ая работа по восстановлению нормальной жизни.
Дворец для Мэйдзи строить пока что не стали, но зато в этом году в Токио был устроен первый публичный парк. Место получилось со скрытым смыслом – холм в Уэно, где располагалась усыпальница сёгунов и где императорские воины под водительством Омура Масудзиро уничтожили остатки сёгунских частей. В парке находился знаменитый пруд Синобадзу. Считалось, что он служил уменьшенной «копией» самого большого японского озера Бива. В пруду цвели лотосы, на острове располагался храм. За ним стояла престранная статуя, изображавшая бодхисаттву Дзидзо. Ее странность заключалась в том, что она была выполнена в форме фаллоса. Народный культ плодородия достиг и этого островка.
Утагава Хиросигэ. III Император Мэйдзи в парке Уэно (1881 г.)
Как и все хорошее, парк в сознании народа должен был ассоциироваться с Мэйдзи. На поздней гравюре Хиросигэ III он прогуливается по парку вместе со своей семьей. Цветет сакура. Императрица, как это и положено «примерной» японке, находится на изрядном расстоянии от своего супруга. Одна из семи придворных дам несет на руках престолонаследника, которому в то время было около двух лет (принц Ёсихито, будущий император Тайсё). Сам император изображен при сабле и в перчатках. Современники отмечали, что с переходом на европейскую одежду и обувь Мэйдзи ощущал неловкость и волочил ноги, как то принято в японской обуви. Художник изобразил императора без бороды, что не соответствовало действительности. Все мужчины, представленные на гравюре, – в европейской одежде, но женщины сохраняют верность традиционным нарядам: верхние парчовые накидки (утикакэ), широкие штаны-юбка (хакама) из красного шелка, многослойные белые поддевки. А та, которая несет над императором зонтик, даже еще не успела отказаться от многовековой традиции выщипывать брови. Зонтики (обратим внимание, что это европейские зонтики) были нужны для того, чтобы прикрывать лицо – еще одна дань обычаю.
Мэйдзи с легкостью отказывался от наследия прошлого в угоду требованиям сегодняшнего дня, но там, где это возможно, он старался походить на своих древних предшественников. В конце апреля он использовал еще одну исключительно императорскую прерогативу – давать названия географическим объектам. Найдя, что одно место в провинции Симоса весьма подходит для армейских экзерциций, он нарек его Нараси-но Хара – Равнина Маневров.
Похоже, что нагрузка, выпавшая в этом году на юного императора (не забудем, что ему исполнился всего лишь 21 год) оказалась чрезмерной. Его увлечение спиртным обескураживало окружающих. 31 декабря немецкий доктор Теодор Хофман посоветовал Мэйдзи переключиться с рисового сакэ на виноградное вино и ограничиваться одной бутылкой за вечер.
Однако ни увлечение Мэйдзи спиртным, ни раздоры внутри правительства не мешали стране изменяться с невиданной до сего времени скоростью. В мае была открыта телеграфная линия между Иокогамой и Нагасаки. Поскольку подземный кабель соединил Нагасаки и Сингапур еще два года назад, скорость доставки сообщений в Европу возросла многократно. Еще в 1860 году письмо из Лондона путешествовало на пакетботах до Японии два месяца. Теперь телеграмма из Лондона в Иокогаму доходила всего за четыре дня. Япония входила в большой мир все прочнее. Ее зависимость от этого мира тоже становилась все больше. Практически весь машинный парк для нарождающейся промышленности приходилось ввозить из-за границы. За станки Япония расплачивалась шелковой нитью, углем и чаем. Но способы ферментации экспортного чая пришлось изменить – японцы привыкли к зеленому чаю, а европейцы – к черному, который они, бывало, употребляли с сахаром и молоком. Местный капитал был еще очень слаб, и потому львиная доля импортно-экспортных операций осуществлялась иностранными, прежде всего английскими, торговцами.
В крупных городах – Иокогаме, Осака, Кобэ – вырастали кирпичные здания. Но центром преобразований был, конечно, Токио. После пожара в апреле 1872 года, уничтожившего в районе Гиндза 4800 деревянных домишек, на их месте принялись строить первую в Японии улицу, все дома на которой были каменными – чтобы все там было, как в европейских столицах. Это был не только архитектурный, но и противопожарный эксперимент – пожары наносили деревянному городу огромный ущерб слишком часто. Реконструкцию квартала поручили английскому архитектору Томасу Уотерсу, который до этого уже успел построить здание Монетного двора в Осака и казармы в токийском районе Такэбаси. К концу 1873 года Гиндзу застроили двухэтажными кирпичными домами с колоннами и балконами. Это была первая в Японии улица с тротуарами. Между ними и проезжей частью посадили сосны и сакуры, по улице пустили омнибус. Ширина улицы составляла 27 метров! В представлении тогдашних японцев здания Гиндзы напоминали Лондон, а мостовые с тротуарами – Париж. Надо ли говорить, что в европейских столицах к тому времени из них побывали лишь единицы. Тем не менее Гиндза воспринималась как настоящий храм, посвященный европейской цивилизации. Тем более что газовые фонари на улице напоминали японцам каменные фонари, которые было принято устанавливать перед настоящими храмами.
