В первое время лонгвудского заточения (преимущественно до прибытия на остров губернатора Лоу) Наполеон еще мог общаться кроме собственной свиты и с семейством Бэлкомб, и с некоторыми из местных жителей и офицеров английского гарнизона. Так, еще будучи в Бриарах, император подружился с рабом - малайцем Тоби, которого 40 лет назад захватила в море команда английского корабля, привезла на остров Святой Елены и здесь продала в рабство. К 1815 г. именно Святая Елена оставалась единственным британским владением, где сохранялось рабство. Уильям Бэлкомб купил Тоби у какого-то англичанина, чтобы использовать его как дармовую рабочую силу в своем имении. Наполеон с интересом расспрашивал малайца о подробностях его прошлой и настоящей жизни. «Бедняга! - говорил о нем император Лас-Казу. - У него отняли всю его семью, его родину, а его самого украли и продали. Может ли быть преступление гнуснее этого?»[2000] «С Тоби, - заметил по этому поводу Д. С. Мережковский, - английские моряки сделали то же, что английские министры - с Бони: обманули, увезли и продали в рабство»[2001].
Старый раб был польщен и тронут вниманием к нему со стороны императора, называл его не иначе как «Добрый господин» и «никогда не упускал случая - в обмен на несколько монет, разумеется, - угостить его лучшими плодами из сада, за которым он ухаживал»[2002].
Когда Бэтси Бэлкомб сказала Наполеону о своем желании добиться освобождения Тоби (ее родители не желали и слышать об этом), император на следующий же день направил к Лоу в качестве посредника доктора О’Мира с предложением выкупить Тоби, а «сумму выкупа записать на личный счет графа Бертрана». Лоу, однако, категорически отверг это предложение. «Вы не знаете, - заявил он доктору, - сколь важно то, о чем вы меня просите. Бонапарт не просто хочет доставить удовольствие мисс Бэлкомб, добившись освобождения Тоби. Он хочет заслужить признательность всех негров на острове[2003]. Я ни за что на свете не сделаю того, о чем вы меня просите»[2004].
Показательно то почтение, с которым (словно в пику своему губернатору) относились к Наполеону офицеры и солдаты английского гарнизона на острове Святой Елены - и сухопутного, и морского. Так, 28 мая 1816 г. Наполеон и Лас-Каз возвращались в Лонгвуд с конной прогулки. «Впервые со времени нашего переселения в Лонгвуд, - вспоминал Лас-Каз, - мы оказались возле лагеря английского пехотного полка. Солдаты немедленно прекратили свои занятия и поспешили выстроиться в одну шеренгу, когда мы проезжали мимо них, отдавая дань уважения императору»[2005].
Когда на острове происходила (один раз в два года) смена гарнизона, Наполеон принимал у себя в Лонгвуде офицеров того полка, который по окончании срока службы готовился к отплытию с острова. Однажды командующий сухопутным гарнизоном генерал Джордж Бингэм привел к императору с прощальным визитом офицеров 53-го пехотного полка. Наполеон расспросил их, кто где и как служит, в каких боях участвовал, сколько раз был ранен и т. д., а потом обратился к Бингэму: «Мне понравился этот полк. Я всегда с интересом буду узнавать о том, что ему удалось где-либо отличиться. Вы опечалены, генерал Бингэм, что эти бравые воины покидают вас? Чтобы утешиться, сделайте вашей супруге маленького Бингэма».
Далее следуют сцены, колоритно представленные Эмилем Людвигом: «Солдатский хохот. Генерал заливается краской. Когда на следующий день фрегат отчаливает, солдаты кричат своему пленнику троекратное “ура!”. Три месяца спустя об этом случае знает вся Европа»[2006].
Командующий военно - морской базой на острове контр - адмирал Пултин Малькольм не скрывал своей симпатии к Наполеону, иногда навещал его в Лонгвуде и подолгу с ним беседовал, чем приводил в ярость Хадсона Лоу. Наполеон отвечал на симпатию к нему со стороны адмирала полной взаимностью: «Я никогда не встречал человека, - говорил он об адмирале, - который бы так сразу мне понравился, как этот красивый, воинственного вида старик»[2007]. А ведь этот «старик» был всего лишь одним годом старше 46-летнего Наполеона!
Наконец, вот и заключительный эпизод на тему об отношении разных чинов английского гарнизона к «пленнику Европы», запечатленный Д. С. Мережковским с отсылкой к исследованию академика Ф. Массона: «Когда офицеры английского гарнизона прощались в Лонгвуде с телом императора, один из них сказал своему маленькому сыну: “Смотри на него хорошенько. Это самый великий человек в мире”»[2008].
