[818]. Но главные источники русской военной силы заключались не в заимствовании извне (тем более что опыт Наполеона во многом воскрешал безрассудно похороненные заветы Суворова), а в ней самой. Во - первых, она была национальной армией, более однородной и сплоченной, чем разноплеменное воинство Наполеона, а во - вторых, ее отличал несравненно более высокий моральный дух: воины воодушевлялись патриотическим настроением, которое так ярко выразил Г. Р. Державин в строках, обращенных к России:
Скорей ты ляжешь, трупом зрима,
Чем будешь кем побеждена!
Кстати, Наполеон, со своей стороны, тоже учитывал уроки Эйлау и Гейльсберга и, как мы уже видели, отдавал должное (в разговоре с Ланном после битвы при Гейльсберге) боевым качествам русских солдат. Он знал книгу английского генерала Р. Вильсона о русских войсках и вывод генерала: «Русский солдат хотя и родился в рабстве, но дух его не уничтожен»[819]. Эту книгу Наполеон, между прочим, взял с собой в поход на Россию[820].
Русский командный состав, хотя в целом и уступал наполеоновскому, был представлен в 1812 г. не только высокородными отечественными и чужеземными бездарностями вроде И. В. Васильчикова и Ф. О. Паулуччи, Ф. Ф. Эртеля и П. А. Шувалова, Евгения Вюртембергского и Карла Мекленбургского, но и талантливыми генералами, иные из которых могли поспорить с маршалами Наполеона. Первыми в ряду таких генералов (не считая пока оказавшегося в начале войны не у дел Кутузова) стояли Барклай и Багратион.
Михаил Богданович Барклай де Толли (1757 - 1818) - потомок шотландских дворян, переселившихся к концу XVII в. в Лифляндию, сын бедного армейского поручика - достиг высших армейских чинов и должности военного министра благодаря своим дарованиям, трудолюбию и доверию, которое с 1807 г. прозорливо возымел к нему Александр I. Дальновидный и осмотрительный стратег («русский Даву», как называл его Багратион), «мужественный и хладнокровный до невероятия» воин, «великий муж во всех отношениях» (так отзывались о нем Денис Давыдов, декабристы А. Н. Муравьев и М. А. Фонвизин)[821], Барклай, однако, слыл в представлении многих современников, а также историков, и «нерешительным», и «ограниченным»[822]. Но, несмотря на все метаморфозы его прижизненной и посмертной славы, он еще в XIX в. заслужил признание крупнейших умов России и Запада. По мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, Барклай де Толли «был бесспорно лучший генерал Александра»[823], а на взгляд А. С. Пушкина, «стоическое лицо Барклая есть одно из замечательнейших в нашей истории»[824].
Военачальником совсем иного склада ума, характера, темперамента и происхождения был князь Петр Иванович Багратион (1769 — 1812) - отпрыск грузинской царской династии Багратионов, потомок Давида Строителя, правнук царя Вахтанга VI, любимый ученик и сподвижник Суворова - «генерал по образу и подобию Суворова», как его называли[825]. Посредственный стратег, он тогда не имел себе равных в России как тактик, мастер атаки и маневра (можно сказать: «русский Ней»). Стремительный и неустрашимый, с открытой, пылкой и щедрой душой, кумир солдат, воин до мозга костей, Багратион к 1812 г. был самым популярным из русских генералов - не только в самой России, но и за границей. «Краса русских войск», - говорили о нем его офицеры. Г. Р. Державин многозначаще «уточнил» его фамилию: «Бог - рати - он». Наполеон после войны с Россией 1805 - 1807 гг. заключил, что из русских полководцев «лучше всех Багратион»[826].
Отдельными соединениями в армиях Барклая и Багратиона командовали генералы, уже прославившие себя в многочисленных войнах трех последних царствований: генерал-лейтенант Николай Николаевич Раевский (1771 - 1829) - предприимчивый, отважный, бескорыстный и великодушный герой, о котором Наполеон говорил: «Этот русский генерал сделан из того материала, из которого делают маршалов»[827]; генерал от инфантерии Дмитрий Сергеевич Дохтуров (1759 - 1816) - живое воплощение воинского долга, само вдохновение и натиск при успехе, сама выдержка и стойкость при неудаче: «Если он где встанет, - говорили о нем солдаты, - надобно туда команду с рычагами посылать, а так его не сковырнешь»[828]; генерал от кавалерии Матвей Иванович Платов (1751 - 1818) - легендарный атаман Войска Донского, «вихорь - атаман», «русский Мюрат», как его называли, дерзкий, напористый, неутомимый; генерал-лейтенант Петр Петрович Коновницын (1764 - 1822), который впечатляюще соединял в себе барклаевское хладнокровие, багратионовский порыв и Дохтуровскую скромность, отец двух декабристов и дочери - «декабристки»; генерал-майор Алексей Петрович Ермолов (1777 — 1861) - будущий «проконсул» Кавказа, друг и покровитель А. С. Грибоедова и многих декабристов, человек блестящей одаренности, в котором все было крупно - рост, фигура («голова тигра на геркулесовом торсе», по выражению А. С. Пушкина[829]), ум, характер, темперамент, дар слова, - в одном лице вольнодумец, мудрец, хитрец и храбрец.
