ичейного острова, занимать его и ставить там японский национальный флаг. Если не обнаружится такого острова, можно ограничиться скалами и камнями. Кто-то скажет, что это детская игра. Это не так. Этот план будет не только полезен нашему флоту с практической точки зрения, ибо позволит ему приобрести опыт, этот план возбудит в деморализованном японском народе дух открытий».
История сложилась так, что японцы и правда имели совсем немного «пионерского» опыта. Члены «Сэйкёся» пытались на собственном примере приумножить его. Школьный друг Куга, Фукумото Нитинан (1857–1921), побывал в этом году на Филиппинах, строя планы по колонизации архипелага. В следующем году Миякэ Сэцурэй отправился в шестимесячное путешествие на юг. Он побывал на Гуаме, в Новой Британии, Австралии, Новой Каледонии, Новой Гвинее, на Филиппинах. Он искал хотя бы самый крошечный островок, у которого не было владельца – чтобы объявить его японским[210]. Напрасно. Мир был поделен, открывать было больше нечего. Что оставалось?
Журнал «Японцы» только будоражил публику; практическими вопросами, связанными с экспансией, занималось то самое правительство, которое авторы журнала осуждали за слабость и нерешительность. За эти наскоки выпуск журнала несколько раз приостанавливали. Но по большому счету критики правительства были неправы. На самом деле правительство упорно работало над той же самой задачей расширения территории Японии. И на самом деле оно было настроено намного более жестко, чем интеллигенты из «Сэйкёся». Правительство твердо знало, что Япония опоздала к разделу мира, неоткрытых земель уже не осталось. Поэтому в повестке дня стоял практический его передел. Интеллигенты одушевлялись далекими южными морями, правительство думало о близком материке.
6 декабря премьер Ямагата Аритомо в своей программной речи в парламенте заявил, что для обеспечения независимости Япония должна заботиться об охране «линии суверенитета» (государственной границы) и о защите «линии национального интереса». Где проходит вторая линия, упомянуто не было, но все поняли, что речь идет о Корее. В связи с этим премьер просил понимания депутатов в деле формирования военного бюджета. В особенности настаивал он на усилении флота. Никто не возражал против такого подхода «в принципе», но конкретные цифры вызвали некоторые возражения.
Обсуждение бюджета оказалось едва ли не главным правом, дарованным нижней палате. Оппозиционеры из Конституционно-либеральной партии хлопотали о сокращении расходной части бюджета и о снижении земельного налога. Это вполне естественно, так как их избирателями были землевладельцы. Обсуждение бюджета в нижней палате заняло около четырех месяцев и закончилось компромиссом – правительство не хотело, чтобы первая же сессия императорского парламента закончилась императорским указом о его роспуске. Верхней палате для окончательного утверждения бюджета хватило и пяти дней. Бюджетные разногласия между правительством и нижней палатой будут продолжаться вплоть до японско-китайской войны. Правительство выступало под лозунгом «богатая страна и сильная армия», оппозиционеры настаивали на необходимости «наращивания народной силы».
Как и журнал «Нихондзин», правительство было озабочено созданием экспансионистской символики. В этом году был учрежден орден в честь завоевательного похода Дзимму против варваров. Им награждали только военных чинов. Орден культуры появится только в 1937 году. А пока Феноллоса получил свою третью награду – орден Священного Зеркала – и отбыл в Бостонский музей изящных искусств. Должности в императорском музее ему не нашлось. Он сыграл выдающуюся роль в «открытии» классического японского искусства, приспосабливать его к потребностям нынешнего дня станут уже сами японцы. Заслуги Феноллосы были тем более велики, что под его влиянием в сознании японцев произошел настоящий переворот. Если раньше образованные люди относились с почтением только к текстам, то теперь в их поле зрения попали и рукотворные объекты. С основанием императорских музеев искусствознание превращается в престижное, уважаемое и хорошо оплачиваемое занятие[211].
К этому времени стало понятно, что для иностранцев возможности карьерного роста в Японии исчерпаны. Им больше не доверяли сколько-нибудь важных должностей. Бюрократическая Япония была фактически объявлена доступной только для японцев. К этому времени большинство иностранных преподавателей Токийского университета были уже уволены, а студенты владели иностранными языками все хуже и хуже.
Несмотря на «прогресс», иностранцы до сих пор не могли быть спокойны за свою жизнь. В мае этого года полиция предупредила отца Николая, что он может стать мишенью для террористов. Мотивом готовящегося преступления было то, что возводимый на холме на пожертвования из России Воскресенский собор находился выше дворца императора Мэйдзи. Его колокольня и вправду стала одним из самых высоких зданий во всей столице, а забравшийся на нее мог видеть императорский дворец с высоты птичьего полета. Однако большинство японцев воспринимало огромный храм по-другому: он служил для них неоспоримым доказательством того, что страна идет верным путем прогресса и вестернизации.
