота и убить все, что движется. Цезарь, конечно, не сделал бы этого, но Брут не мог со стены наблюдать, как сражаются его люди.

— Коня! — коротко приказал он. — Резерва не оставляем! Идем в бой!

Ворота снова открылись, и Брут выехал, ведя за собой легионеров. Это был единственный известный ему способ ведения боевых действий.

Галлы увидели выходящие в боевом порядке легионы и стройные ряды отборной римской конницы и предались панике, мгновенно смешавшись в хаотическом отступлении. Они опасались, что снова попадут в зону поражения метательных орудий. Командиры погибли во время первых сокрушительных ударов, а потому ряды варваров оказались расстроенными.

Брут видел, как многие всадники просто посильнее пришпоривают коней и покидают поле битвы.

— В погоню! — яростно крикнул он.

Всадники перешли в галоп и, подняв мечи, бросились вслед отступающему противнику. Легионы с грозным ревом быстро достигли массы пеших варваров и, врубившись в скопление врага, принялись неукротимо крушить направо и налево.

ГЛАВА 44

С наступлением темноты те из галлов, кому удалось уцелеть, покинули поле битвы и отправились домой, на земли своих племен. Им предстояло оповестить земляков о поражении. А римские легионеры большую часть ночи провели на равнине. Они снимали с убитых все ценное, а лошадей уводили к себе, за стены укреплений. Под покровом темноты воины разбились на когорты и отправились в обход Алезии. Они добивали раненых и забирали оружие и доспехи. Наступило утро, и пришлось вернуться за стены форта. Здесь царила тишина.

До заката Юлий так и не пришел в себя. Жестокий припадок так издергал и без того уставшее тело, что, как только он отступил, больной провалился в глубокий, почти на грани смерти, сон. Октавиан не выходил из командирской палатки, добросовестно исполняя обязанности сиделки.

Вернулся грязный, забрызганный кровью Брут и надолго застыл возле больного друга, не отрывая взгляда от бледного, измученного лица и исхудавшего обнаженного тела. Множество шрамов делали фигуру еще более уязвимой и беспомощной.

Брут опустился на колени возле ложа и снял шлем.

— Сегодня я был твоим мечом, друг, — прошептал он.

Товарищи одели Юлия и даже ухитрились водрузить на его тело доспехи, так что полководец обрел свой обычный боевой вид. Однако он так и не проснулся, хотя в тот момент, когда его подняли, глаза на секунду открылись и бессмысленно посмотрели вокруг.

Брут и Октавиан отошли на шаг от ложа и взглянули на результат своих стараний. Да, перед ними лежал хорошо знакомый им римский полководец, хотя очень бледный и с растрепанными волосами. Октавиан постарался пригладить торчащие во все стороны пряди.

— Когда же он придет в себя? — тревожным шепотом спросил молодой человек.

— Подожди, всему свое время, — ответил Брут. — А сейчас лучше оставить его в покое. — Он внимательно посмотрел на равномерно, хотя и слабо вздымающуюся грудь друга и, кажется, остался доволен.

— Я останусь сторожить, — решительно заявил Октавиан. — Наверняка найдется немало желающих посмотреть на него.

Брут понимающе взглянул и покачал головой:

— Нет, парень, ты уж оставь эту почетную обязанность мне. А сам отправляйся к своим подчиненным.

Октавиан ушел, а Брут, словно часовой, встал у входа в палатку. Его фигура слилась с окружающей тьмой.

Брут не отправил Верцингеториксу ультиматума с требованием капитулировать. Адана обмануть было невозможно, даже нарядившись в доспехи и шлем Цезаря. Кроме того, эта почетная обязанность принадлежала лишь ему одному. Поднялась луна, стало заметно светлее, и к палатке потянулись те, кто желал лично поздравить с победой. Однако Брут не впустил ни единого человека, объясняя всем, что командир устал и лег вздремнуть.

В темноте, стоя возле палатки в полном одиночестве, Брут горько оплакивал гибель Рения. Он видел старого гладиатора убитым, однако в суете вокруг больного друга не успел даже попрощаться. И все же сознание четко запечатлело образ, и вот теперь, когда все вокруг успокоилось, он представил его ясно, словно в свете дня.

Поверить в смерть Рения казалось просто невозможно. Ведь на протяжении всей жизни он заменял Бруту отца, и его смерть рождала в душе невосполнимую пустоту.

— Ну вот, хоть отдохнешь теперь, старый ворчун, — улыбаясь сквозь слезы, пробормотал Брут.

Столько прожить и вдруг погибнуть от удара копья — это выглядело просто неприлично. Однако Брут не сомневался, что Рений принял бы подобную смерть — так, как он принимал все посланные судьбой испытания. Октавиан рассказал, как Рений защитил от гибели Цезаря, в опасный момент подняв над головой полководца щит. Однако о собственной безопасности старый гладиатор не подумал. Брут знал, что сам Рений счел бы собственную смерть достойной платой за жизнь Гая Юлия Цезаря.

В палатке послышалось движение: очевидно, Юлий проснулся. А через пару минут откинулся полог, и в проеме показался полководец собственной персоной.

— Брут? — позвал Юлий, вглядываясь в темноту ночи.

— Я здесь, — ответил Брут. — Прости, пришлось заняться маскарадом. Я надел твои доспехи, плащ и шлем и выступил во главе легионов. Все решили, что это ты.

На глазах Цезаря показались слезы; он благодарно положил руку на плечо друга.

— Нам удалось их разбить? — спросил полководец.

— Целиком и полностью. Воины ждут, чтобы ты отправил царю галлов ультиматум о капитуляции. Это последнее, что предстоит сделать, и тогда дело будет завершено.

— Рений погиб во время последней атаки. Поднял над моей головой щит, — печально произнес Юлий.

— Знаю. Я его видел.

Больше слов не требовалось. Друзья знали старого учителя с самого детства, так что горе было слишком глубоким, чтобы разменивать его на слова.

