[67].
Не только Окубо Тосимити, но и все ближайшее окружение Муцухито склонялось к необходимости переноса столицы. Выбор был, в сущности, невелик. В стране имелось только три города, которые могли претендовать на статус столицы: Киото, Эдо и Осака. Если исключить Киото и находившийся в этот момент в руках сёгуната Эдо, оставался только Осака.
Ссылка на Нинтоку (313–399), двор которого находился именно в Осака (тогда город назывался Нанива), отнюдь не случайна. Ведь Нинтоку считался образцовым конфуцианским государем: жил скромно, крыша его дворца протекала, но зато он заботился о своих подданных. Когда он поднялся на гору, взор его обрадовали многочисленные дымки – признак того, что его подданные хорошо питаются. К тому же Нинтоку жил в ту эпоху, когда на передвижение государя еще не налагалось ограничений.
Окубо Тосимити первоначально выступил за то, чтобы перенести двор императора в Осака. Однако с падением Эдо стали активно прорабатываться и другие планы. Большой поддержкой пользовался проект «двух столиц» – Киото и Эдо. Одна столица, бывший Эдо, будет называться Токио (Столица Востока), а другая, Киото, – Сайкё (Столица Запада). Дело в том, что традиционная география делила территорию Японии на две основные части – западную (с центром в Киото) и восточную (с центром в Эдо). Что до самого императора, то он будет попеременно жить в обеих столицах. Этот проект принадлежал Это Симпэй (1834–1874).
Кидо Такаёси отстаивал план сразу трех столиц – Киото, Эдо и Осака. Однако в результате выбор был сделан в пользу Эдо на том основании, что он являлся крупнейшим городом в восточных провинциях, куда отовсюду стекались люди. А потому он представлялся наиболее подходящим местом для управления страной. Эдо был фактической столицей страны уже в течение длительного времени благодаря присутствию там замка сёгуна. Парадокс заключался в том, что официальный статус столицы он получил только после того, как сёгун покинул его.
17 июля Эдо был переименован в Токио. При этом никакого указа об утрате Киото столичных функций не последовало. Считалось, что император будет совершать частые поездки из одного города в другой, чтобы иметь возможность выслушивать мнения людей.
В императорском указе предусмотрительно утверждалось, что отношение к западной и восточной столицам будет одинаковым[68]. Для жителей Киото это означало, что отношение Мэйдзи к Киото не изменилось, а жителям Эдо император как бы говорил: статус вашего города поднимается до столичного, и хотя лично я родился в Киото, оба города для меня одинаково важны.
Токио находился на самой обширной равнине страны – Канто (Мусаси), которая была житницей Японии. Он располагал самой развитой городской инфраструктурой. И даже коренной житель Киото аристократ Сандзё Санэтоми полагал: «Рассматривая положение во всей стране, следует сказать, что процветание и упадок Киото и Осака зависят от процветания и упадка Токио. От того, процветает или находится в упадке Токио, зависит, процветает или находится в упадке вся страна. Если будут потеряны, например, Киото или Осака, это не будет означать, что будет потеряна Япония – до тех пор, пока остается Токио»[69].
В анонимном стихотворении этого времени говорилось:
Поблекли
Вечнозеленые иглы
Мощной сосны.
На равнинах Мусаси
Хризантемой запахло.
Дискуссия о переносе столицы ясно свидетельствует о планах политической элиты. Она желала, чтобы император вышел из тени, сделался зримым символом власти, сократил дистанцию между правителями и управляемыми. Но в то же самое время принятый к исполнению проект отнюдь не предполагал, что император будет «править» страной. Действительно, трудно себе представить, как кочующий между двумя столицами император в условиях отсутствия телефона, телеграфа и даже железной дороги сможет получать информацию, вникать в нее и принимать решения.
Японский император по крайней мере с VIII века позиционировался как «слушающий» и «говорящий». Он слушал придворных сановников и «говорил» перед ними, что принимало форму указов[70]. Но если раньше аудиторией этих указов были исключительно придворные, то теперь их адресатом становился и «народ Поднебесной». Его же император собирался «выслушивать» во время своих поездок.
В качестве первого опыта предполагалось, что Мэйдзи совершит путешествие из Киото в Токио. Это делалось для того, чтобы не возникало непреодолимого разрыва между «верхом и низом». Несмотря на плачевное состояние казны, опасение заговоров и противодействие многих аристократов (они, естественно, опасались утраты своих позиций), Это Симпэй и вездесущему Ивакура Томоми удалось убедить сомневавшихся в необходимости поездки императора в Токио.
Поражают энергия и быстрота, с которыми выполнялся намеченный курс. Паланкин с Муцухито двинулся из Киото в Токио рано утром 20 сентября. Всего через два дня падет главный оплот мятежных сторонников сёгуната – замок Айдзу, а через пять дней война с повстанцами на Хонсю будет закончена вообще. Останется лишь один очаг сопротивления – остров Эдзо (Хоккайдо).
