– Моя жена пару дней назад сломала ногу. Упала с лестницы, когда лазила на чердак за специями. Так что сейчас она не в том состоянии, чтобы путешествовать. Мы решили, что наш трактир довольно далеко от поля боя и, если забаррикадируемся внутри, сможем переждать.
Вот только ни у кого не было шанса отсидеться в безопасном месте. Я видел, какая громадная армия у Нисонг и какие чудовищные у нее конструкции.
– У нашего императора имеются козыри в рукаве, – сказал я и повыше поднял кружку с вином.
Как по мне, у нее их было даже многовато.
– Конструкции не идут ни в какое сравнение с людьми Гэлунга, – отпив вина, бодро продолжил я.
Ну вот, а говорил себе, что с враньем покончено. Да, от старых привычек так просто не избавишься.
Хозяин трактира несколько натянуто мне улыбнулся и вернулся обратно за прилавок. А я выдохнул и передал Мэфи кусок копченой рыбы. Этого оказалось достаточно, чтобы он меня простил.
Вино с пряностями согревало желудок, но не сердце.
Что подумает трактирщик, когда увидит, что я иду не во дворец, а вместе со всеми остальными убегаю в гавань? Я не был одним из них, как бы мне порой этого ни хотелось.
Трактирщик мог не знать, что с Лин остался Раган, который вполне может заменить Йовиса, – ведь он был из Аланги и успел отточить свои навыки лучше меня.
Фляжка с воспоминаниями монаха звякнула, ударившись обо что-то в моей наплечной сумке. Я был против того, чтобы Лин отпила из этой фляжки, потому что понимал, к чему это может привести. Она могла под настроение и в мои воспоминания заглянуть, просто чтобы проверить, нет ли у меня от нее каких-нибудь секретов.
Тогда я защищал от вторжения не воспоминания Рагана, я защищал себя.
Мэфи с задумчивым видом и без особого аппетита, что очень странно, жевал копченую рыбу.
– Все это неправильно, – сказал он.
Я достал фляжку из сумки и поставил рядом с кружкой вина. Если бы я был праведником, я бы ее разбил сразу после того, как Мэфи ее выплюнул. Может, я больше и не хотел быть обманщиком, но праведником быть мне тоже не хотелось. Это для таких, как Джио. Подобные ему настолько уверены в своей правоте и нравственности, что, если, согласно их принципам, на всех парусах налететь на риф – это высоконравственно, они это сделают.
Но хочу ли я узнать, что происходит в голове Рагана? Так ли это важно? У него было предостаточно возможностей исподтишка напасть на Лин или на меня, но он всегда нам помогал. С другой стороны, было что-то странное в том, как он обращался со своим оссалином.
Я подложил еще рыбы в тарелку с рисом.
Всякий раз, когда Лин отпивала глоток воспоминаний своего отца, она становилась немного больше на него похожа. Я не был уверен, что это из-за воспоминаний, возможно, такова уж была ее натура.
Хотел бы я стать хоть немного похожим на Рагана? С этими его напыщенными манерами, глупой улыбочкой и лукавыми предостережениями?
И потом, я больше не состоял на службе у императора. Теперь я просто Йовис – сдувшийся народный герой. Если найду что-то в воспоминаниях монаха, что мне с этим делать?
Но так уж я был устроен, всегда надо до всего докопаться, даже если это не сулит ничего, кроме неприятностей.
– Прикрой меня, хорошо? – попросил я Мэфи.
Он кивнул, а сам не спускал глаз с моей тарелки. Что ж, заказать еще одну тарелку не проблема.
И я отпил глоток из фляжки.
Молочно-белая жидкость оказалась на удивление сладкой, но с противным медным привкусом. Даже тошнота к горлу подкатила.
Я начал поворачиваться к Мэфи, который уже успел стянуть кусок рыбы у меня из тарелки, и тут оказался в чужом теле, в другом месте и в другом времени.
Взмокшая от пота рубашка прилипла к спине. На плече сумка с книгами, она громоздкая и тяжелая. Руки, которые цепляются за камни, мои и одновременно не мои. Пальцы Рагана – под ногтями кровь, мозолистые ладони в грязи.
– Это здесь, уже близко, – бормочу я себе под нос.
В меня тонким ручейком проникают эмоции Рагана. Досада, надежда, злость. Последняя превосходит первые две. Злость, как гора, заслоняет собой все вокруг. Она похожа на мою собственную, я понимаю, что перенес такой же опыт. Всегда отталкивают в сторону, всегда говорят, что я недостаточно хорош, всегда стараешься и никогда не оправдываешь переменчивые, как ветер и приливы с отливами, ожидания.
Солнце припекает затылок. Я лезу наверх, сухой кустарник царапает руки и плечи.
Они сами виноваты, сами на себя это навлекли. Какой смысл хранить старинные книги, если только немногим позволено их читать? Столько бессмысленных испытаний и завышенных требований. Знаниями надо делиться, в этом нет ничего опасного.
И вот теперь то, о чем они знали, начинается… Аланга возвращается.
И предполагалось, что я один из них.
Я подтянулся на уступ. Сверился с картой и с положением солнца. Нашел за чахлым кустом небольшой проход – узкий, с трудом в него протиснусь, но стены гладкие.