— Так ты водил легионеров в атаку? — Голос Юлия постепенно набирал силу, а мысли прояснялись.

— Нет, Юлий. Они следовали за тобой.

На заре Цезарь отправил к Верцингеториксу гонца с ультиматумом. Теперь оставалось ждать ответа; смолчать царь просто не мог. Все жители Алезии, и мужчины, и женщины, наверняка слышали об убийствах в Аварике. Мрачные, угрюмые воины, внимательно разглядывающие крепость, должны были вызывать ужас и смятение. Юлий обещал всем помилование, однако лишь на том условии, что Верцингеторикс сдастся уже к полудню. И вот солнце поднималось все выше, а ответа все не было.

Марк Антоний и Октавиан не отходили от военачальника. Делать было нечего, оставалось лишь ждать; так что постепенно все собрались вокруг Юлия. Погибших и умерших можно было лишь оплакивать: ушли в вечность Бериций, Кабера, Рений, а с ними множество простых легионеров. Не ощущая вкуса, Юлий проглотил вино, которое ему подали. Неужели Верцингеторикс так и не сдастся, а решит сражаться до конца, до последнего бойца?

После победы лагерь легионеров гудел, словно улей. У каждого из воинов имелся собственный круг друзей, с которыми можно было обсудить события боя. Да и действительно, истории о подвигах казались поистине бесконечными. А сколько героев сложили головы в кровавом сражении! Сейчас уже все тела принесли в форт, и они говорили о цене победы на своем языке — языке мертвых. Юлий слышал, как плачут закаленные в боях воины, прощаясь с погибшими товарищами. Единственным лекарством от горя в такие минуты было вино.

Смерть Рения потрясла всех. Те воины, которым довелось сражаться рядом со старым гладиатором, обвязали шею погибшего куском оторванной от туники ткани и положили его рядом с остальными. Меч остался при нем. Все, начиная с самого Юлия и заканчивая самым молодым и неопытным из легионеров, тренировались под руководством Рения и испытали на себе крутой нрав опытного мастера. Однако сейчас к телу выстроилась длинная очередь: каждый хотел проститься и хотя бы мысленно сказать слова признательности. Оставалось лишь молиться о душе воина.

Подняв взгляд от лежавших на земле тел, Юлий посмотрел на стены Алезии. Он всерьез обдумывал возможность сжечь жителей этого дерзкого города вместе с их неприступной крепостью. В конце концов, сидеть без дела рядом с гнездом галлов было невыносимо.

Больше восстаний не будет. Весть о поражении могущественного Верцингеторикса должна быстро распространиться по всей стране и прилететь в каждый город, в каждую, даже самую крошечную, деревушку.

— Вот он, — прервал мысли полководца Марк Антоний.

Все, словно по команде, встали, обратив взгляды туда, где с горы спускалась одинокая фигура верховного царя галлов — Верцингеторикс ехал верхом без свиты и охраны.

Это был вовсе не тот горячий и сердитый юноша, которого когда-то давным-давно впервые увидел Юлий. Царь ехал на прекрасном гнедом коне, в ярко сияющих на холодном солнце доспехах. Юлий внезапно осознал, насколько грязен и неаккуратен сам, и машинально потянулся за плащом. Однако рука тут же опустилась: вовсе ни к чему оказывать этому человеку почести.

Светлые волосы Цингето были заплетены в косы и спускались до плеч. Длинная и широкая, умащенная маслами борода закрывала висящую на шее толстую золотую цепь. Царь ехал налегке. Оружие его составляли украшенный чеканкой щит и большой меч в пристегнутых к поясу ножнах. Легионеры молча следили за приближением человека, который причинил им столько боли и горя. Достоинство и величавое спокойствие вождя не позволяли римским воинам выражать накопившиеся в душе чувства — он заслужил уважительное отношение со стороны победителей.

Юлий вместе с Брутом и Марком Антонием направился навстречу царю. Сзади, на почтительном расстоянии, шли остальные командиры. Все хранили молчание.

Верцингеторикс внимательно, сверху вниз, посмотрел на римского полководца и поразился тому, насколько тот изменился со дня их единственной встречи, почти десять лет назад. Римлянин похоронил молодость в земле Галлии, и лишь твердый, холодный взгляд напоминал о прежнем Цезаре. В последний раз взглянув на укрепленные форты Алезии, Верцингеторикс спешился и поднял щит и меч. Потом бросил их к ногам Юлия и посмотрел в глаза римскому полководцу долгим пристальным взглядом.

— Ты помилуешь остальных? — наконец спросил он.

— Даю слово, — коротко ответил Юлий.

Сразу успокоившись, Верцингеторикс кивнул. Потом опустился на колени и склонил голову к рыхлой, пропитанной кровью земле.

— Принесите цепи, — распорядился Цезарь. В этот момент тишина разорвалась победными криками, и легионеры принялись отчаянно стучать мечами о щиты. Этот стук заглушил все остальные звуки.

ГЛАВА 45

Снова пришла зима, и Юлий опять повел четыре легиона через Альпы, чтобы разбить лагерь рядом с Аримином. В обозе ехали пятьсот сундуков с золотом — достаточно, чтобы заплатить сенату отступное хоть сотню раз. Легионеры гордо шагали с оттягивающими пояса, туго набитыми серебряными монетами кошельками. Отдых и обильная добротная еда быстро вернули им обычную бодрость, энергию и бравый вид. Галлия наконец-то смирилась, настало долгожданное спокойствие. От одного берега до другого протянулась сеть новых дорог. Верцингеторикс сжег тысячу римских ферм, но новые поселенцы продолжали прибывать, привлеченные плодородием земли и обещанием устойчивого мира.

Галльские войны удалось пережить всего лишь трем тысячам бойцов Десятого легиона. Каждого из этих героев Юлий наградил землей и рабами. Он дал людям золото и семена для посева и не сомневался в их преданности. Так его когда-то учил Марий. Воины сражались не за Рим и не за сенат — они сражались за своего полководца.

