<...>. Они были гораздо более связаны с деревней, чем постоянные парижские рабочие. И потому они ненавидели Бурбонов двойной ненавистью - и как рабочие, и как крестьяне, а в Наполеоне видели верный залог избавления от Бурбонов. Эта масса не хотела успокоиться, не хотела примириться с отречением Наполеона. Она избила до полусмерти на улице несколько хорошо одетых людей, в которых заподозрила роялистов “аристократов”, потому что они отказались кричать с толпой: “Не нужно отречения!” Эти народные толпы беспрестанно сменяли друг друга. “Никогда народ не обнаруживал к императору больше привязанности, чем в эти дни”, - пишет свидетель того, что происходило в Париже не только до отречения, но и после него, 23, 24, 25 июня, когда тысячные толпы все еще не хотели примириться с совершившимся»[1793]. Поразительный факт из воспоминаний очевидцев засвидетельствовали Анри Гуссе и Доминик Вильпен: «На Вандамской площади двести - триста человек встали на колени перед колонной со статуей Наполеона, клянясь умереть за него»[1794].
Немудрено, что в таких условиях Наполеона (как он признался в этом своему адъютанту Ш. - Т. Монтолону), «одолевает искушение вновь захватить власть: достаточно ему только приказать, чтобы тысячи человек, к которым присоединилась бы и армия, набросились на предателей, засевших в Тюильри и Бурбонском дворце»[1795]. Но император превозмог соблазн власти и остался верен своему отречению. Зато был донельзя перепуган пронаполеоновскими манифестациями Жозеф Фуше, который именно в эти дни «на две недели становится властелином Франции»[1796].
Политический хамелеон, не уступавший в этом качестве Талейрану, Фуше 23 июня возглавил Временное правительство, выказав при этом такие изворотливость, мошенничество и энергию, что ему позавидовал бы и сам Талейран. Сначала он договорился с «временщиками», что они сами, без вмешательства палат, изберут себе председателя. «Когда это предварительное условие принимается (никто из коллег Фуше, естественно, не усмотрел здесь никакой интриги. - Н. Т.), он обещает отдать свой голос Карно, который счел, что обязан поступить так же (т. е. проголосовать за Фуше. - Н. Т.). Между тем Фуше голосует за себя и получает большинство»[1797].
Первым делом временный (скорее главарь, чем глава) Франции стремится удалить Наполеона из Парижа, ибо «чернь с Наполеоном может все»[1798]. Попытки Фуше руками своих агентов раздать манифестантам деньги, чтобы они разошлись, не дают результата: на смену тем, кто расходится, приходят в еще большем числе другие. Тогда, уже 24 июня, Палата депутатов по наущению Фуше постановляет: «Просить бывшего императора покинуть столицу»[1799].
Пока Наполеон, подчиняясь решению палаты, готовился к отъезду из Елисейского дворца, массы народа, постоянно толпившиеся перед дворцом и теперь взбудораженные слухами об его отъезде, моментально разнесшимися по всему городу, стали с удвоенной одержимостью скандировать: «Да здравствует император! Не покидайте нас!» «Чтобы не быть окруженным толпой, - читаем об этом у Д. Вильпена, - Наполеон вынужден прибегнуть к хитрости. Он приказывает направить свою карету к официальному выходу, а затем выходит через садовую дверь и садится в менее приметный экипаж гофмаршала Бертрана»[1800]. «Выехал потихоньку, прячась от толпы, осаждавшей дворец, как будто бежал», - так выглядело все это в представлении Д. С. Мережковского[1801].
К 14 часам 25 июня Наполеон со свитой прибыл в Мальмезон к любимой падчерице Гортензии. Там ему пришлось задержаться на четыре дня. Дело в том, что за считаные час - полтора до его отъезда (навсегда!) из Парижа к нему в Елисейский дворец пришел проститься Лазар Карно. Он настойчиво торопил императора уехать из Франции и вообще из Европы в Соединенные Штаты. «Оттуда вы еще заставите ваших врагов трепетать, - говорил великому монарху великий республиканец. - Если случится так, что Франция вновь подпадет под иго Бурбонов, ваше пребывание в свободной стране послужит поддержкой общественному мнению»[1802]. Наполеон знал, что на рейде в порту Рошфор (западное побережье Франции, близ Ла-Рошели) стоят два готовых к отплытию фрегата - «Заале» и «Медуза» (второй из них обессмертит, спустя три года, Теодор Жерико в одной из главных своих картин «Плот Медузы»). Император обратился к палатам с просьбой дать ему эти фрегаты «для путешествия». Просьбу, естественно, перехватил Фуше, а он, собираясь, по меткому выражению Д. С. Мережковского, «торговать с союзниками головой императора, не торопился выпускать его из Франции»[1803].