Запихнул сначала сумку с книгами. Это придало мне уверенности. Снял с пояса мешочек с ягодами и корой можжевельника, достал одну ягоду, а сам мешочек спрятал под кустом. После этого заполз в проход.
В тоннеле время потеряло смысл. Я взял с собой еду и лампу, но я не знаю, как далеко придется ползти, так что расходовать и то и другое придется экономно.
Пол в тоннеле порой идет под уклон, причем иногда уклон такой крутой, что приходится разворачиваться и нащупывать пол ногами. Часто возникает желание поползти обратно к свету и вернуться в монастырь.
Но монастыря больше нет, все монахи мертвы. Если я вернусь, то вернусь на кладбище. И я продолжаю ползти в темноту.
Кажется, я ползу так уже несколько дней, и тут наконец чувствую слабый поток прохладного воздуха. Еще немного – и тоннель становится шире, а потолок – выше. Если в книгах все описано правильно, если я нашел тот самый проход, тогда это то самое место.
Дрожащими пальцами зажигаю лампу.
Я стою в пещере. В центре пещеры выдолблен бассейн, из пола и потолка торчат блестящие сталактиты и сталагмиты. По пути к бассейну приходится постоянно между ними петлять. На поиски уходит какое-то время. Бассейн широкий, но неглубокий. Я не ожидал, что он такой большой, но как только решаюсь ступить в воду, сразу вижу то, что искал.
Существо размером с котенка, с закрытыми глазами, подергивает перепончатыми лапками и то и дело трет ими усатую мордочку. Шерсть серая, длинный хвост. Еще маленький, но достаточно большой, чтобы выжить самостоятельно, однако еще не окреп.
Мои руки тянутся к нему и сразу останавливаются.
Нельзя торопиться, в моем плане еще остались невыполненные пункты.
Разгрызаю ягоду можжевельника, горький вкус заполняет рот и ударяет в нос. Сила заполняет тело. Я возвращаюсь к тоннелю, вытаскиваю из-за пояса кирку и начинаю откалывать камни от стен тоннеля.
Какие-то откалываются легко, к другим приходится прилагать все свои возросшие силы. Наконец тоннель завален. Сердце бешено колотится в груди – единственный выход из тоннеля закрыт. Если не сработает, я здесь умру. Можно пить из бассейна, но в конце концов я все равно умру от голода. В лампе закончится масло. Это будет медленная смерть в темноте.
– Самая большая награда часто является следствием большого риска, – бормочу я себе под нос.
Начал цитировать Нингсу?
Жду, пока схлынет подаренная ягодой можжевельника сила. Это не так просто. Хожу по пещере, свет от лампы отбрасывает на стены причудливые тени.
Все, чего я хочу, – это вернуться в тоннель, разгрести завал из камней, пока еще остались силы. Я плачу, сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони, тру ладонями коротко стриженную голову. Если здесь умру, меня никто не хватится. Но если бы я умер в монастыре, всем тоже было бы плевать. Они могут начать искать книги, меня искать не станет никто.
Почувствовав, как уходят последние силы, подношу лампу к бассейну. Беру существо в ладони и поднимаю из воды.
Жду какое-то время, пока зверек не проснется. Он делает судорожный вдох и на выдохе издает жалобный писк. Подношу его к груди, надеюсь, что он услышит стук моего сердца.
– Мы здесь вместе, вдвоем. – Глажу его по голове и продолжаю, потому что знаю, что он меня понимает: – Кроме нас, здесь никого нет.
Он моргает, в свете лампы его глаза похожи на блестящую черную гальку. Начинает извиваться, и я его отпускаю. Пещера большая, и на то, чтобы через нее пройти, у него уходит какое-то время, да и лапы у него еще слабые.
Но инстинкт ведет его в правильном направлении.
Выход из пещеры заблокирован.
Он снова начинает жалобно пищать, и этот пронзительный писк эхом разносится по всей пещере.
– Отсюда не выбраться, – говорю я.
Услышав мой голос, он останавливается и поворачивает одно ухо в мою сторону.
– Я – твой единственный выход. Сделай так, чтобы между нами возникла связь, и у меня появятся силы, чтобы разгрести этот завал.
Похоже, это совсем не то, что он рассчитывал услышать.
Он бросается на камни, пытается протиснуться в щели и пищит не умолкая.
Я сажусь и жду, пока он устанет, пока не исцарапает лапы и не сорвет дыхание. Тогда я подхожу к нему и сажусь рядом. Он съеживается и отодвигается в сторону.
– Мы или умрем, или выживем. Что лучше?
Он поднимает мордочку с ободранным носом.
Спустя какое-то время кладет лапу мне на колено.
– Ложи, – говорю я.
Теперь это его имя.
Он смотрит на меня печальными и серьезными глазами.
– Ты полюбишь меня, – говорю я.
После стольких книг, что я перечитал, я не сомневаюсь, что так и будет.
Пещера исчезла. Я больше не Раган. Я снова сижу за столом в трактире, у меня трясутся руки, мне трудно дышать.
– У него не было выбора, – сказал я, и у меня появилось такое чувство, будто оттого, что я сказал правду вслух, она стала еще страшнее.
Провел ладонью по волосам и с облегчением понял, что они все такие же волнистые и длинные.