Юлий не позволил ни одному из легионеров зимовать в палатке, так что Аримин сразу наполнился жизнью и деньгами, ведь в каждом из домов квартировали два, а то и три воина. Цены в городе подскочили буквально за одну ночь, а уже через месяц закончились запасы вина — несмотря на то что Аримин стоял на побережье и мог похвастаться большим портом.

Брут явился в город во главе Третьего галльского легиона и первым делом отметил прибытие тем, что напился до бесчувствия. Смерть Рения не отпускала преданного ученика, и ночь за ночью он отчаянно заливал горе во всех городских кабачках по очереди. Юлию приходилось регулярно выслушивать жалобы трактирщиков и безропотно оплачивать счета за нанесенный их заведениям ущерб. Дело кончилось тем, что полководец отправил к Бруту Регула, поручив ему сдерживать буйство друга, однако начали поступать сообщения об усилении беспорядков: вдвоем воины причиняли еще больший ущерб.

Впервые со времени испанской кампании Цезарь не знал, что именно принесет ему грядущий год. Потери противника в галльских войнах составили миллион человек убитыми, еще миллион был продан в рабство, в римские каменоломни и дальше, от Африки до Греции. Цезарь получил столько золота, сколько не видел за всю свою жизнь. Он осуществил давнюю мечту — пересек море и захватил земли бриттов. Оставалось лишь радоваться и гордиться, ведь он повторил успех Александра Великого и открыл новый мир, которого еще не знали географические карты. За десять лет Рим получил больше новых земель, чем за все предыдущее столетие. Если бы в юности Юлию удалось увидеть Верцингеторикса на коленях со склоненной головой, его радости и гордости не было бы предела. Он купался бы в собственных подвигах. Но разве можно было предположить тогда, сколь сильной окажется тоска по мертвым? Мечты рисовали статуи и славу в сенате. Сейчас, когда видения воплотились, они вызывали лишь презрение. Даже победа казалась пустой, потому что означала окончание борьбы.

Юлий поселился в самом центре Аримина, в доме Красса, и ночами ему чудилось, что в спальне еще сохранился запах духов Сервилии. Полководец не послал за возлюбленной, хотя чувствовал себя страшно одиноким. Почему-то мысль об избавлении от депрессии с помощью любовных утех была невыносима. Юлий приветствовал темные короткие зимние дни, видя в них отражение тьмы собственной души, и с сочувствием принимал мрачное настроение старых друзей и соратников. Натягивать поводья собственной жизни и мчаться вперед не хотелось. В уюте и уединении дома Красса полководец мог проводить в одиночестве дни, часами глядя в темное небо и обдумывая пройденный путь.

Те рапорты и отчеты, которые он долгие годы регулярно посылал в родной город, приобрели особое значение. Каждое из воспоминаний, попав на бумагу, утрачивало какую-то долю истинности. Чернила не могли выразить ни боль, ни отчаяние, но это оказалось даже к лучшему. Записывая воспоминания о событиях в Галлии, Цезарь словно снимал с души камень. Он доверял бумаге то, что она могла принять, и отдавал записки Адану, чтобы тот переписал их начисто.

В конце первой недели в дом к Юлию переселился Марк Антоний. Он сразу принялся за работу: снимал с мебели чехлы и следил за распорядком дня товарища, в частности за его питанием. Теперь Юлий по крайней мере раз в день ел нормальную, хорошо приготовленную горячую пищу. Полководец ценил заботу и милостиво позволял ухаживать за собой. Еще через несколько дней появились Цирон и Октавиан. Они принялись наводить настоящий римский порядок, подобный тому, что царил на галерах. Воины вытащили из центральных комнат ворох бумаг и внесли в дом оживление, которое нравилось Юлию все больше и больше. Конечно, поначалу одиночество радовало, но за долгие годы он уже привык к обществу товарищей по оружию, а потому лишь слегка поднял брови, когда Домиций объявил, что решил поселиться именно здесь. На следующее утро центурион принес на плече бесчувственного Брута. Теперь по всему дому горел свет, а когда Юлий спустился вниз, на кухню, то обнаружил там трех местных женщин. Они усердно месили тесто. Их присутствие также было принято без единого слова возражения.

Наконец из Галлии прибыли корабли с вином. Живительную влагу тут же расхватали измученные жаждой местные жители — Марку Антонию удалось отвоевать всего лишь одну бочку. Командиры собрались все в том же доме Красса и за ночь опустошили ее, падая по мере готовности там, где стояли и сидели. Утром Юлий впервые за долгое время хохотал громко и искренне: уж очень смешно было наблюдать за тем, как товарищи бродили, качаясь и натыкаясь на мебель.

Горные перевалы закрылись, и Галлия сразу стала почти такой же далекой, как луна. Зато теперь вспомнился Рим, и Цезарь начал писать письма. Странно было думать о тех, кого не видел уже долгие годы. В Риме Сервилия. Там уже построили новое здание сената — город стирал с лица болезненные шрамы смутного времени.

По утрам, когда дверь кабинета отгораживала от шума и суеты дома, Юлий сочинял длинные письма дочери. Он пытался проложить тропинку к уму и сердцу совершенно незнакомой молодой женщины. Два года назад он согласился, чтобы Юлия вышла замуж в его отсутствие, и с тех пор не получал никаких известий. Писать письма посоветовал Брут, и Цезарь делал это с огромным удовольствием, даже не зная, прочитает их дочь или нет.

Иногда хотелось взять несколько лошадей и отправиться в великий город, однако останавливала мысль о тех переменах, которые могли произойти в его отсутствие. Без консульского права на неприкосновенность Цезарь уязвим для врагов. Даже если сенат оставит его в ранге трибуна, это все равно не спасет от обвинений в убийстве Ариовиста и превышении полномочий на Рейне. Сенат задолжал победителю куда больше, чем один триумф, однако Цезарь сомневался, что Помпей обрадуется, видя, как приветствуют соперника горожане. Конечно, женитьба на дочери полководца должна смягчить нрав правителя, но доверять амбициозному и коварному человеку было опасно.