Это верно. Фуше в те дни действительно «извивался, как беспозвоночно - гибкая гадина, между союзниками, Бурбонами, Наполеоном и революционным Парижем. Он сообщил Веллингтону о намерении Наполеона ехать в Америку, испрашивая будто бы для него пропуска, а на самом деле давая возможность англичанам усилить крейсерную блокаду берегов», дабы не выпустить их главного врага на волю[1804]. Ведь союзники планировали тогда различные варианты расправы с «врагом человечества», каковым они сами себе и всему человечеству представляли Наполеона. Веллингтон считал достаточным выдворить императора на край света, первым назвав остров Святой Елены более чем в 2 тыс. км от ближайшего побережья (Южной Африки), а премьер-министр Англии лорд Р. Б. Ливерпуль предлагал «выдать Бонапарта французскому королю, чтоб он мог расправиться с ним, как с бунтовщиком». Блюхер носился с идеей расстрелять или повесить Наполеона перед фронтом прусской армии, «дабы тем оказать услугу человечеству», причем сделать эту операцию как «неотвратимое возмездие Божие» в Венсеннском замке, где был расстрелян герцог Энгиенский[1805].
Фуше все (или почти все) об этом знал и, конечно, учитывал в своих политических хитросплетениях. Уже 25 июня он прислал в Мальмезон не страдавшего излишним бонапартизмом генерала Н. - Л. Беккера, чтобы тот возглавил эскорт императорской гвардии, «с явным поручением охранять Наполеона, тайным - стеречь»[1806]. Так определил миссию Беккера Д. С. Мережковский - определил верно по замыслу Фуше, но почему-то не учел принципиально важных уточнений Маршана к тому, как понимал и выполнял свою миссию сам Беккер. Уже по возвращении Маршана с острова Святой Елены (в 1821 г.) генерал расскажет ему, что, принимая назначение в Мальмезон, он видел свою задачу «только в том, чтобы служить императору и обеспечивать его защиту», даже не подозревая о переговорах, которые Фуше вел тогда и с Веллингтоном, и с агентом Людовика XVIII бароном Э. - Ф. - О. Витролем[1807]. В общем, Беккер только охранял императора, но не стерег его от побега, и, стало быть, Фуше в полицейских расчетах на боевого генерала промахнулся.
Сопровождали Наполеона в Мальмезон и там вместе с Гортензией старались изо всех сил скрасить его одиночество (даже в те дни и часы, когда ему как раз хотелось побыть одному) его верный гофмаршал А. - Г. Бертран (он всегда - от Эльбы до Святой Елены - был неизменно рядом с императором), бывшие министры Ю. - Б. Маре и М. Р. Савари, генералы в роли адъютантов Г. Гурго, Ш. - Т. Монтолон и Ф. - А. Лаллеман, еще два генерала, преданнейшие соратники императора - графы Ш. - Ф. Лабедуайер и А. М. Лавалетт[1808]. В следующие дни приезжали в Мальмезон к Наполеону «мама Летиция», три его брата (все, кроме больного Людовика), жены Бертрана, Монтолона, Маре, Савари и... Мария Валевская, а вместе с ней ее (и Наполеона) сын Александр.
О последней из встреч Наполеона с его «польской Мадонной» сведений немного. Все, о чем мог вспомнить Александр Валевский (ему тогда было лишь немногим больше пяти лет) и что добавил к этому из других источников Андре Кастело, обобщил самый дотошный из биографов Валевской Мариан Брандыс. Поскольку Мария и Александр приехали в Мальмезон вечером 28 июня, а на следующий день они уже навсегда простились с Наполеоном, их встреча была недолгой и безрадостной. Вот фрагмент из воспоминаний А. Валевского: «Мы прибыли к вечеру в Мальмезон. Настроение было грустное, похоронное. Подробности этого визита очень смутно сохранились в памяти. Правда, у меня перед глазами фигура императора, я вижу черты его лица, вспоминаю, что он меня обнимал и, кажется даже, слеза скатилась у него по лицу... Но что из того? Я не помню ни слов, которые он мне сказал, ни одной другой подробности...»[1809] А вот как представлена эта сцена у А. Кастело (цитирую по М. Брандысу): «Мальмезон... Наполеон принимает графиню Валевскую и маленького Александра. Она долго плачет в его объятиях и предлагает ехать с ним в изгнание... Он обещает вызвать ее к себе, если позволит ход событий. Но ход событий - и она хорошо это знает - обяжет императора творить свою легенду, остаться в памяти своих потомков в роли мученика, создать тем самым трон для Орленка, а не доживать по-обывательски с одной из фавориток, будь ею даже сладостная Мари»[1810].
Встречу в Мальмезоне М. Брандыс очень точно определил как «заключительный аккорд исторического романа» Наполеона и Марии Валевской: «...с этого момента Наполеон исчезает из биографии Валевской»