Были в русской армии 1812 г. и другие незаурядные военачальники: по-суворовски энергичный, хотя и несколько легкомысленный генерал от инфантерии Михаил Андреевич Милорадович (1771 — 1825), которого Кутузов хвалил: «Ты ходишь быстрее, чем летают ангелы»[830]; умный, прямодушный и благородный генерал-лейтенант Александр Иванович Остерман - Толстой (1770 - 1875), нравственные достоинства которого высоко ценили А. И. Герцен и Ф. И Тютчев; герой суворовской школы и чуть ли не всех войн своего времени генерал-майор Яков Петрович Кульнев (1763 - 1812), говаривавший: «Люблю нашу матушку Россию за то, что у нас всегда где-нибудь да дерутся!»[831]; великолепный, с феноменальными способностями, артиллерист и разносторонне талантливый человек (знал 6 языков, писал стихи, музицировал, рисовал), в 22 года уже генерал-майор (!) Александр Иванович Кутайсов (1784 - 1812).
Все они, кроме Барклая де Толли[832] (включая тех, кто держался передовых взглядов, как Раевский, Ермолов, Остерман - Толстой, Коновницын), были феодалами, крепостниками. Атаман Платов, это вольнолюбивое «дитя природы», тоже имел крепостных, в числе которых значился Егор Михайлович Чехов - дед Антона Павловича. В 1812 г. перед лицом врага, вторгшегося на русскую землю, они пережили небывалый патриотический подъем, который позволил им в наивысшей мере и с наибольшей пользой для отечества проявить все их способности.
Александр I вполне мог положиться на таких военачальников, но, может быть, под впечатлением Аустерлица и Фридланда, явно их недооценивал. В начале 1812 г. царь так и заявил шведскому атташе: «В России прекрасные солдаты, но бездарные генералы»[833]. Именно поэтому он еще в 1811 г. собирался пригласить для командования русской армией Ж. В. Моро из США, а в 1812 г. - А. Веллингтона из Англии и Ж. Б. Ж. Бернадота из Швеции[834]. По той же причине, когда заполучить иноземца не удалось, царь долго колебался, боясь, что любое из двух возможных его решений (взять ли главное командование на себя или назначить главнокомандующим кого-то другого: Барклая, Беннигсена, Кутузова...) не приведет к добру. Так русская армия в самое трудное время войны надолго оказалась вообще без главнокомандующего.
По должности военного министра фактическим главнокомандующим стал Барклай де Толли, хотя его инициативу стесняло присутствие в 1-й армии самого царя. Именно Барклай разработал главный стратегический план войны, который был утвержден Александром I не позднее марта 1812 г. Вариант «А» этого плана («когда война с нашей стороны откроется наступательною») предписывал «отрезать, окружить и обезоружить войска неприятельские, в герцогстве Варшавском и в королевстве Прусском находящиеся», и затем идти вперед навстречу главным силам Наполеона. Вариант «Б» (оборонительный) гласил: «Продлить войну по возможности» и «при отступлении нашем всегда оставлять за собою опустошенный край». Избрав для отступления маршрут на Москву, Барклай предполагал отступать до тех пор, пока соотношение сил не изменится в пользу России, а для этого он убеждал царя в необходимости собрать «сильные резервы и ополчения» и призывал «обывателей всех близких к неприятелю мест» развернуть народную войну с захватчиками[835].
Все это доказывает, сколь наивны суждения мэтра французского наполеоноведения Жана Тюлара о том, что отступление россиян в 1812 г. «не было преднамеренным» и что «русские генералы отступали не по заранее намеченному маршруту, а в страхе перед Наполеоном и реальностью его победы»[836].
Мало того, Александр I держал при себе, как бы в запасе, другой план, автором которого был главный военный советник царя с 1806 г., его «духовник по военной части»[837], прусский генерал Карл Людвиг Август Фуль. Исходные позиции этого плана совпадали с вариантом «Б» плана Барклая. План Фуля тоже предписывал 1-й армии отступать - до укрепленного лагеря в г. Дрисса (ныне - Верхнедвинск в Беларуси), где Барклай должен был принять на себя удар Наполеона, между тем как Багратион ударит во фланг и в тыл французам