Зима тянулась в блаженном безделье. Минувшие битвы обсуждали редко, хотя, когда Брут напивался, он непременно начинал объяснять Цирону, что именно должны были предпринять гельветы, дабы достойно противостоять натиску римских легионов.

Наступил день зимнего солнцестояния, и легионеры праздновали его вместе с горожанами. Люди расхаживали по улицам с факелами, отмечая поворот года к весне. Аримин светился в темноте, словно драгоценность, и дома терпимости взимали с клиентов повышенную плату.

С этого знаменательного дня обстановка слегка изменилась. Донесения о шумных кутежах и буйствах все чаще ложились на стол Цезаря. В конце концов терпение военачальника лопнуло, и он начал всерьез подумывать о том, чтобы выселить дебоширов в лагерь — на холодную заснеженную равнину. С другой стороны, Юлию приходилось все больше и больше времени уделять вопросам продовольствия и жалованья, вернувшись к тем рутинным делам, которые наполняли всю его сознательную жизнь.

По Рению и Кабере полководец тосковал больше, чем мог предположить сам. Вдруг выяснилось, что Юлий старше всех, кто населял дом Красса. Некоторых из товарищей Юлий знал уже много лет, но для них он все равно оставался старшим по званию, и это накладывало отпечаток на взаимоотношения. В итоге переполненный народом дом не спасал от одиночества. К счастью, приход весны осветил и душу, и мысли. Вместе с Брутом и Октавианом Цезарь начал регулярно выезжать верхом, чтобы восстановить утраченную за зиму физическую форму. Цирон внимательно наблюдал за командиром и нередко радовался, заметив пусть короткие, но явные проблески прежней энергии и воли. Время исцеляло и явные, и тайные раны. Дни еще оставались темными и короткими, однако люди уже ясно чувствовали приближение весны.

Связка писем, которая пришла одним ясным солнечным утром, внешне ничем не отличалась от остальных. Юлий заплатил курьеру и бросил ее на стол, туда, где скопилась масса бумаг. На одном из посланий, адресованном Бруту, Юлий узнал почерк Сервилии, а внизу связки обнаружил ее письмо к самому себе. Настроившись на приятное чтение, Цезарь вышел в центральную комнату и зажег камин. В доме было прохладно.

Не выпуская из рук пергамента, Юлий встал с кресла, освещенный лучами поднимающегося над горизонтом солнца. Он прочитал послание Сервилии три раза подряд, и лишь тогда начал ему верить. Наконец, словно забывшись, полководец выронил письмо и медленно опустился в кресло.

Царь всех торговцев погиб.

Ни Красс, ни его сын не выжили в схватке с парфянами. Выученный Юлием легион сражался честно и преданно, но, заметив, что сын потерял коня, Красс пошел в неоправданно рискованную, бешеную атаку, и врагам удалось отрезать его от своих. Легионеры отбили у врагов тела и старшего, и младшего Крассов, а Помпей объявил в Риме траур.

Юлий сидел и не отрываясь смотрел на солнце до тех пор, пока не заболели глаза. Старая гвардия ушла. Красс, невзирая на все свои недостатки, поддерживал Цезаря даже в самые мрачные дни. Между строчек аккуратного сдержанного письма Сервилии отчетливо читалось ее собственное горе, но Юлий не мог думать о возлюбленной; все его мысли сосредоточились на Крассе. Он встал и принялся рассеянно ходить по комнате.

Помимо ощущения личной потери Цезаря занимала мысль о том, как именно смерть Красса скажется на балансе власти в Риме. Выводы были неутешительными. Меньше всех пострадает Помпей. Как диктатор, он стоял над законом, а потому член триумвирата терял лишь богатство Красса. Юлий на секунду задумался, кто же унаследует огромное состояние Крассов теперь, после гибели Публия. Впрочем, этот вопрос не казался важным. Куда существеннее представлялось то обстоятельство, что Помпею вовсе не требовалось иметь рядом с собой успешного военачальника. Больше того, такой человек мог быть опасен для него.

Чем глубже Юлий вникал в ситуацию, тем больше мрачнел. Останься Красс в живых, члены триумвирата пришли бы к новому компромиссу, однако надежда на такой исход погибла в Парфии. Самым логичным шагом Помпея стало бы уничтожение всякого, кто таил в себе угрозу. Как однажды мудро заметил Красс, политика — кровавое дело.

Юлий стремительно подошел к столу и, не отдавая себе отчета в том, что делает, открыл и остальные письма, читая лишь первые строчки. Вдруг он замер, на мгновение даже перестав дышать. К нему обращался сам Помпей, и его выспренние приказы вызвали лишь гнев. Имя Красса в письме даже не упоминалось.

Юлий брезгливо бросил листок на стол и снова принялся мерить шагами комнату. Конечно, ничего другого от диктатора нельзя и ожидать, но читать план собственного будущего все-таки было противно.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Брут с собственной пачкой писем в руках.

— Ты уже знаешь? — быстро спросил он.

Юлий кивнул. В голове постепенно созревал план действий.

— Отправь людей с приказом собрать легионы. За зиму воины разленились и растолстели, а потому завтра в полдень им предстоит выйти из города и начать маневры.

Брут замер от изумления.

— Так что же, мы возвращаемся в Галлию? А как же Красс? Я думал…

— Ты слышал приказ? — Юлий почти кричал. — Половина нашего войска совсем раскисла от вина и девок. Скажи Марку Антонию, что мы выходим. Пусть начинает приготовления в доках.

Брут стоял неподвижно. В мозгу роились вопросы, однако дисциплина взяла свое, и центурион молча отдал честь. Повернувшись, он быстро вышел из комнаты, и уже через минуту голос его отчетливо звучал по всему дому.

