Принц Ёсихито продолжал свои многочисленные поездки по стране. Он посещал школы и больницы, выставки и предприятия. «Инспектировал» он и маневры, хотя, по свидетельству современников, ничего не понимал в военном деле. Маневры тем не менее проходили успешно, а роль Ёсихито состояла вовсе не в том, чтобы водить указкой по карте, раздавать рекомендации и вносить предложения. Присутствие наследного принца должно было вдохновлять войска, о его некомпетентности они ничего не знали.
В августе были решительно изменены правила приветствия императора и наследного принца. Неутомимое Министерство образования разослало по школам циркуляр, согласно которому ученикам, выстроившимся на платформе в ожидании проезда августейшего поезда, предписывалось встать по стойке «смирно», а «за десять шагов до приближения августейшего вагона» склониться в поклоне, причем отклониться от вертикального положения следовало «на угол приблизительно в 30 градусов». За исключением абсурдных – если учесть немалую скорость движения поезда – десяти шагов, в этом указании не было ничего особенно нового. Настоящее новшество заключалось в другом. Теперь всем ученикам запрещалось исполнение государственного гимна[367].
Японские церемониймейстеры решили отказаться от западного стиля бурного и шумного выражения восторга, они сочли, что августейшим особам больше подходит полная тишина. И в этом они следовали японским традициям – выезды сёгуна или князя-даймё тоже проходили в полной тишине, которая была скорее устрашающей, чем торжественной. Лишь бежавшие впереди паланкина самураи разрывали ее криками «На колени!». При сёгунах железных дорог не было, и простолюдины падали ниц вдоль самых обычных немощеных дорог.
Откат к национальным формам публичной жизни продолжался. То, что раньше вызывало восторг, казалось теперь абсурдным. Об этом, в частности, свидетельствует Сансиро, главный герой одноименной повести Нацумэ Сосэки. Вот его впечатления от представления «Гамлета»: «Этот великолепный текст Сансиро тем не менее слушал без всякого интереса. Уж очень не по-японски мыслит этот Гамлет. Вместо того чтобы сказать: „Матушка, ведь нехорошо так поступать с батюшкой“, – он вдруг вспоминает Аполлона, словом, ведет себя легкомысленно и беспечно»[368].
Японская публика требовала «высокоморальных» представлений. Не случайно, что именно в этом году на экраны вышел полнометражный фильм «Тюсингура» – кинематографический вариант знаменитой пьесы театра Кабуки, посвященной 47 самураям и их благородной мести. Японский кинематограф того времени в значительной степени контролировался мафией и, безусловно, отражал и ее вкусы. Члены мафии были японцами, они тоже придерживались идеалов бусидо.
Фильм продолжался 80 минут. На вкус западного зрителя, он оказался чересчур статичным. Это объясняется тем, что находящийся в зале актер-рассказчик добросовестно и подробнейшим образом «озвучивал» фильм. Амплуа рассказчика широко представлено в японском национальном театре, японский экран последовал в этом отношении за сценой. Даже после появления звука японский кинематограф сохранил привычку к «замедленному» ритму, первоначально приспособленному к тому, чтобы рассказчик успевал за действием. Амплуа тапера в японском немом кино распространения не получило[369].
1911 год44-й год правления Мэйдзи
7 января император проигнорировал первый парад этого года в Аояма. Доктора посоветовали ему не покидать пределы дворца. Однако 10 января он все-таки выслушал привычные новогодние лекции. Они были посвящены культу предков в Древней Греции, китайской «Книге перемен» и одному японскому мифу. В нем рассказывалось, как японское божество с помощью веревки притянуло к Японии кусочек Корейского полуострова. Сейчас, после присоединения Кореи, этот миф показался особенно актуальным.
18 января при дворе состоялось традиционное поэтическое собрание на тему «Холодная луна, освещающая цветы сливы». Мэйдзи сложил:
Луна сияет,
По-прежнему холоден
Свет ее,
Но пахнут весною
Сливы цветы.
Тема поэтического собрания оказалась вполне традиционной. Но она была традиционной прежде всего для лунного календаря. В первые дни лунного нового года цветение сливы и вправду становится актуальным. Стихи о сливе, сочиненные в первые дни года солнечного, писались как поэтическое воспоминание о том, что когда-то новый год и цветение сливы не были разделены григорианским календарем.
В этот же день верховный суд приговорил к высшей мере наказания 24 человека во главе с Миясита и Канно Суга, бывшей гражданской женой Котоку Сюсуй. Они были признаны виновными в подготовке покушения на жизнь императора. Премьер-министр Кацура Таро доложил о вердикте Мэйдзи, и тот распорядился смягчить наказание. В результате – смертной казни через повешение подверглось всего 12 человек. Остальные получили пожизненный срок. Приговор был приведен в исполнение на удивление быстро – 24 и 25 января. В числе казненных находился и Котоку Сюсуй. Его признали идейным вдохновителем неудавшихся убийц.
