13 июня Александр I подписал приказ по армиям и манифест о войне с Францией. В них впечатляли эффектные концовки. В приказе: «Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего - Бог!»; в манифесте: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем!»[839] В тот же день Александр отправил к Наполеону министра полиции А. Д. Балашова с письмом, где говорилось: «Если Вы согласны вывести свои войска с русской территории, я буду считать, что все происшедшее не имело места, и достижение договоренности между нами будет еще возможно»[840]. Сам царь не верил, что Наполеон, уже перебросивший в Россию полмиллиона солдат, теперь вернет их обратно ради «достижения договоренности». Но для Александра было важно в столь критический момент продемонстрировать перед Европой свое миролюбие. «Пускай будет известно Европе, - напутствовал он Балашова, - что начинаем войну не мы»[841].
Наполеон принял Балашова, уже вступив в Вильно, откуда только что ушла армия Барклая де Толли. «Будем договариваться сейчас же, здесь, в самом Вильно, - предложил император. - Поставим свои подписи, и я вернусь за Неман»[842]. Не довольствуясь этим унизительным для национального достоинства России предложением, он отправил с Балашовым письмо к Александру, оскорблявшее монаршую гордость царя: «Если бы Вы не переменились с 1810 г., если бы Вы, пожелав внести изменения в Тильзитский договор, вступили бы в прямые, откровенные переговоры, Вам принадлежало бы одно из самых прекрасных царствований России <...>. Вы испортили все свое будущее»[843]. И менторский тон этого послания, и в особенности тот апломб, с которым Наполеон, вторгшийся на русскую землю, заранее перечеркивал «все будущее» Александра I, болезненно ранили самолюбие царя. С той минуты, когда царь прочел это письмо, он в еще большей степени стал воспринимать Наполеона как личного врага. «Наполеон или я, он или я, но вместе мы существовать не можем!» - вырвалось у него в разговоре с флигель - адъютантом А. Ф. Мишо[844].
Апломб Наполеона казался тогда оправданным. При том соотношении сил между Россией и Францией, которое сложилось к 1812 г., Наполеон вполне мог рассчитывать на успех. Все сугубо военные факторы он предусмотрел. Не учел он одного привходящего обстоятельства, которое, собственно, и решило исход войны, а его погубило: он не учел, что вместе с армией поднимется на борьбу с нашествием весь русский народ.
Каким же был план действий Наполеона в начале войны 1812 г.? Его целью было разгромить русские армии в приграничных сражениях на русской земле, «наказать» таким образом российского императора за нарушение условий Тильзитского договора и принудить его к миру, выгодному для Франции, т. е. главным образом к соблюдению континентальной блокады[845]. Здесь надо отбросить распространенную версию, будто Наполеон «всегда (и в 1812 г. тоже. - Н. Т.) стремился решать исход войны в одном генеральном сражении», отличаясь тем самым от М. И. Кутузова, который полагал, что «исход войны решается не одним, а несколькими сражениями»[846].
Надуманность этой версии настолько очевидна, что доверие к ней сонма историков кажется невероятным. Ведь и до 1812 г. Наполеон никогда не решал исхода какой бы то ни было из своих войн в одном сражении, и в 1812 г. такой оборот дела заведомо исключался хотя бы потому, что перед Наполеоном (он это знал) стояли вразброс на 850 км три русские армии, и при всем желании он не мог планировать победу над ними в одном сражении.
Поставив перед собой цель победить Россию и навязать ей мир с позиции победителя, Наполеон полагал, что верховная власть - после стольких дворцовых переворотов XVIII в.[847] - не может быть прочной. Учитывал он и другие слабости царского режима: тяготы крепостного права, вражду сословий, уродливость феодальной бюрократии, архаизм рекрутчины. В самом начале войны Наполеон рассчитывал даже на оптимальный вариант своего плана, согласно которому первая же победа Великой армии заставит Александра I из страха, с одной стороны, перед французским нашествием, а с другой - перед угрозой нового дворцового переворота вступить в переговоры о мире. У берегов Немана Наполеон заявил А. Коленкуру: «Меньше чем через два месяца Россия запросит мира»[848]. В расчете на скоротечную войну и были сгруппированы еще до перехода через Неман все силы армии вторжения.