Юлий снова задумался о письме Помпея и предательстве. В словах диктатора невозможно было обнаружить ни единого намека на долгие годы знакомства и политического сотрудничества. Письмо содержало лишь официальный, сухой приказ вернуться в город — и все. Вернуться к тому единственному в мире человеку, который способен напугать Цезаря настолько, что его придется уничтожить.

Юлий обдумывал все возможные варианты до тех пор, пока не закружилась голова. У Помпея оставался лишь один соперник, и Юлий не верил ни единому слову обещания безопасности. И все же неподчинение означало бы начало борьбы не на жизнь, а на смерть. Такая схватка способна разрушить Рим и все, что древний город приобрел за долгие века.

Цезарь покачал головой, пытаясь привести мысли в порядок. Город душил его, он мечтал о воздухе равнин. Лишь там Юлий мог нормально думать и планировать свои действия. Да, он поступит именно так: соберет воинов на берегу реки Рубикон и обратится к богам с молитвой о единственно верном решении.

Регул стоял в одиночестве в тесном дворе дома Красса, растерянно сжимая в руке письмо. Слова на пергаменте начертала незнакомая рука, однако автором письма мог оказаться лишь один-единственный человек. Посреди пустой страницы, словно два паука, чернела пара коротких слов, и все же воин читал их снова и снова. «Убей его» — вот что было написано в письме.

Регул вспомнил последний разговор с Помпеем — здесь же, в Аримине. Тогда он ни в чем не сомневался. Но теперь воин побывал вместе с Цезарем в Британии; он видел, как полководец сражался в Аварике, Герговии, Алезии. Да, главное, конечно, это Алезия. Цезарь повел легионы туда, где любой другой полководец был бы бессильным. Именно тогда воин понял, что сражается рядом с великим человеком — личностью куда более значительной, чем Помпей. И вот пришел приказ. «Убей его».

Регул не сомневался, что сделать это совсем нетрудно. После многих лет, проведенных бок о бок, Юлий всецело доверял боевому товарищу. Наверное, их отношения можно было без натяжки назвать дружбой. Юлий подпустит его к себе совсем близко, вплотную, и тогда жизнь прославленного полководца просто окажется в ряду других, отнятых во имя интересов Рима. Стоит лишь в очередной раз подчиниться приказу — точно так же, как он подчинялся уже тысячи раз.

Дул холодный рассветный ветер, но центурион не замечал его. Он сосредоточенно рвал письмо: сначала пополам, потом еще пополам, и еще… до тех пор, пока ветер не подхватил крошечные кусочки и не унес в неизвестность. Впервые в жизни центурион Регул ослушался приказа, зато в душе его наконец воцарился мир.

ГЛАВА 46

Помпей прислонился к колонне храма Юпитера и окинул взглядом раскинувшийся под Капитолийским холмом великий город. Да, он диктатор. Мысль радовала, и, скрытый ночной тьмой, Помпей гордо улыбнулся.

В Риме царили мир и спокойствие. Сейчас уже трудно было представить недавний безумный разгул насилия и разбоя. Диктатор перевел взгляд на новое, недавно отстроенное после пожара здание сената, живо вообразив смертельные языки пламени и отчаянные крики испуганных людей. Пройдет несколько лет, и о доставившей столько бед борьбе межу Клодием и Милоном никто даже не вспомнит, а Вечный город, Рим, будет стоять как прежде. Сейчас этот город принадлежит ему, Помпею.

Сенат продлил полномочия диктатора без малейшего нажима. Так же будет и дальше, столько, сколько потребуется. Коллеги и сами ощущали необходимость сильной власти, способной прорваться сквозь все законы, которыми они себя связали. Иногда это действительно было необходимо просто для того, чтобы заставить город работать.

Помпей жалел о смерти Красса — пусть бы соперник увидел, что он сумел сделать с некогда царившим в Риме хаосом. Его самого удивляла острота горя при известии о гибели отца и сына Крассов. Почти тридцать лет сенаторы работали бок о бок, делили радости и трудности, мирное время и войну. Помпею не хватало этого сложного, противоречивого, но яркого и талантливого человека. Наверное, и к такой пустоте можно привыкнуть — так же, как ко всему остальному.

Жизнь преподносила одно испытание за другим. Иногда Помпей сам удивлялся, что выжил в такие трудные времена, которые унесли Мария и Суллу, Катона и Красса. А он жив и способен к действию. Впереди наверняка немало значительных событий. Что ж, порой единственный путь к победе — остаться в живых там, где остальные гибнут. Эта дорога тоже требует немалой выдержки.

Подул прохладный ветер. Помпей поежился: пора идти домой отдыхать. Мысли перешли к Юлию и к тем письмам, которые он отправил на север. Исполнит ли Регул приказ? Остается только надеяться. Где-то в самой глубине души диктатор стыдился содеянного, но все-таки считал решение правильным. Он подумал о жене Юлии, дочери Цезаря, сейчас уже несущей в себе новую жизнь. Эта девочка крепка духом, иначе ни за что не выдержала бы роли супруги самого могущественного в Риме человека. И все же, разве он, Помпей, может поделиться собственными планами с той, в чьих венах течет кровь Цезаря? Да, молодая женщина достойно исполнила свой долг, осуществив давнее соглашение членов триумвирата. Больше от нее ничего и не требовалось.

Теперь Помпей понимал, что дележа власти быть не может. У Цезаря лишь два пути: или он умрет прямо там, на севере, или исполнит приказ и вернется в Рим, где его ожидает та же участь.

Помпей вздохнул и покачал головой. Мысль вызывала искреннее сожаление. Цезарь не имеет права оставаться в живых, ведь в таком случае он однажды вернется в сенат и снова начнутся годы кровавых распрей.

— Этого я не допущу, — шепнул Помпей. И лишь ветер услышал его слова.