Официальной причиной путешествия Мэйдзи в Токио стала забота о людях восточной части страны, которые пострадали из-за военных действий. Кроме того, нужно было заполнить «церемониальный вакуум», возникший в крупнейшем городе страны в результате краха сёгуната. Нужно было наглядно продемонстрировать людям, что в стране есть новый и могущественный правитель. В то время среди жителей сильно опустевшего Токио господствовали самые мрачные предчувствия относительно судьбы города. Эрнест Сатов разделял их: «Теперь, когда даймё, чьи потребности удовлетворялись купцами и владельцами магазинов, отправились в свои загородные дома, население [города] неизбежно уменьшится. Печально, если Эдо придет в упадок, поскольку это один из прекраснейших городов Дальнего Востока. Хотя там нет красивых публичных зданий, его расположение на берегу океана, роскошные сады даймё и замечательные огромные рвы вокруг замка, над которыми возвышаются циклопические стены, на которые бросают тень живописные ряды сосен, многочисленные деревенские виды в самом городе, – все это создает впечатление величия»[71].
Мэйдзи сопровождало 3300 человек во главе с Ивакура Томоми, Накаяма Тадаясу и многими князьями. Поскольку дороги были крайне узкими, процессия растянулась на много километров. Процессии являлись при сёгунате одним из основных средств демонстрации силы и мощи, при виде князя или сёгуна люди падали ниц. Чем длинее была процессия, тем более важной считалась персона, ее устраивавшая. Процессия Мэйдзи должна была «отбить память» о процессиях князей и сёгуна. Мэйдзи отправлялся в Токио не в качестве вассала сёгуна, а как его победитель. В отличие от прежних даймё он демонстрировал не покорность, а триумф.
В путешествие, как то и было положено, Мэйдзи захватил свои императорские регалии – священное зеркало и яшму. Их несли в двух паланкинах. Жители Киото кланялись и прижимались лбом к земле при виде императорского кортежа. Они хлопали в ладоши – точно так же, как они привыкли это делать в храмах и святилищах, желая обратить внимание божеств на свои нужды. Выбравшись из Киото, Мэйдзи издали помолился кургану, в котором был погребен император Тэнти (661–671) – родоначальник той линии императорского рода, к которой принадлежал и сам Мэйдзи.
Андо Хиросигэ III. Император Мэйдзи на пути в Токио
Ретроспектива. Тэнти – единственный из японских правителей, о котором в древних текстах говорилось, что он получил «мандат Неба» на управление страной. Кроме того, Тэнти был известен тем, что учредил первую в истории Японии школу и покровительствовал поэзии.
Храня традиции и опасаясь, что император навсегда покидает их, многие киотосские аристократы выступили против поездки. Когда в середине первого дня своего путешествия Мэйдзи остановился на отдых, процессию догнал придворный Охара Сигэтоми, который сообщил: тории (ворота, ведущие в синтоистское святилище) во внешнем святилище в Исэ (там почиталась богиня еды Тоёукэ) неожиданно обвалились, что следует истолковать как неблагоприятный знак, предписывающий Мэйдзи немедленно вернуться в Киото. Однако Ивакура, хорошо знакомый с политическими технологиями своего времени, отговорился тем, что устроит специальную службу, дабы избавиться от возможных несчастий, и заявил о решимости Мэйдзи завершить путешествие.
Во время путешествия по тракту Токайдо, связывавшему Киото и Токио, Мэйдзи отправлял посланцев, чтобы те совершали приношения в святилищах, которые попадались ему по дороге; жертвовал деньги старикам, больным и инвалидам, родителюбивым чадам и чадолюбивым родителям, верным женам и слугам, а также тем, кто пострадал от стихийных бедствий. За время путешествия император облагодетельствовал более одиннадцати тысяч человек. Точно так же поступали и древние японские государи – до тех пор, пока они не перестали покидать пределы своего дворца. Мэйдзи мог позволить себе благотворительность – расходы оплатили купцы из Киото и Осака.
По дороге в Токио Мэйдзи впервые в жизни наблюдал, как крестьяне жнут рис. Урожай того года выдался не слишком богатым. Мэйдзи раздавал крестьянам в утешение сладости. Разумеется, не самолично, а через своих чиновников. В домах, мимо которых проезжал император, окна вторых этажей приказали заклеить бумагой, чтобы никто не мог увидеть Мэйдзи сверху.
Несмотря на ограничения, тело императора (или же заменяющий его паланкин) становилось доступным для обозрения, само смотрение на него являлось разновидностью ритуала. Теперь люди могли видеть, от чьего лица адресуются им указы, которые они обязаны исполнять.