Разумеется, редкие за пять с половиной лет эпизоды такого, хотя и уважительного общения с внешним миром, посторонним по отношению к нему и к его свите, не могли удовлетворить Наполеона, привыкшего каждый день из 19 лет его звездного бытия иметь дело с десятками государств и повелевать миллионами людей. В начале ссылки он был еще физически здоров, полон сил, буквально кипел энергией и в октябре 1817 г., незадолго до своего смертельного заболевания сказал генералу Гурго, что рассчитывает «по крайней мере на 30 лет жизни»[2009]. Но куда и на что мог он теперь употребить свою сверхчеловеческую энергию? «“Богу войны, богу победы”, - читаем о нем у Д. С. Мережковского, - надо побеждать до конца. Но кого? Лонгвудских крыс, блох, клопов, комаров, москитов?»[2010] «Ему Европа была мала для размаха, а он был брошен на крошечную скалу, заблудившуюся в океане, да и на ней еще ему начертили пределы движения!» - восклицал А. К. Дживелегов[2011].
Наполеон не зря приравнивал свою депортацию на остров Святой Елены к «смертному приговору». Для личности такого масштаба и с такими возможностями жизнь под властью «кретина» Лоу была медленным умиранием. Больше всего угнетала императора вынужденная, да еще поднадзорная праздность. Ему недоставало на острове всего - широкого и делового общения, свободной и всеобъемлющей информации, а главное, кипучей глобальной деятельности. Он привычно вставал в 6 часов утра, но, промаявшись день (не без пользы, конечно, для будущих историков: диктовал или просто рассказывал своим приближенным многое, что они благоговейно старались записать и тем самым увековечить), он зачастую маялся и ночью: «страдал бессонницей, ибо тело его, привыкшее к постоянному напряжению всех сил, в бездействии не могло обрести покоя <...>. Он встает, зовет Маршана, разговаривает, пишет, читает, ходит взад и вперед по своим двум комнатам и засыпает лишь под утро»[2012].
Памятуя о том, как он спасался от безделья на Эльбе, Наполеон и здесь попытался было заняться благоустройством острова. Вот что писал об этом, обобщив воспоминания очевидцев, Д. С. Мережковский: «Целыми днями, командуя артелью китайских рабочих, император сажал деревья в саду, планировал цветники, газоны, аллеи, рощи; устраивал водопроводы, фонтаны, каскады, гроты. Так увлекался работой, как будто снова надеялся исполнить мечту всей своей жизни - сделать из земного ада рай <...>. Но все кончилось ничем: лютое солнце сжигало цветы, дождь размывал земляные работы, ветер ломал и вырывал с корнем деревья. Рая не вышло, ад остался адом, и эта Сизифова работа ему, наконец, так опротивела, что он опять заперся в комнатах»[2013].
Все - от тотального надзора до мелочных придирок - тяготы режима ссылки лишь усугубляли депрессивное состояние императора. Особенно раздражало его принятое у тюремщиков обращение к нему как к «генералу Буонапарте». Еще до прибытия на остров Хадсона Лоу адмирал Кокбэрн решил однажды устроить бал в самом комфортабельном на острове Колониальном доме (Плантейшн Хаус), где размещалась губернаторская администрация, и разослал пригласительные билеты не только знатным островитянам, но и французским изгнанникам, включая «генерала Буонапарте». «Наполеон, - читаем у Ж. Мартино, - взглянул на приглашение и, пожав плечами, сухо проронил: “Передайте билет адресату. Я последний раз слышал о нем у Пирамид”»[2014].
Вальтер Скотт, оправдывая, в принципе, все и вся в отношении английских властей к Наполеону, так объяснял их «правоту»: Наполеон сам после Ватерлоо «вторично отрекся и во второй раз торжественно сложил с себя титул императора», а главное (с английской точки зрения), если бы Англия признала его императором, «с ним бы следовало обходиться в соответствии с этим титулом, а в результате оказалось бы невозможным строгое соблюдение всех правил, установленных для его охраны <...>. Где это видано, чтобы Императора ограничивали в его прогулках или чтобы при выездах его сопровождал офицер и следили за ним часовые?»[2015] Наполеон, разумеется, понимал, что именно здесь для английских тюремщиков главное. На прямой вопрос доктора О’Мира, почему он сохраняет титул императора после того, как отрекся от престола, Наполеон так же прямо ответил: «Потому, что я отрекся от трона Франции, но не от титула императора, который вручила мне нация. Я же не называю себя Наполеоном - императором Франции, но императором Наполеоном. Они хотят, чтобы люди поверили, будто французская нация не имеет права объявлять меня своим монархом. Ведь если она не имеет права провозгласить меня императором, то она не вправе и присвоить мне звание генерала». В этом же разговоре с О’Мира Наполеон подчеркнул: «Есть легкий путь для урегулирования спора относительно титула императора. Я уже предлагал и вновь предлагаю взять себе имя Дюрока или Мюирона, убитых рядом со мной»