[742]. Понятовский в то время был уже страстным поклонником Наполеона (о чем еще не догадывались ни Чарторыйский, ни Александр I) и поэтому не замедлил выдать русские планы своему кумиру. Правда, он скрыл от Биньона личность своего бывшего соратника и теперешнего осведомителя, «не захотел назвать и скомпрометировать» его[743].
Наполеон не преминул воздействовать на Александра прежде всего своей осведомленностью. 7 мая 1811 г. он дал Куракину частную аудиенцию и заявил ему: «Будем говорить прямо: вас раздражает герцогство Варшавское, вы хотите завладеть им! <...>. Вот почему я вооружаюсь и вооружусь еще больше. При первом известии о враждебном движении ваших войск сяду на коня, воевать мне не учиться!»[744] Куракин, как ему было предписано инструкциями Александра I и как сам Александр делал это в беседах с Коленкуром, заверял Наполеона, что Россия никому не угрожает, но на вооружение Франции вынуждена будет ответить тем же. «Ах, князь Куракин, - снисходительно улыбался Наполеон, - по всему тому, что вы говорите, вижу, что от вас скрыты тайны вашего кабинета»[745].
Так, разыгрывая друг перед другом только намерение прибегнуть к ответным мерам, наполеоновская Франция и царская Россия давно уже (с февраля - марта 1810 г.) взапуски готовились к войне.
Глава III
Гроза двенадцатого года
Гроза Двенадцатого года
Настала - кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?
1. Накануне
Cигналом к началу военных приготовлений стал для России и Франции австрийский брак Наполеона. «Новость сия, - свидетельствовал находившийся тогда в Петербурге идеолог феодальных коалиций Жозеф де Местр, - повергла все умы в ужас: и действительно, я не представляю более страшного удара для России»[746]. «Умы» политиков не только России и Франции, но и всей Европы поняли, что «новость сия» означает поворот внешнеполитического курса Франции с России на Австрию и неизбежно сулит скорую войну против России. Наполеон не хотел этой войны. С момента своего прихода к власти он всегда стремился к миру и союзу Франции с Россией. Ни в 1805, ни в 1806 - 1807 гг. не поднимал он меч против нее первым. Теперь же воевать с Россией было для него еще более нежелательно. по-прежнему, с 1808 г., почти половину его солдат (до 400 тыс.!) отвлекала на себя Испания. Кроме того, в разных концах Европы он держал гарнизоны, следившие за соблюдением континентальной блокады. Поход в Россию был нежелателен для Наполеона еще и потому, что пришлось бы оставлять в тылу весь континент, роптавший против его просвещенного деспотизма. Наконец, учитывал он и пространства России (равные почти 50 Испаниям), тяготы ее климата, бездорожья, социального варварства, узаконенного крепостным правом. Уже перед отъездом в поход против России он признался своему министру полиции и бывшему послу в Петербурге Рене Савари: «Тот, кто освободил бы меня от этой войны, оказал бы мне большую услугу»[747].
Все доводы против войны с Россией обрели для Наполеона особую, казалось бы неодолимую силу, после того как 20 марта 1811 г. случилось самое важное, поистине судьбоносное событие в его личной жизни: родился его сын, законный наследник, продолжатель династии Бонапартов.
Когда Мария-Луиза забеременела, не только оба супруга, но и весь императорский двор, все родственники и соратники императора пребывали в ожидании. Наполеон, интуитивно уверенный в том, что родится сын, беспокоился только о самочувствии жены при возможных осложнениях во время родов. Она же боялась не только опасности, грозящей при родах ей и ее младенцу, но и разочарования, которое вызвало бы у императора и вообще у всех французов рождение не наследника - сына, а дочери.
Когда вечером 19 марта 1811 г. над Парижем зазвонил большой колокол собора Нотр-Дам, горожане поняли: у императрицы начались роды[748]. Все уже знали, ибо накануне было объявлено, что если родится дочь, последует артиллерийский салют из 21 залпа, а если сын - из 101 залпа. Когда прозвучал 21 залп, наступила долгая пауза. С тем большим ликованием парижане услышали еще 80 залпов, которые оповестили мир о том, что династия Бонапартов обрела законного наследника.
Долгожданный наследник рождался в невыносимых муках матери. Доктор Антуан Дюбуа с отчаянием признался Наполеону, что никогда не видел столь тяжких родов. «Спасайте мать! - сказал ему император. - Мы с нею сможем завести других детей». Доктор взялся за щипцы. Цитирую далее Франца Герре: «Увидев в руках доктора этот инструмент, вполне подходящий для камеры пыток, Мария-Луиза закричала душераздирающим голосом. Ей представилось, что сейчас она будет принесена в жертву ради наследника! Наполеон прибежал ее успокоить, а потом пулей вылетел из комнаты, не в силах наблюдать за работой Дюбуа. Через двадцать шесть минут доктору удалось захватить головку младенца. Роды продолжались двенадцать часов. 20 марта в 9 часов утра императрица разрешилась от бремени мальчиком»[749].
