чу, хотя из оружия у них были только вилы и косы»[1314]. Колоритные примеры, засвидетельствованные очевидцами, приводил А. Кастело: «Можно было увидеть двенадцатилетних мальчишек, несших по два ружья на плече, которые вели перед собой двух или трех здоровяков (пленных. - Н. Т.), доставляя их с торжествующим видом к императору»[1315]. «У него, - писал о Наполеоне, имея в виду весну 1814 г., Анри Лашук,-еще есть возможность устроить врагам “императорскую Вандею”. Из Бар-ле-Дюка и Бар-сюр-Об, из Лангра и Лотарингии приходят известия, что многие тысячи крестьян ответили на призыв набата. Формируются добровольческие отряды (corps - francs - “вольные корпуса”). Крестьяне нападают на вражеские обозы. На востоке Франции начинается ужасная, беспощадная “война ножей”»[1316].
В такой обстановке единственную и вполне реальную возможность победить дал бы Наполеону его призыв к национальной войне под лозунгом “защиты отечества”, к всенародному ополчению, которое уже спасало Францию от интервентов и сопутствующих им Бурбонов в 1792 - 1794 гг. Но такой радикальный шаг, который был бы в духе генерала Бонапарта, императору Наполеону не подходил. Генерал Ф. О. Б. Себастиани вечером после битвы при Арси - сюр - Об прямо спросил императора, почему он не хочет «поднять нацию», и услышал в ответ: «Поднять нацию в стране, где революция уничтожила дворян и духовенство, а я задушил революцию? Это - химера!»
Комментируя это заявление императора, Е. В. Тарле заострял внимание своих читателей на том, что Наполеон «долго убивал всякое воспоминание о революции», что он ее «долго и успешно топтал и душил»[1317]. Думается, Евгений Викторович неоправданно и сверх меры сгустил краски: ведь Наполеон задушил крайние проявления революции на путях террора, социального хаоса, гражданской войны, но все ее основные завоевания - социальное равенство, неприкосновенность личности и собственности, гражданские свободы - сохранил и узаконил в своем Гражданском кодексе, который (напомню читателю) действует поныне не только во Франции, но и в других, самых цивилизованных странах - в Италии, Швейцарии, Бельгии, Голландии.
«Поднять нацию» на отечественную войну в 1814 г. Наполеон не захотел скорее всего потому, что уже как государь, а не рядовой генерал, боялся разнуздать стихию народного возмущения, что могло бы повлечь за собой рецидив и революционного хаоса, и гражданской войны. Был ли он так ослеплен блеском своих побед, что рассчитывал выиграть кампанию 1814 г. у противника, в 10 раз численно преобладавшего, только в битве обычной войны? Едва ли. Был у него, вероятно, и расчет на противоречия внутри коалиции, которые он надеялся усугубить своими победами и таким образом подтолкнуть коалиционеров к более выгодным для него условиям мира.
Как бы то ни было, после Арси - сюр - Об Наполеон задумал маневр с выходом в тыл союзников, чтобы оттянуть их на себя от Парижа, а самому тем временем сблизиться с 40-тысячным корпусом маршала П. Ф. Ожеро, который бездействовал в Лионе. Еще 13 февраля Ожеро получил приказ императора следовать из Лиона через Женеву на Везуль (центр французской провинции Верхняя Сона) и там перерезать линию неприятельских коммуникаций, но не спешил с выполнением приказа. «Как? Вы все еще в поле?! - гневно торопил его Наполеон неделю спустя. - <...>. Если Ваши 60 лет[1318] Вас тяготят, сдайте командование старшему из Ваших офицеров!» Ожеро «не двинулся с места до последних дней февраля, - саркастически писал о нем X. Беллок. - Он зря потратил - или нарочно не использовал - целых две недели»[1319]. Впрочем, выступив из Лиона 3 марта, Ожеро неудачно принял бой с подоспевшими за это время союзными войсками, вернулся в Лион, а 21 марта сдал город противнику, сорвав план Наполеона идти на Везуль.
В те же февральские и мартовские дни, когда сам Наполеон осуществлял искусные маневры и выигрывал битву за битвой, его маршалы - один за другим - терпели неудачи. Макдональд не сумел удержать г. Труа и вместо того, чтобы идти на соединение с главными силами Наполеона вперед, «отковылял со своими войсками назад»[1320]. Удино, не сумевший активно взаимодействовать с Макдональдом, потерпел поражение в бою при Бар-сюр-Об от русско-баварских войск П. X. Витгенштейна и К. Ф. И. Вреде. Виктор упустил шанс отрезать войскам кронпринца Вюртембергского путь отступления после битвы при Монтеро. Наконец, Мармон, которому Наполеон приказал быть со своим корпусом к утру 10 марта у Лаона, чтобы помочь императору в сражении с превосходящими силами Блюхера, промедлил и в ночь с 9 на 10-е был разбит пруссаками у Атьеса[1321]. Наполеон был в ярости: «Невозможно иметь худших помощников, чем у меня!»[1322]
«Император никак не желал понять, что не все его подчиненные - Наполеоны», - вспоминал о том времени один из его генералов[1323]. А вот союзные военачальники давно это поняли и старательно использовали. Их главнокомандующий К. Ф. Шварценберг прямо говорил: «Мы разделяемся нарочно, чтобы и Наполеон разделял свою армию и чтобы он не был везде сам»[1324].