Юлий сидел на берегу Рубикона и смотрел на юг. Останься в живых Кабера или Рений, они непременно дали бы мудрый совет. Впрочем, решение все равно оставалось за ним, так же как и все прочие. Ночь скрыла расположившиеся на отдых легионы, тишину нарушали только мерные шаги часовых и слова пароля. Привычный ритуал гарантировал порядок и спокойствие.

В чистом весеннем небе ярко сияла луна, и в ее свете Юлий с улыбкой взглянул на тех, кто сейчас сидел рядом. Слева Цирон, справа — Брут и Марк Антоний. Товарищи неотрывно смотрели на серебристую ленту реки. Неподалеку стояли Октавиан и Регул, а Домиций лежал на спине и смотрел на звезды. Да, не хватает Рения и Каберы. В воображении Юлия они оставались живыми и полными сил; он так и не смог отдать этих дорогих сердцу людей болезни, ранам и смерти. Ушли Публий Красс и его отец-сенатор. Погиб Бериций. Нет Корнелии, Тубрука, его собственного отца. Смерть преследовала близких и неумолимо, одного за другим, забирала дорогих сердцу людей в свое царство.

— Если я поведу легионы на юг, то вспыхнет гражданская война, — негромко произнес Цезарь. — И тогда израненный Рим вновь обагрится кровью. Сколько человек примут за меня смерть на этот раз?

Товарищи молчали, и Юлий понимал, что они с трудом представляют, как можно пойти войной на родной город. Он и сам боялся подумать о такой возможности. Так поступил в свое время Сулла, и память о нем исполнена презрения. Повторять ошибку нельзя.

— Ты говорил, что Помпей обещает безопасность, — наконец произнес Марк Антоний.

Брут возразил:

— Наш диктатор не знает, что такое честь, Юлий, не забывай. Во время воинского турнира он коварно, до полусмерти избил Саломина. Как после этого доверять ему? Он не достоин ходить там, где ступала нога Мария. Если ты отправишься один, он никогда и ни за что не выпустит тебя из своих когтей. Едва увидев, он вонзит в твою грудь нож.

— Каков же выбор? — спросил Марк Антоний. — Начать гражданскую войну против собственного народа? Но пойдут ли за нами воины?

— Да, — пророкотал из темноты бас Цирона. — Мы готовы.

Никто из командиров не знал, что ответить на реплику великана, и сумрак наполнился напряженным молчанием. Сразу стало слышно, как шепчет река, рассказывая берегам свою вечную сказку, как негромко переговариваются часовые. Приближался рассвет, а Юлий так и не мог принять единственно верное решение.

— Я воюю столько, сколько себя помню, — тихо заговорил он. — И теперь задаю себе вопрос: какой смысл во всех победах, если сейчас остановиться? Ради чего я жертвовал жизнями людей, если сейчас сам покорно пойду на смерть?

— Смерти может и не быть! — горячо возразил Марк Антоний. — Ты говоришь, что хорошо знаешь Помпея, но ведь он обещал…

— Нет! — резко прервал Регул. Воин подошел ближе, и Марк Антоний смерил его удивленным взглядом. — Нет, Помпей ни за что не оставит тебя в живых. Поверь, я точно знаю.

При свете луны Юлий заглянул в серьезные глаза центуриона и встал.

— Откуда тебе известно? — потребовал он ответа.

— Я был одним из его людей. Тебе не суждено было выйти живым даже отсюда, из Аримина. Я получил четкий и определенный приказ убить тебя.

Едва Регул произнес эти слова, все вскочили, а Брут мгновенно встал между центурионом и Юлием.

— Негодяй! Как только ты смеешь говорить такое? — Он схватился за рукоять меча.

Регул даже не обратил внимания на суету, лишь неотрывно смотрел на Цезаря.

— Я не смог выполнить приказ, — коротко добавил он.

Юлий кивнул.

— Да, друг мой, бывают приказы, которые лучше не исполнять. Я рад, что ты это понял. Сядь, Брут, и убери руку с меча. Если бы Регул собирался меня убить, разве он сказал бы нам об этом?

Все снова опустились на траву, хотя Брут продолжал сверлить центуриона недоверчивым взглядом.

— В распоряжении Помпея всего лишь один легион, — задумчиво произнес Домиций. Юлий взглянул на него вопросительно, и воин пожал плечами. — Я хочу сказать, что, если мы появимся стремительно и неожиданно, он не успеет найти подкрепления. Если поспешить, будем у стен Рима через неделю. В нашем распоряжении четыре опытных легиона — диктатор не продержится и дня.

Марк Антоний, потрясенный, вплотную подошел к говорившему. Увидев выражение лица товарища, Домиций усмехнулся. Уже начало светать, и воин ответил, подняв руки и глядя претору прямо в глаза:

— Я говорю, что это возможно, вот и все. Всего лишь простая игра, но ставка в ней — целый Рим.

— Ты считаешь, что можно пожертвовать легионерами? — сдержанно уточил Юлий.

Домиций потер лоб и отвел взгляд.

— До этого, надеюсь, не дойдет. Наши бойцы закалены галльскими войнами, и все мы прекрасно знаем, на что они способны. Вряд ли Помпей имеет в своем распоряжении таких солдат.

Брут взглянул на человека, за которым следовал с самого детства. При этом ему пришлось испить столько горечи, что трудно даже поверить. Юлий, скорее всего, никогда не задумывался, что именно отдал ему Брут. Гордость, честь, молодость. Все что имел. Он знал Цезаря лучше, чем кто-нибудь другой из собравшихся товарищей. И вот сейчас в глазах полководца загорелся огонь битвы. Он обдумывает и предвкушает сражение. Кто из них останется в живых после очередной схватки во имя беспредельного честолюбия? Все, кто окружает Юлия, смотрят на него с верой и надеждой.

Брут закрыл глаза; его едва не стошнило. Самое страшное, что он сам готов подчиниться любому приказу этого удивительного человека.

