Здесь уместно сделать некоторое отступление и обратиться к распространенной системе выводов и характеристик. За редким исключением, почти все авторы, пишущие о Николае I, непременно подчеркивают «недостаточность» его образования, которое выставляется и «поверхностным», и «бессистемным». Исходя из этого, делаются спекулятивные выводы о том, что если бы образование было «соответствующим», то, возможно, он стал бы и иным правителем, «идущим в ногу с прогрессом».
Если же отрешиться от идеологически тенденциозных и бессодержательных дефиниций, таких как «прогресс», и рассматривать ситуацию не с позиции самодовольства последующего времени, а в подлинных обстоятельствах эпохи начала XIX века, то ничего «недостаточного», а уж тем более «ущербного» в развитии кругозора Николая Павловича не было.
Сумма же общих знаний была вполне достаточной для того, чтобы уверенно ориентироваться в окружающем мире. Он не потерял любознательности, а его ум – практичный и аналитический – позволял ему всю жизнь заниматься самообразованием. В этой области он не проявлял ни тени самодовольства и никогда не отрицал, что знает «мало», что уже само по себе подчеркивало неординарный масштаб натуры. Только мелкие, ограниченные люди уверены, что они «все знают», а когда таким персонажам удается прийти к власти, то это уже становится не личным делом, а общественным бедствием.
Он же всегда считал, что не только систематическое образование, но и умные книги приносят пользу уму и расширяют горизонты знания. Не меньшее значение имело и личное общение с умными образованными людьми. На пороге своего сорокалетия признавался графу П. Д. Киселеву: «Если я знаю что-то, то обязан этому беседам с умными и знающими людьми. Вот самое лучшее и необходимое просвещение, какое только можно вообразить; если есть такая возможность, то она положительно предпочтительнее, нежели чтение книг, по крайней мере, я так думаю».
Ему на своем веку приходилось много раз встречаться и общаться с по-настоящему замечательными и примечательными людьми. Эти встречи находились за пределами повседневных административных отношений и интерес для Николая Павловича представляли совсем не служебный. Достаточно назвать только несколько имен, чтобы можно было представить широту ареала этого общения.
Герцог А. Веллингтон, князь К. В. Меттерних, Королева Виктория, Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, М. М. Сперанский, А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Митрополит Московский Филарет, композитор М. И. Глинка, композитор и музыкант граф М. Ю. Виельгорский, писатель Вальтер Скотт, поэт и мыслитель Иоганн-Вольфганг Гёте, философ виконт Ф. Р. Шатобриан, мистическая проповедница и писательница баронесса Б. Крюденер, художница Л. Виже-Лебрен, писатель и военный теоретик, наполеоновский генерал А. Жомини, социалист-утопист Роберт Оуэн…
Умудренный житейским и государственным опытом, Николай Павлович в конце 1847 года говорил барону М. А. Корфу: «По-моему, лучшая теория права – добрая нравственность, а она должна быть в сердце, независимо от этих отвлеченностей (имелись в виду „общие науки“ и древние языки. – А.Б.), и иметь своим основанием религию».
Что поражает в биографии Николая I, так это то, что он приобщился к Православию всей душой уже с юных лет. Речь не шла об обрядоверии; ритуалов и церемоний было вокруг вдоволь. Однако ни его мать, ни его брат Александр, ни многие другие люди его круга не были до такой степени преданы вере, не чувствовали себя в храме, на литургии так полнокровно и восторженно, как чувствовал себя Николай Павлович.
В конце жизни он признавался: «В отношении религии моим детям лучше было, чем нам, которых учили только креститься в известное время обедни, да говорить наизусть разные молитвы, не заботясь о том, что делалось в нашей душе».
Он любил церковное пение, церковную музыку, как не любил ни итальянскую оперу, ни какие иные формы музыкального творчества. В храме его душа воспаряла, обретала крылья; во время служб на его лице не раз появлялись слезы.
Церковное пение трогало его до глубины души. Как писал Н. К. Шильдер, «уже будучи Императором, он часто пел с певчими, знал наизусть все церковные службы, сам показывал певчим условными знаками, какой петь номер Херувимской Бортнянского[37], и любил выслушивать малолетних певчих, набиравшихся в Малороссии и привозившихся в Петербург».
Он с ранних пор ощущал свою природную русскость, которую не заслоняли и не заменяли ни иностранные языки, звучавшие вокруг, ни вещи, предметы и знаки «Европы», которыми все было пронизано в царских резиденциях.