27 марта после боя при Сен - Дизье Наполеон, еще не остыв от гнева при известии о фактическом предательстве Ожеро, узнал от пленных гораздо сильнее поразившую его новость: союзники вместо того, чтобы повернуться к нему лицом, пошли прочь от него - на Париж! «Прекрасный шахматный ход! - воскликнул Наполеон. - Никогда бы не подумал, что генерал коалиции способен на это!»[1325] «Он забыл, - комментирует восклицание Наполеона А. К. Дживелегов, - что Шварценберг учился в его школе»[1326]. Увы! Все было проще: подсказала союзникам «шахматный ход» и тем самым решила судьбу Парижа измена.
Наполеон не знал, что еще 17 марта в Труа, где размещалась штаб - квартира союзников, прибыл эмиссар Ш. М. Талейрана и агент Бурбонов барон Э. Ф. Витроль. Он передал Александру I нарочито неряшливую и безграмотную по форме (для конспирации) записку от Талейрана с настоятельным советом оставить Наполеона у себя в тылу и спешить к Парижу, где союзников ждут[1327]. По свидетельству К. В. Нессельроде, эта записка уже «решила вопрос о движении на Париж»[1328]. А пока интервенты готовились к маршу, несколько сомневаясь, верно ли их решение, Бог послал им (как они думали) еще одну удачу, которая сняла все сомнения. 23 марта казаки перехватили письмо Наполеона к императрице Марии-Луизе, где говорилось: «Я пошел к Марне. Сегодня буду в Сен-Дизье»[1329]. Так стало ясно, что Наполеон удаляется от Труа на восток. 24 марта союзники из Труа быстро пошли на запад - к Парижу.
У местечка Фер - Шампенуаз путь 100-тысячной Главной армии фельдмаршала князя К. Ф. Шварценберга, при котором неотлучно обретались трое монархов (Александр I, Франц I и Фридрих - Вильгельм III), преградили 25 тыс. французов под командованием маршалов О. Ф. Мармона и Э. А. Мортье. Союзники отбросили их и через четыре дня вслед за ними подступили к Парижу.
Утром 29 марта императрица Мария-Луиза по инициативе ее «надсмотрщика» Жозефа Бонапарта и с согласия Регентского совета выехала из столицы вместе с сыном и многолюдной свитой. Римский король заупрямился: раздраженный тем, что к нему применили силу - а силу необходимо было применить, чтобы усадить его в карету, - он в гневе заявил: «Я не хочу покидать Париж. Здесь я хозяин!»[1330] Но что мог сделать этот «хозяин», которому едва исполнилось три года? Целый поезд императрицы из двух десятков экипажей с воинским эскортом в 700 сабель, напоминавший верным слугам Наполеона «похоронную процессию», скоропалительно помчался через Рамбуйе и Шартр в город Блуа на Луаре, бывший когда-то резиденцией французских королей. Там Мария-Луиза узнает о вступлении союзников в Париж и об отречении Наполеона и оттуда вернется с Римским королем в Рамбуйе, куда обещал приехать к ней Франц I. 16 апреля император Австрии приедет к дочери и с того дня возьмет ее и внука навсегда под свое попечение[1331].
Вернемся теперь в Париж 29 марта. Мармон и Мортье мобилизовали Национальную гвардию, которую возглавил один из старейших маршалов Наполеона Бон - Адриен Монсей, и довели таким образом число защитников города до 40 тыс.[1332] 30 марта 100 тыс. интервентов, две трети которых (63 тыс.) составляли русские, пошли в атаку[1333]. Бой был упорным. Пока армейские ветераны, новобранцы, Национальная гвардия и даже инвалиды - ополченцы сражались за столицу своего государства, Шарль Морис Талейран иезуитски развернул в Париже подрывную работу. «С 28 марта, - читаем у Е. В. Тарле, - Талейран деятельно агитировал между оставшейся в Париже группой сенаторов в пользу призвания Бурбонов. Он лживо уверял их, будто таково желание Александра I, запугивал их (а через них весь город), распуская ложный слух, что русские предадут огню и мечу столицу, если заподозрят, что французы хотят оставить императора на престоле». В те же дни «он успел внушить и Сенату и Парижу, что Александр именно к нему, Талейрану, питает доверие, что именно он спасает Париж от разгрома, пообещав русскому царю восстановление Бурбонов»