Домиций кашлянул.

— Выбор за тобой, Цезарь. Если решишь вернуться в Галлию и затеряться на ее просторах, я с тобой. Богам известно, что существуют на свете такие места, где нас никто никогда не найдет. Мы видели эти удивительные страны. Но если предпочтешь вернуться в Рим и рискнуть в последний раз, я поддержу тебя!

— Последний бросок? — Юлий спрашивал, обращаясь ко всем вместе и к каждому в отдельности.

Собравшиеся медленно, по очереди кивнули. Лишь Брут стоял неподвижно. Цезарь удивленно поднял брови и улыбнулся.

— Ты прекрасно знаешь, что без тебя я не обойдусь.

— В таком случае — последний бросок, — тихо, медленно произнес Брут и отвернулся.

Встало солнце. Испытанные в боях галльские легионы перешли Рубикон и быстрым маршем направились на Рим.

ИСТОРИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ

Мне кажется, что, как и в двух предыдущих романах, историческая справка может оказаться весьма полезной: ведь жизненная правда нередко куда более удивительна, чем реальность.

Я несколько раз упоминал имя Александра Великого и говорил, что в глазах Юлия Цезаря он выглядел героем и примером для подражания. Несомненно, жизнь греческого царя и полководца была хорошо известна каждому образованному римлянину и вполне отвечала всеобщему интересу к культуре Греции. Светоний описывает, как Цезарь предавался унынию у поверженной статуи великого мужа, хотя дело происходило не в заброшенной испанской деревушке, а в Кадисе. Сам Юлий к тридцати годам еще вовсе не достиг успехов Александра. Он, конечно, не мог знать, что своих величайших побед добьется несколько позже, после того, как пересечет рубеж тридцати одного года.

Помимо жен Цезарь имел нескольких весьма известных любовниц. Светоний утверждает, что больше всех он любил мать Брута Сервилию. Именно ей он подарил жемчужину стоимостью в полтора миллиона денариев. Вполне возможно, что в Британию он отправился именно затем, чтобы найти драгоценности.

Цезарь служил в Испании квестором, а вернулся претором. Эти подробности карьеры героя мне пришлось опустить из соображений динамичности развития сюжета. Герой был настолько деятелен, что ни один автор не в силах описать все его начинания. Даже самое сжатое их изложение сразу превращает книги в пухлые тома.

Юлий Цезарь устроил роскошный гладиаторский турнир, призом которого служили золотой меч и доспехи из чистого серебра. Народное признание стоило ему серьезных долгов, так что, спасаясь от кредиторов, он действительно был вынужден покинуть город. Став консулом вместе с Бибулом, в результате разногласий Цезарь изгнал коллегу с форума. После этого в Риме появилась шутка о том, что документы подписывают двое — Юлий и Цезарь.

Можно отметить и следующий красноречивый факт: фалернское вино, которое Юлий вылил в семейный склеп, стоило настолько дорого, что одна лишь чаша равнялась недельному жалованью легионера. К сожалению, драгоценные лозы росли исключительно на склонах горы Везувий, возле города Помпей, и после трагических событий 79 г. н. э. вкус напитка оказался навсегда утраченным.

Заговор Катилины имел такое же историческое значение, как и Пороховой заговор в Англии. Провалился он из-за того, что один из заговорщиков проговорился любовнице, а та понесла сплетню дальше. Имя Юлия — возможно, ошибочно — фигурировало среди заговорщиков, так же как и имя Красса. Однако обоим удалось выйти из перипетий событий с незапятнанной репутацией. Катилина покинул город, чтобы возглавить армию восставших, в то время как его товарищам предстояло посеять в городе хаос и беспорядки. В качестве воинов они наняли одно из галльских племен. Его члены впоследствии стали римскими легионерами. Сам Катилина погиб в бою, а остальные заговорщики были подвергнуты публичной казни.

Большую часть второй части романа составляют завоевания Галлии и Британии. Я начал рассказ с основных событий в соответствии с хронологией, а именно с миграции гельветов и разгрома Ариовиста. Следует заметить, что в ряде случаев единственным пространным источником деталей этой кампании служат записки самого Юлия Цезаря. Впрочем, он описывает собственные ошибки и поражения столь же честно и подробно, как и победы. Так, например, он искренне признается, что ошибочное донесение заставило его устремиться прочь от собственных отрядов, приняв их за вражеские. В своих записках полководец оценивает численность племени гельветов вместе с союзниками в 386 000 человек. Из них домой вернулись лишь 110 000. Против такой силы выступили шесть римских легионов — вместе с союзниками всего 35 000 человек.

Битвы Цезаря редко становились простым испытанием силы. Он заключал союз с небольшими племенами, а затем приходил им на помощь. Полководец сражался в любых условиях и любыми способами, которые считал необходимыми: воевал ночью, в любой местности, окружал, заходил с флангов, обманывал и подкупал противника. Когда же Ариовист потребовал, чтобы на переговоры Цезаря сопровождали лишь всадники, он посадил на коней пехотинцев Десятого легиона. Зрелище, должно быть, яркое и незабываемое.

Я волновался, что расстояния, которые приходилось преодолевать войскам Цезаря, могут быть преувеличены. Но однажды моя кузина вместе с мужем приняла участие в походе продолжительностью в шестьдесят миль. Путешественникам удалось пройти этот путь за двадцать четыре часа, однако солдаты полка гуркхов завершили его всего за девять часов и пятьдесят семь минут. Это равно двум и одной трети марафонских дистанций, причем без остановки. Конечно, в наше время, когда пенсионеры спускаются на лыжах с Эвереста, приходится быть сдержанным в оценках, но мне кажется, что галльские легионы вполне могли идти с подобной скоростью, а после перехода, подобно непальским воинам из подразделения гуркхов, еще и сражаться.