Замечательную по выразительности зарисовку, относящуюся к 1817 году, оставил камер-паж П. М. Дараган, дежуривший в один из дней при Николае Павловиче. Он отдал ему рапорт по-французски. После этого последовал монолог Великого князя, который с некоторыми вариациями будет потом звучать из его уст многократно:
«Зачем ты картавишь? Это физический недостаток, а Бог избавил тебя от него. За француза тебя никто не примет; благодари Бога, что ты русский, а обезьянничать никуда не годится. Это позволительно только в шутку»…
Император Александр Павлович относился чрезвычайно нежно к своим младшим братьям; но виделись они нечасто. Александр никогда не перечил Марии Федоровне и вообще был в стороне от всех забот, связанных с образованием и воспитанием братьев. Однако его ласковое отношение чрезвычайно ценилось Николаем Павловичем; он навсегда остался ему благодарным, неизменно называл брата даже после его смерти «наш ангел».
Известно точно, когда закончилось детство: 1812 год. Тогда орда Наполеона напала на Россию; вся страна встала на борьбу. Николаю – уже шестнадцать лет; его душа рвется в бой, он умоляет Александра Павловича взять его на войну. Однако вердикт матери непререкаем: не бывать этому.
Николай Павлович продолжал обучение; но каждый день его мысли и мечты были устремлены туда, где решалась судьба и России, и всего мира: на поля сражений. В конце 1812 года армия Наполеона была сокрушена, ее жалкие остатки бежали из Империи.
Примерно к этому времени относится реферат Николая Павловича под названием «Сочинение о Марке Аврелии», написанный по заданию его учителя истории, немецкого языка и «морали» Ф. П. Аделунга (1768–1843), с 1803 года состоявшего при Великих князьях Николае и Михаиле. Шестнадцатилетнему юноше был интересен психологический портрет Римского Императора Марка Аврелия (121–180)[38] – одного из великих правителей древности.
В реферате Великий князь Николай высказал достаточно самостоятельные мысли и соображения, относящиеся к тем задачам, которые неизбежно встают перед каждым правителем Империи. Чем обширнее пространство государства, тем сложнее эти задачи, тем выше уровень нравственных требований, предъявляемых к повелителю. Николай Павлович формулирует здесь и свой взгляд на управление Империей:
«Правление этого Государя (т. е. Марка Аврелия. – А.Б.) вполне подтверждает, что он не говорил пустых фраз, но действовал по плану, глубоко и мудро обдуманному, никогда не отступая от принятого пути». Для Николая Павловича – это великие добродетели, без которых благополучия быть не может.
По сути дела, это те главные принципы «философии власти», которых Николай I придерживался всегда и которые сформировались в молодые годы. За тридцатилетие своего правления он как раз и будет стараться «не говорить пустых фраз», «действовать по плану» и «никогда не отступать».
В молодости Николай Павлович никогда не задумывался, никогда не грезил о роли Монарха. Каких-либо документальных доказательств подобного не существует, хотя иногда в литературе можно встретить и утверждения противоположного характера. Однако матери такая возможность представлялась вполне вероятной. Секретарь Марии Федоровны Г. И. Вилламов (1773–1842) зафиксировал в дневнике 16 марта 1809 года признание Вдовствующей Императрицы: «Она видит, что Престол все-таки со временем перейдет к Великому князю Николаю, и по этой причине его воспитание особенно близко ее сердцу». К этому времени старшие сыновья – Александр и Константин – уже давно состояли в браке, но наследников не имели[39]. Подобными соображениями Мария Федоровна с сыном не делилась…
В начале 1814 года в жизни будущего Императора произошло невероятно желаемое событие. Матушка разрешила ему и Михаилу отправиться в действующую армию, довершавшую в Западной Европе военную кампанию против Наполеона. Вспоминая этот момент, Николай написал: «Радости нашей, лучше сказать сумасшествия, я описать не могу; мы начали жить и точно перешагнули одним разом из ребячества в свет, в жизнь». Все время угнетала мысль, что полки, шефами которых они являлись, вели военные баталии, а вот они сидят без движения в своих опостылевших хоромах.
Из Петербурга братья отбыли в сопровождении небольшой свиты 7 февраля. Но сами они маршрут, скорость и способы передвижения выбирать не могли. Всем распоряжался несносный Ламздорф, который устраивал бесконечные остановки «для отдыха» и прогулки «на воздухе»! Ехали черепашьим шагом и до Берлина добрались за 17 дней, хотя обычно эта дорога не занимала более недели. Как заметил Николай Павлович, это было тяжелым испытанием «при нашем справедливом нетерпении!».
В Берлине произошло одно событие, которое станет скоро для Николая Павловича судьбоносным. На приеме в королевском дворце он впервые увидел дочь Прусского Короля (1797–1840) Фридриха-Вильгельма III шестнадцатилетнюю Фредерику-Луизу-Шарлотту-Вильгельмину[40]. Юноша сразу же проникся к ней необычным и неизвестным ему ранее чувством.
Эта была любовь с первого взгляда, любовь, так навсегда и оставшаяся для Николая Павловича первой и последней. Позже Николай Павлович напишет, что принцесса «с первого раза возбудила во мне желание принадлежать ей на всю жизнь; и Бог благословил сие желание…».