Примечательный в этом смысле диалог двух светских львиц Смирнова запечатлела в дневнике. Одна из них – сама мемуаристка, другая, не менее авантажная дама, – дочь баварского посланника в Петербурге баронесса Амалия Максимилиановна Крюденер, урожденная Лерхенфельд (1810–1887). Дело происходило на балу в Аничковом дворце зимой 1838 года.
Смирнова только что вернулась в Петербург после трехлетнего пребывания в Париже; была полна парижских впечатлений и потрясала всех своими туалетами. Особенный интерес вызвал яркий головной шелковый наряд в виде восточного тюрбана; ничего подобного в Петербурге еще не носили.
Государь с улыбкой одобрил одеяние, сказал несколько теплых слов, но особого внимания не уделил. Это задело женское самолюбие, так как Повелителя занимали другие. Комментарий Смирновой это уязвленное женское самомнение и отразил: «Государь занимался в особенности баронессой Крюденер, но кокетствовал, как молоденькая бабенка, со всеми и радовался соперничеством Бутурлиной и Крюденер».
После ужина, когда начались танцы, Император исключил из поля своего внимания и баронессу Крюденер, которая сидела одна «за углом камина». Естественно, чтобы быть в курсе последних «диспозиций», Смирнова немедленно вступила в общение с баронессой, которая хоть и числилась «пассией», но в тот момент оказалась в роли отверженной.
Обе «эмансипе» внимательно изучали мизансцену, происходившую на их глазах. «Она (баронесса. – А.Б.) была в белом платье; зеленые листья обвивали ее белокурые волосы; она была блистательно хороша, но не весела». Причина «невеселья» была зримой, находилась перед глазами.
«Наискось в дверях стоял Царь с Е. М. Бутурлиной[58], которая беспечной своей веселостью более, чем красотой, всех привлекала, и, казалось, с ней живо говорил; она отворачивалась, играла веером, смеялась иногда и показывала ряд прекрасных белых своих жемчужных зубов…»
Вполне понятно, что Смирнова, как прекрасный знаток женского характера, обращаясь к баронессе, произнесла с виду невинную, но явно провокационную фразу: «Вы ужинали, но последние почести сегодня для нее». Тут баронессу прорвало, и она сказала то, что было на уме у многих, но что не решались оглашать публично:
«Это странный человек, нужно, однако, чтобы у этого был какой-нибудь результат, с ним никогда конца не бывает, у него на это нет мужества; он придает странное значение верности. Все эти маневры (имелся в виду флирт с Бутурлиной. – А.Б.) ничего не доказывают».
Дамы же желали «результата», они жаждали, чтобы Император не только с ними кокетничал, но чтобы он распахнул им свои объятия. Однако, к сожалению, у Николая Павловича существовало, на взгляд «львиц», странное представление о верности. Потому «результата» никто из самых знающих и умеющих обольстительниц добиться и не мог. Смирнова не возражала; в этом пункте она была согласна с баронессой…
Однако далеко не все с подобной очевидностью соглашались. Какие-либо «доказательства» для констатации адюльтеров не требовались. «Так было, потому что иначе не может быть». Вот формула, руководимая подобными искателями разгадки «тайн алькова».
Среди всех «бутонов» и «розанов», которые якобы служили интимной радостью Императора, особо пристальное внимание уделялось одной женской персоне: Варваре Аркадьевне Нелидовой (1822–1897). В 1838 году она стала фрейлиной, а очень скоро «выяснилось», что якобы Царь «пленен» ею. Пикантность ситуации состояла в том, что она приходилась племянницей ранее названной Е. И. Нелидовой, которую считали «фавориткой» Императора Павла I.
Портрет младшей Нелидовой оставила Великая княгиня и Королева Вюртембергская Ольга Николаевна: «Варенька Нелидова была похожа на итальянку со своими чудными темными глазами и бровями. Но внешне она совсем не была особенно привлекательной, производила впечатление сделанной из одного куска. Ее натура была веселой, она умела во всем видеть смешное, легко болтала и была достаточно умна, чтобы не утомлять».
Варвара Аркадьевна была миловидной, умной девушкой, и Николай Павлович, несомненно, оказывал ей знаки внимания. Конечно, это немедленно порождало зависть, превращалось в повод для разговоров и слухов. Во дворце невозможно иметь и сохранять «тайну».
Любой взгляд Императора, его улыбка, а уж тем более какая-то беседа тут же фиксировались придворными. Объект внимания Монарха немедленно становился и «объектом» пристального интереса всего высшего общества.
Маркиз А. де Кюстин (1790–1857), оказавшийся в России в 1839 году, а затем выпустивший во Франции книгу-пасквиль о России, русском народе, русской истории и управлении, смог о некоторых частностях сказать и правду[59]. Примечателен один эпизод. Дело происходило во дворце, когда Николай I на балу удостоил маркиза беседой. В данном случае важно не само содержание разговора – французскому борзописцу тут на слово верить нельзя, а, так сказать, придворная декорация.