Наполеон был на седьмом небе от счастья. Доктора Дюбуа он засыпал щедрыми наградами, пожаловал ему крест кавалера Почетного легиона, титул барона и гонорар в 100 тыс. франков. 9 июня с необычайной пышностью прошел в соборе Нотр-Дам официальный обряд крещения новорожденного. Он был титулован как Римский король и получил имя из четырех составляющих: Наполеон Франсуа Жозеф Карл: первое - в честь отца; второе - в честь деда со стороны матери (австрийского императора Франца Габсбурга), который был первым крестным; третье - в честь второго крестного, испанского короля Жозефа Бонапарта; четвертое - в память о дедушке со стороны отца, Карло Буонапарте. Обряд был обставлен патетически. «Римский король выступал в роли младенца Иисуса, императрица Мария-Луиза - в роли Богоматери, а император Наполеон, естественно, олицетворял Бога - Отца, сошедшего с небес, чтобы объявить народу: “Вот Мой сын, на которого снизойдет вся Моя благодать”»[750].
Торжества по случаю рождения, а затем и крещения наследника династии Бонапартов сопровождались буйным ликованием народных масс и боязливым ропотом малочисленной оппозиции не только в Париже и по всей Франции, но и повсюду, где Наполеон царил, - в Риме и Милане, в Амстердаме и Зальцбурге, в Эрфурте и Варшаве. Радовалась и Вена: Франц I «устроил гала - представление в императорском дворце и бесплатные спектакли для публики во всех театрах»[751], а горожане любовались иллюминацией венских улиц. В Веймаре великий И. В. Гёте написал стихотворение «Ее величество императрица Франции», в котором воспел рождение сына Наполеона как залог мира[752].
Да, именно с надеждами на мир связывали тогда свою радость по случаю рождения наследника Бонапартов и французы, и жители других стран европейского континента. Им хотелось верить, что отныне Наполеон, этот император - воин, гарантировавший продолжение своей династии, станет мирным императором. Во Франции, которая почти 20 лет (с 1792 г.) переживала тяготы нескончаемых войн, мирное бытие давно уже стало главной жизненной потребностью. Здесь, по справедливому заключению А. 3. Манфреда, «мир, так долго ожидаемый и отодвигавшийся с каждым годом куда-то в неизвестность, теперь, весной 1811 года, казался обеспеченным»[753].
Сам Наполеон был настроен после рождения сына - наследника, более чем когда-либо, на сохранение мира в Европе. Но, увы! Через каких-то девять дней (напомню читателю) он узнал от Юзефа Понятовского, что Александр I готовится напасть на герцогство Варшавское, положив тем самым начало новой, уже третьей за последние шесть лет войне России против Франции. Так Наполеон лишний раз убедился в том, что войны с Россией не избежать. Корень зла был отнюдь не в агрессии Александра. Толкала Наполеона к войне сила обстоятельств, а главным образом - столкновение интересов французской буржуазии и российских феодалов. У Наполеона была idée fixe - континентальная блокада. Только она могла обеспечить ему победу над Англией и, следовательно, европейскую гегемонию, при которой Франция хозяйски распоряжалась бы в Европе, а он - во Франции. Неудача блокады подорвала бы главенство Франции на континенте, а Наполеона лишила бы главной в социальном и материальном смысле опоры внутри страны. Препятствовала же осуществлению континентальной блокады более всего Россия, нарушая при этом подписанный ею Тильзитский договор. Наполеон знал, что российские феодалы, утомленные континентальной блокадой, вынуждают царя прикрывать нарушения договора. Переговоры (даже на высшем уровне, как в Эрфурте) ничего не дают: Александр готов клясться всеми святыми, что он никогда и ничто не нарушает. Значит, по логике Наполеона, надо принудить его к соблюдению блокады силой. Он уже к началу 1810 г. понял, что войны с Россией не миновать, и, поскольку она обещала быть самой трудной и рискованной из всех его войн, развернул такие приготовления к ней, каких он, по его собственному признанию, «никогда еще до сих пор не делал»[754].
Военный бюджет Франции рос таким образом: 1810 г. - 389 млн франков, 1811 г. - 506 млн, 1812 г. - 556 млн[755]. К концу 1811 г. общая численность французских войск, разбросанных по всей Европе, достигала (без польских соединений) 986, 5 тыс. человек