Чтобы разобщить и разгромить по частям русские войска, Наполеон осуществил клинообразное выдвижение от Немана на восток трех больших групп Великой армии: одну (220 тыс. человек) он повел сам против Барклая де Толли, другую (70 тыс.) - под командованием вестфальского короля Жерома Бонапарта - направил против Багратиона, а лучший из французских маршалов Л. Н. Даву во главе третьей группы войск (50 тыс.) «должен был броситься между этими двумя армиями (Барклая и Багратиона. - Н. Т.), чтобы не допустить их соединения»[849]. На север, против корпуса Эссена, был выдвинут корпус маршала Ж. - Э. Макдональда; на юг, против армии Тормасова, - два вспомогательных корпуса: саксонский (генерала Ж. - А. Ренье) и австрийский (генерала князя К. Ф. Шварценберга). Наполеон высказал пожелание, чтобы австрийским корпусом командовал эрцгерцог Карл, но тот уклонился от такого назначения. Что же касается Шварценберга, то он действовал с учетом достигнутой в июне 1812 г. тайной договоренности Франца I с Александром I. Наполеон, по справедливому замечанию Ярослава Шедивы, «и не предполагал, что был с ходу предан и что Шварценберг пытается вести лишь “теневую войну”»[850].
Начиная спланированную таким образом операцию, которая получила название Виленской, Наполеон рассчитывал принудить 1 - ю и 2 - ю русские армии к сражению порознь, не дав им соединиться. «Теперь, - объявил он перед началом операции, - Багратион с Барклаем уже более не увидятся»[851].
3. От Немана до Москвы
Тем временем Барклай де Толли повел свои войска из района Вильно в Дрисский лагерь, отправив курьера к Багратиону с директивой: отступать от Белостока на Минск для взаимодействия и последующего соединения с 1-й армией[852]. 29 июня 1-я армия сосредоточилась в Дриссе, и здесь Барклай сумел убедить Александра I отказаться от плана Фуля, ибо местный лагерь при сравнительной малочисленности русской армии и слабости укреплений мог стать для нее только ловушкой и могилой[853]. Александр 27 июня отдал было приказ по армии быть готовой к наступлению - с патриотической ссылкой на годовщину Полтавской битвы 1709 г. («нынешний день ознаменован Полтавскою победою»), - чтобы, следуя плану Фуля, ударить по врагу и «принудить его склониться к миру, который увенчает славу российского оружия»[854]. Однако, выслушав доводы Барклая, царь увидел вздорность и гибельность плана Фуля, а на самого Фуля, с которым раньше не разлучался, и смотреть перестал[855].
2 июля 1-я армия оставила Дриссу - и очень своевременно. Наполеон приготовился было зайти к ней под левый фланг со стороны Полоцка и заставить ее сражаться с перевернутым фронтом, но не успел осуществить этот маневр. По его признанию, он не ожидал, что русская армия «не останется долее трех дней в лагере, устройство которого стоило нескольких месяцев работы и огромных издержек»[856].
Барклай де Толли и за три дня пребывания в Дриссе успел сделать для русской армии много полезного. И, пожалуй, главное: он сумел выпроводить из армии (разумеется, деликатно и верноподданно) Александра I. Царь мешал Барклаю и чувствовал себя в армии неуютно: случись позор нового Аустерлица, как его пережить? Поэтому он внял уговорам самых доверенных лиц из своего окружения - А. А. Аракчеева, А. Д. Балашова и государственного секретаря А. С. Шишкова, которые по подсказке Барклая внушали царю, что он будет более полезен отечеству как правитель в столице, нежели как военачальник в походе. Правда, Аракчеев поначалу заколебался, следует ли разлучать государя с армией, но Шишков урезонил его таким аргументом: «Если Наполеон атакует нашу армию и разобьет ее, что тогда будет с государем? А если он победит Барклая, то беда еще не велика!»[857] В ночь на 7 июля в Полоцке Александр оставил армию, и Барклай де Толли, уклоняясь от ударов Наполеона, повел ее к Витебску на соединение с Багратионом.
Между тем армия Багратиона оказалась в критическом положении. 26 июня Даву взял Минск и отрезал ей путь на север. С юга наперерез Багратиону шел Жером Бонапарт, который должен был замкнуть кольцо окружения вокруг 2-й армии у г. Несвижа. Корпус Даву (без двух дивизий, выделенных против Барклая) насчитывал 40 тыс. человек, у Жерома в трех корпусах его группы было 70 тыс.[858] Багратион же имел не более 49 тыс. человек. Ему грозила верная гибель. «Куда ни сунусь, везде неприятель, - писал он на марше 3 июля А. П. Ермолову. - Что делать? Сзади неприятель, сбоку неприятель... Минск занят и Пинск занят»