Предположение о том, что Адан мог знать язык галлов, не кажется чрезмерной натяжкой. Секретарь Цезаря вполне мог также понимать и диалект бриттов. Ведь кельты распространились по Европе из какого-то неизвестного центра. Возможно, их цивилизация возникла в горах Кавказа. Они расселились в Испании, Франции, Британии и Германии. Лишь значительно позже Англия превратилась в преимущественно римско-саксонскую страну. Разумеется, эту особенность она сохраняет и по сей день.

Трудно представить, каким Юлию виделся современный ему мир. Он много читал и должен был познакомиться с работами Страбона. Полководец знал, что Александр двигался на восток. Галлия лежала значительно ближе. О Британии он мог слышать от греков: ведь Пифей совершил туда путешествие на два с половиной века раньше. Возможно, именно он и стал первым настоящим туристом в истории человечества. Мы уже не прочитаем книг Пифея, но в то время они, скорее всего, были вполне доступны. Из Галлии Цезаря выманили рассказы о жемчуге, олове и золоте. С географической точки зрения он представлял, что Британия находится на востоке от Испании, а не севернее и между ними лежит Ирландия. После первого похода у Цезаря сложилось впечатление, что он попал на континент размером не меньше Африки.

Первая высадка Цезаря на Британские острова в 55 г. до н. э. оказалась катастрофической. Штормы разбили корабли, а яростное сопротивление раскрашенных голубой краской местных жителей в сопровождении боевых собак едва не свело его с ума. Десятый легион буквально пробивал себе дорогу. Через три недели мучений Цезарь покинул негостеприимный остров, но уже через год вернулся на восьмистах кораблях и на сей раз дошел до Темзы. Несмотря на громадный флот, поход и на этот раз был слишком тяжелым, так что следующей попытки полководец уже не совершил. Насколько известно, бритты так и не стали платить обещанной Риму дани.

Если бы царь Верцингеторикс сумел выиграть великую битву против Юлия Цезаря, он обеспечил бы себе славное место в истории — подобное тому, которое занимает король Артур. Он объединил племена и решил, что необходимо опустошить родную землю и уморить завоевателей голодом. Но даже его огромное войско потерпело поражение от римских легионов. Верховный царь галлов был закован в цепи, отправлен в Рим и там казнен.

Подробности создания и существования триумвирата между Цезарем, Крассом и Помпеем неизвестны. Несомненно, что соглашение было выгодно всем троим. Цезарю оно обеспечило возможность оставаться в Галлии даже по окончании годичного консульского срока. Интересно, что к тому времени, как Помпей потребовал возвращения Цезаря в Рим, причем в одиночестве, необходимый по закону десятилетний перерыв между периодами консульства уже почти истек. Если бы Юлий добился повторного назначения на пост, он обрел бы неприкосновенность. Помпей, очевидно, очень этого боялся.

Клодий и Милон — реальные исторические персонажи. Оба стали виновниками хаоса, который едва не уничтожил Рим во время галльского похода Цезаря. Уличные банды, разбой и убийства стали вполне обычным явлением. Когда же Клодия наконец уничтожили, его сторонники действительно кремировали тело предводителя прямо в здании сената, предав последнее сожжению. Если вы сегодня отправитесь на римский форум, то увидите то здание сената, которое отстроили после пожара. Помпей был избран единственным консулом и получил мандат единоличного правления. Но даже в этот период триумвират мог бы существовать, если бы Красс вместе с сыном не погиб в битве с парфянами. После этой смерти лишь один человек мог вырвать из рук Помпея власть.

И последнее. В романе я позволил себе несколько деталей, которые могут вызвать раздражение историков. Не вполне ясно, знали римляне сталь или нет, хотя вполне возможен тот способ закалки железа, который я описал в первой части. В конце концов, сталь — это железо с несколько повышенным содержанием углерода. Думаю, что римляне могли ее изобрести или случайно обнаружить в процессе работы.

Меня беспокоило, что описание галла Артората таким высоким — ростом почти в семь футов — может показаться фантазией. Однако сэр Бевил Гренвил (1596–1643) имел телохранителя по имени Энтони Пейн, рост которого составлял семь футов и четыре дюйма. Арторат был бы ему по плечо.

Можно упомянуть и еще целый ряд подобных мелких фактов, но перечисление их займет слишком много места. Если автор романа и изменил историю, надеюсь, это произошло намеренно, а не по ошибке. Разумеется, я старался писать как можно точнее. Тем, кто хочет проникнуть дальше этих коротких заметок, рекомендую обратиться к потрясающей книге Стивена Дэндо-Коллинза под названием «Легион Цезаря», а также к работе Адриана Голсуорси «Полная история римской армии» или к другим работам этого же автора. «Двенадцать цезарей» Светония и подавно должна стать настольной книгой каждого школьника. Моя версия — это перевод, сделанный Робертом Грейвзом. Очевидно, что предпочтение, отданное читателем одному из двенадцати описанных императоров, многое скажет о его собственном характере. И наконец, те, кто хочет узнать как можно больше о самом Юлии, должны прочитать книгу Кристиана Майера «Цезарь».

Конн Иггульден

БЛАГОДАРНОСТИ

Часть удовольствия написать серию из четырех книг состоит в том, что, пока дойдешь до самого конца, получаешь возможность сказать спасибо всем, кого действительно необходимо поблагодарить. Один из этих людей — Сьюзан Уотт: великая женщина, чьи знания и энергия помогли необычайно.

Кроме того, хочу сказать спасибо Тони и Итало Д'Урсо, которые на протяжении многих лет без единого слова недовольства позволяли мне работать у себя в коридоре на стареньком компьютере «Амстрад». В конце концов, как воспитанный человек, я женился на их дочери. Я перед ними в долгу.

Конн Иггульден

Предыдущая Стр. 67 из 78 Следующая

ГАЛЛИЯ

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ГЛАВА 45

ГЛАВА 46

ИСТОРИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ

БЛАГОДАРНОСТИ

Конн Иггульден

Оглавление