Гиндза
На Гиндзе располагались самые шикарные магазины, по Гиндзе фланировали японские денди, помимо рикши можно было поместиться в дешевые общественные дилижансы. Правда, по свидетельству В. Крестовского, «пользоваться ими могут разве очень досужие люди, потому что разбитые клячи, запряженные в эти неуклюжие желтые кареты, ползут с ними, точно смоченные дождем осенние мухи»[111].
Утагава Хиросигэ III. Плоды цивилизации в Токио
Процветающие кирпичные магазины у моста Кёбаси, на построенной из камня улице Гиндза
Кобаяси Икухидэ. Достопримечательности Токио: здание почты в Эдобаси (1889 г.)
Перспектива. Дональд Кин заметил: император Август воцарился в Риме кирпичном, но оставил после себя город из мрамора; император Мэйдзи поселился в деревянном Токио, и оставил после себя город из кирпича[112]. Хотя эта метафора, как и всякая другая, не вполне отражает действительное положение вещей (подавляющая часть жилого фонда оставалась деревянной), не подлежит сомнению, что и сами японцы одушевлялись сходными эмоциями. К сожалению, почти все каменные здания Токио были разрушены во время катастрофического землетрясения 1923 года и американских бомбардировок Второй мировой войны.
Однако над Гиндзой витали не только флюиды восторга. Европейцы говорили, что улицу убирают плохо, а стоит сделать хоть шаг в сторону, как снова попадаешь в типично «азиатский» город, где дома настолько похожи один на другой, что невозможно запомнить дорогу. Японские города были по преимуществу одноэтажными, и высоких каменных зданий, которые служили бы для европейцев ориентирами в пространстве, было действительно не так много. Буддийские храмы и синтоистские святилища тоже казались многим иностранцам неотличимыми друг от друга.
Однако уже в то время Япония представлялась европейцам не совсем Азией. Японцы казались европейцам людьми весьма бедными, но ни на Гиндзе, ни в других кварталах Токио невозможно было повстречаться с нищетой и попрошайками в лохмотьях. По сравнению с другими странами Востока, по сравнению с самим Западом бедность и богатство были распределены в Японии более равномерно.
Немало первых квартирантов Гиндзы съезжали, утверждая, что каменные строения плохо проветриваются и не годятся для влажного климата. Ползли слухи, что от сырости обитатели домов заболевают водянкой и умирают. Кто-то из них пытался соорудить деревянную пристроечку, но такое самоуправство решительно пресекалось властями. Магазины на Гиндзе были шикарными, но товары размещались внутри помещения. Владельцы магазинов жаловались, что покупатели, привыкшие к тому, что товары выложены на уличных прилавках, которые являются продолжением внутреннего пространства дома, не слишком охотно открывают двери их заведений.
Утагава Ёсифудзи. «Комическое сражение между привезенными и японскими вещами и продуктами» (1873 г.)
В Японии того времени споры происходили не только между приверженцами тех или иных теорий и политических течений. Споры происходили и между вещами. О борьбе между традиционным и новым, между японским и европейским прекрасно свидетельствует остроумная гравюра Утагава Ёсифудзи (1828–1887). На ней изображено сражение японских и иностранных вещей и продуктов. Где-то побеждает японское, где-то – иностранное. Явную победу с японской стороны одерживает рис, принимающий облик борца сумо. Сакэ сопротивляется напору виски, а гэта (деревянные сандалии на подставках-скамеечках) – европейским туфлям. Зато кирпич одолевает черепицу, лампа – свечу, рикша (который в силу наличия у его коляски колес ассоциировался с европейским) – паланкин, мыло – рисовую пудру и шелуху, использовавшуюся в качестве моющего средства. Почтальон в униформе побеждает курьера (под руководством американского специалиста С. Брайана формирование общенациональной почтовой службы было завершено в 1873 г.). Любимая токийскими денди крылатка побеждает традиционную накидку каппа (делалась из материи, соломы или бумаги). Убедительность аргументов подчеркивается оружием сражающихся: матерчатый зонтик оказался намного практичнее японского, сделанного из промасленной бумаги. Фотография вроде бы теснит цветную гравюру, утверждая: «Я показываю только правду. Я не люблю неправды. Сколько бы лет ни прошло, на меня все равно интересно смотреть». Но аргументы гравюры тоже весомы: «Красавицы в книжках с картинками и на гравюрах выглядят еще лучше, чем они есть на самом деле. Ты не можешь победить меня».
Для жителей деревни Токио представлялся каким-то совсем другим миром – миром, где все было так незнакомо. Про одного крестьянского сына рассказывали, что, впервые увидев в столице почтовый ящик, он принял его за писсуар. Однако высота щели, естественно, не соответствовала его росту, а потому он нашел это новшество чрезвычайно неудобным для пользования.