«Когда Император разговаривает с кем-либо публично, большой круг придворных опоясывает его на почтительном расстоянии… Частые и долгие разговоры со мной Государя на глазах всего общества доставили мне здесь массу новых знакомств и укрепили прежние. Многие из тех, кого я встречал и раньше, бросаются мне теперь в объятия, но лишь с тех пор, как они заметили, что я стал объектом особого монаршего благоволения».
Нелидова находилась много лет в фокусе этого далеко не всегда чистоплотного интереса. Все подвергалось внимательному наблюдению и анализу, хотя внешне не существовало никаких эпатирующих «зацепок». Да, он разговаривал на балах и на вечерах у Императрицы с Варенькой Нелидовой больше, чем с другими, да, он всегда при этом улыбался и дарил ей «остроты», иногда даже танцевал. Еще иногда приходил к ней в комнату и проводил час-полтора в милой, беззаботной болтовне. И всё. Но это «всё» многих не устраивало. О чем же тогда говорить, что обсуждать и что осуждать? Должна же быть и «альковная тайна»!
Больше всего озадачивало, что Императрица относилась к Нелидовой с ровной симпатией. Сначала полагали, что она «не знает», потом, когда симпатия Императора стала вполне очевидной, некоторые, особо неистовые, додумались до того, что Нелидова – «в известных обстоятельствах замещает супругу». На языке салонов это называлось быть «ночной Императрицей».
Все малейшие нюансы дворцовых ситуаций тут же служили темой разговоров. Барон М. А. Корф записал в дневнике в сентябре 1843 года первостатейную новость света. Во время поездки в Москву Александра Федоровна «не взяла с собой фрейлины Нелидовой, которая прежде сопровождала ее во всех поездках». В этом готовы были видеть «охлаждение» Императора к «фаворитке».
Императрица прекрасно знала о всех «симпатиях» Императора; он обо всем и обо всех сам ей рассказывал. Александра Федоровна была рада, что он, измученный бесконечными многотрудными делами, имел возможность отдыхать и забываться в обществе юных созданий. Это общение не выходило за пределы невинных дворцовых «пасторалей». Сама она в силу физического состояния и частого нездоровья далеко не всегда была способна одаривать супруга радостной беззаботностью, отвлекая от неимоверного груза государственных забот.
Александра Федоровна, будучи в области моральных норм человеком бескомпромиссным, никогда не меняла своего почти нежного отношения к Нелидовой, сохранив эту симпатию вплоть до кончины в 1860 году. Фрейлина для нее, как и для Государя, так навсегда и осталась просто «милой Варенькой».
Николай Павлович и Александра Федоровна всю свою жизнь оставались абсолютными единомышленниками в вопросах морали. Никаких компромиссов, ни малейшего отступления от Богом скрепленного союза супружеской верности. Ни он, ни она в этой сфере не проявляли ни малейшего снисхождения.
Внебрачные связи, незаконнорожденные дети – подобного вдоволь хватало в мире большого света. Однако нет ни единого свидетельства того, чтобы Царь или Царица проявили «понимание» или хотя бы косвенно одобрили нечто подобное, восприняв это как «извинительную слабость».
Острые моральные проблемы и дилеммы возникали перед Венценосцами не раз. И, наверное, самую тяжелую получили они после воцарения. Это было наследство предыдущего царствования, связанное с подробностями личной жизни Александра Павловича и Елизаветы Алексеевны. В их распоряжении оказались документы, с несомненностью подтверждающие факты супружеской неверности и Александра I, и его супруги.
Раньше о том циркулировали какие-то туманные слухи; теперь же, после смерти 4 мая 1826 года Императрицы Елизаветы Алексеевны, в их руках оказались интимные бумаги покойной, да такие скандальные, что оторопь брала.
Оказывается, Царица имела длительную любовную связь с кавалергардом Алексеем Охотниковым, который и был отцом ее второй дочери Елизаветы! Самое потрясающее, что Император Александр I прекрасно был о том осведомлен!
Николай Павлович, в полном согласии с Марией Федоровной и Александрой Федоровной, принял решение уничтожить все документы, связанные с этой «грязной историей»: любовные письма и дневники. Император готов был навсегда предать забвению эти компрометирующие Династию факты, но это, увы, было не в его власти. Некоторые материалы все-таки сохранились…
Моральная оценка Николая Павловича и Александры Федоровны была однозначной: срам и позор! Эмоциональное отношение отразила дневниковая запись Александры Федоровны от 15 мая 1826 года: «Согрешить и скомпрометировать себя, будучи супругой столь молодого, любезного человека, имея перед глазами пример Императрицы-Матери, сумевшей сохранить такую чистоту в развратное и безнравственное время царствования Екатерины, – вот почему ее труднее простить, чем других…»
Ничего «интимного», если подразумевать под этим плотскую связь между мужчиной и женщиной, никогда в отношениях между Николаем I и Нелидовой не существовало и не могло существовать. Для этого он должен был предать священный обет супружеской верности; забыть, отринуть и растоптать нерушимые принципы и каноны. Николай Павлович, при всех его заблуждениях и недостатках, никогда не был способен на предательство. Это – потеря чести, которую не вернешь и не восстановишь; такое моральное падение – страшнее смерти.