Утагава Кунисада. Башня Рёункаку
Башня Рёункаку
Воскресенский собор
Однако православный храм не стал самым высоким зданием Токио. В этом году в предназначенном для простонародья токийском парке культуры и отдыха Асакуса была возведена башня Рёункаку высотой в 60 метров. В ней насчитывалось двенадцать этажей – десять кирпичных и два деревянных. До восьмого этажа ходил первый в Японии лифт. На последнем этаже были установлены подзорные трубы. Каждый, кто заплатил немалую сумму в 8 сэн, мог забраться на самый верх и полюбоваться панорамой города.
Перспектива. И православный собор, и башня Рёункаку были разрушены во время ужасного землетрясения 1923 года. Собор восстановили, башня осталась в памяти благодаря рисункам, гравюрам и фотографиям. В настоящее время Воскресенский собор со всех сторон обступили огромные здания, принадлежащие коммерческим структурам. На их фоне собор выглядит инородным вкраплением. Этот пейзаж наглядно свидетельствует о победе «посюсторонности» японского характера, о которой с такой горечью неоднократно говорил отец Николай в своем дневнике.
Успехи японской промышленности были видны всякому, внутреннее производство вытесняло импорт. В этом году в продаже появились велосипеды, изготовленные в самой Японии. Они были дешевле импортных, но все еще оставались предметом роскоши. На вопрос, кого бы они хотели видеть своим будущим мужем, девушки отвечали: обладателя велосипеда и телефона.
1891 год24-й год правления Мэйдзи
В начале года разразилась жестокая эпидемия гриппа. Сам Мэйдзи находился на постельном режиме 40 дней. Эпидемия унесла жизни людей из ближайшего окружения императора. 22 января скончался Мотода Накадзанэ, который за время двадцатилетней службы своими конфуцианскими убеждениями оказал на императора немалое влияние. 18 февраля умер другой сподвижник Мэйдзи – Сандзё Санэтоми. Он и Ивакура Томоми были, по существу, единственными киотосскими аристократами, внесшими серьезный вклад в строительство новой Японии – Японии Мэйдзи. Перед самой кончиной Сандзё император успел пожаловать ему верхнюю степень первого ранга.
В январе произошло немыслимое: на церемонии поклонения портрету Мэйдзи школьный учитель Утимура Кандзо (1863–1930) не склонил голову, бдительные ученики донесли на него. Никто не пытался его оправдать, никто не проявлял сочувствия. Тем более что он был христианином. В его понимании, поклона мог быть удостоен только правитель Небесный, но не земной. Но когда руководству школы удалось убедить Утимура, что поклон портрету – это не акт религиозного почитания, а просто «уважения», он сделал так, как ему велели. Утимура дал уговорить себя – обстановка была такова, что искушать судьбу лишний раз не хотел никто.
Казалось, что террористы «подзабыли» про существование иностранцев, оказывая предпочтение японским политикам. Однако события этого года показали: ксенофобия пустила слишком глубокие корни.
27 апреля в Нагасаки на фрегате «Память Азова» прибыл двадцатитрехлетний цесаревич Николай, который совершал длительное морское путешествие по восточным странам. Перед Японией он успел побывать в Греции, Египте, Индии, на Цейлоне, в Сингапуре, на Яве, в Сайгоне, Бангкоке и Китае.
Этому визиту придавалось в Японии совершенно особое значение. Несмотря на партнерские, казалось бы, отношения с Англией, японских августейших особ принимали там с некоторой прохладцей. Хотя Япония считала Россию своим главным соперником на Дальнем Востоке, японским принцам оказывали в России самый радушный прием. Теперь настало время отдать долг вежливости русскому цесаревичу.
Николай был старшим сыном Александра III, и ему предстояло стать русским царем. Визит цесаревича безусловно льстил самолюбию японцев – ведь члены царствующих европейских домов такого калибра никогда еще не посещали Японию. Обычно это были внуки, вторые или третьи сыновья действующих монархов. В то же самое время многие японцы явно боялись России. Николай отказался от прежней традиции царского дома – путешествия по родной стране, и прямиком отправился за границу. Причем не на Запад, а на Восток! Не было ли это знаком того, что экспансионистские амбиции России в Азии возрастут еще больше?
Предполагалось, что в Токио Николай остановится в европейском особняке принца Арисугава Тарухито, семь тысяч школьников должны были приветствовать его на столичных улицах. Он предполагал пробыть в Японии целый месяц. Серьезная японская печать, восприимчивая к сигналам, подаваемым правительством, стала готовиться к визиту цесаревича заранее. Предупреждая вопли русофобов, газеты говорили о дружбе с Россией и о том, что Россия на Дальнем Востоке так слаба, что при всем своем желании не в состоянии проводить экспансионистскую политику. Газета «Нити-нити симбун» утверждала: «В Европе Россию можно сравнить с рыкающим львом или разгневанным слоном, тогда как на Востоке она подобна ручной овечке или спящей кошке. Те, которые думают, что Россия способна кусаться в Азии, как ядовитая змея, похожи на человека, боящегося тигровой шкуры потому только, что тигр – очень свирепое животное»