Казнь заговорщиков нанесла тяжелый удар по японским социалистам. У «простых» японцев они не вызывали никакого сочувствия. Мало того, что они покушались на императора. Они были открытыми приверженцами «свободной любви». Пресса не упускала возможности, чтобы еще раз подчеркнуть: социалисты угрожают святая святых – семье[370]. «Свободная любовь» по-прежнему процветала в «веселых кварталах», но к этому времени они все больше ассоциировались с непотребством. Многие мужчины являлись клиентами публичных домов, но говорить об этом вслух стало неприличным.
Чтобы прийти в себя, социалистам потребовалось около десяти лет. Им не удалось перехватить «террористическую инициативу» у ультраправых – в ближайшие десятилетия в качестве главных террористов будут выступать носители самурайских, «патриотических» идеалов – почитатели института императоров, полагавшие, что им выпало счастье проживать в стране богов.
Газеты опубликовали текст приговора по делу о покушении на жизнь Мэйдзи 19 января. В этот же день газета «Ёмиури» поместила передовицу под названием «Проблема Южного и Северного дворов. Грубая ошибка государственного учебника»[371]. Речь шла о трактовке событий XIV века, когда в Японии сосуществовали два императорских двора – в Киото и в горах Ёсино, в нескольких десятках километров к югу от столицы. В Киото находились ставленники сёгунов из рода Асикага, в Ёсино – императоры из конкурирующей линии, которые были более самостоятельны в своих поступках. В 1392 году дворы объединились под эгидой Севера. Что оставалось делать школьникам? Они заучивали девизы правления обоих дворов, могилы правителей как Северной, так и Южной династии обладали для них одинаковым статусом.
Однако состояние умов в обществе было таково, что требовалась однозначность – краеугольным камнем официальной идеологии являлась формула «бансэй иккэй» – «десять тысяч правлений императоров из одной родственной линии». Параллельное сосуществование двух дворов нарушало стройную картину мира, одновременное сияние сразу двух солнц слепило и раздваивало личность.
Поэтому ревнители метафоры «единого» были просто обязаны принести в жертву один из дворов. Задача была непростой – ведь Мэйдзи был потомком императоров Северной династии. Однако здесь сыграло роль другое соображение. Сёгуны Асикага считались не просто «плохими», а очень плохими. Они держали киотосский двор в «черном теле», не предоставляли средств на его содержание, так что многие императорские ритуалы перестали проводиться. А двор Ёсино боролся с сёгунами. Это означало, что следует пожертвовать Северной династией. Школьный учебник подвергся осуждению довольно широкой общественности за несоответствие принципу «бансэй иккэй».
Вопрос о династической законности достиг такой остроты, что его обсуждали в парламенте, на заседании правительства, в Тайном совете. Власти перепугались и объявили, что только Южный двор следует признать легитимным. Период «Южной и Северной династий» перестал существовать, теперь это время приказали именовать «периодом Ёсино». Автора учебника Кида Садакити (1871–1939) уволили из Министерства образования, другие историки еще раз призадумались над тем, где проходит граница дозволенного. В то время история и современность были связаны крепко, в актуальности истории не сомневался никто.
1 марта состоялась церемония открытия Императорского театра. Он стал первым европейским театром в стране. Он был построен в стиле французского ренессанса, но, в отличие от прежних знаковых сооружений, архитектором был не европеец, а японец. Здание было отделано мрамором, на церемонии открытия японская элита наблюдала за балетом в исполнении местной хореографической школы. Первыми из иностранцев там выступали танцоры Дягилева. Вскоре в этом лучшем в Японии зале стали выступать и актеры Кабуки. То, что европейские знаменитости выступали с ними на одной площадке, придавало театру Кабуки международный престиж.
В сентябре священник Петр Торопов из села Байкаловского Ирбитского уезда Пермской губернии отправил императору Мэйдзи послание, призывающее того принять православие. Но теперь даже отец Николай, когда-то питавший надежды крестить Мэйдзи, отнесся к этой идее без всякого энтузиазма[372]. Другой проект тоже не понравился ему. Начальница сиротского приюта предложила завести в соборе соломенные сандалии-дзори, которые следовало выдавать за плату посетителям-нехристианам при входе. Однако Николай решительно отверг предложение и записал в своем дневнике, что «брать деньги за посещение Собора – было бы унизительно»