ий, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский…»
Императорский титул явился смешением двух исторических стилей, двух разных культурно-смысловых ориентаций. Это не только формальная контаминация; светская «Империи» и христианская «Империя-Царство» сосуществовали отнюдь не всегда в атмосфере гармоничной симфонии. Имперские задания и духовные устремления далеко и не во всем совпадали. Это расщепление («дихотомия») началось при Петре, а Николай Павлович получил эту двойственность государственной природы как выражение непреложного факта, получил с чувством благодарного наследника.
Россия оставалась единственным в мире Православным Царством, но вместе с тем являлась и Империей. Она абсорбировала в едином государственно-правовом пространстве такие районы и страны, как Кавказ, Финляндию, Сибирь, Польшу, Среднее и Нижнее Поволжье, народы которых не только не имели никакой общности исторических судеб, но ранее вообще практически не соприкасались.
Местные этнические организмы часто на протяжении столетий находились в непримиримой вражде с соседними племенами, и только Империя принесла прекращение открытой и кровавой вражды. Так случилось на Кавказе, окончательное «замирение» которого произошло не во времена Николая Павловича, но все условия для того были созданы именно в эпоху его царствования.
Куда более острой и болезненной проблемой единства Империи являлась другая, которая тоже досталась в наследство Николаю Павловичу: Польша. Для того чтобы понять глубину и масштаб этой проблемы, необходимо в самой общей, контурной форме очертить причины многовекового противостояния между Польшей и Русью.
Исходную и непреходящую основу его составляло старое и неразрешимое противоречие между Католицизмом и Православием. «Чужеродность» Польши, ее многовековая стойкая ненависть по отношению к Руси-России и русским питалась римско-католическим неприятием Православия и православных сначала «Второго Рима» – Империи Константина («Византии»)[118], а потом и «Рима Третьего».
Большую часть XVIII века польское государство – «Речь Посполита» – находилось в состоянии кризиса и разложения, постепенно превращаясь в объект манипуляций для политиков Лондона, Вены, Берлина, Парижа и Петербурга.
В 1795 году произошел так называемый третий, «окончательный» раздел Польши, после которого она перестала существовать как государство. Территории, населенные коренным польским населением, отошли к Австрии и Пруссии; Россия же получила земли, населенные преимущественно украинцами, белорусами и литовцами. Историческая столица Польши, Варшава, вошла в состав Пруссии.
Наполеон, сокрушивший Пруссию, в 1807 году из бывших прусских владений создал вассальное Франции «Герцогство Варшавское», территория которого была заметно увеличена в 1809 году за счет Австрии. Герцогство просуществовало недолго и пало вместе со своим французским покровителем.
После разгрома Наполеона, на Венском конгрессе 1815 года, по настоянию Императора Александра I было принято решение воссоздать Царство (Королевство) Польское, которое теперь должно было существовать под скипетром Русского Царя.
Польша служила базой для вторжения Наполеона в России, но не только. «Герцогство Варшавское» поставило Наполеону более ста тысяч солдат и офицеров, составивших заметный контингент «великой армии», вторгшейся летом 1812 года в Россию для ее разгрома и покорения[119].
Когда с «Императором французов» было покончено и Русская армия вошла в Польшу, то никаких актов «возмездия» здесь не проводилось, притом что польские «волонтеры» творили в России немало зверств; наиболее вопиющие случаи осквернения и разрушения православных храмов были делом их рук. Русские хотели забыть старые исторические обиды и строить отношения между поляками и русскими заново.
«Царство Польское» в декабре 1815 года получило конституцию («Конституционную хартию»), становясь вассальным государственным образованием в составе Российской империи. Высшим органом становился Государственный Совет, разрабатывавший законопроекты, утверждаемые сеймом. Сейм делился на две палаты: одна назначалась Царем, а другая – избиралась на местах польским населением. Главой Королевства являлся Русский Император, от имени которого в Варшаве правил Наместник.
Александр Павлович назначил Наместником старого польского аристократа Иосифа (Юзефа) Зайончека, после смерти которого в 1826 году эта функция перешла к Командующему польской армией Великому князю Константину Павловичу.
Польша имела самостоятельную таможню и собственную денежную единицу (злотый). Католическая вера оставалась неприкосновенной, и русские не чинили никаких препятствий при исполнении церковных треб. Была узаконена отмена крепостного права; польские крестьяне считались «свободными», правда, без земли.
Полякам были оставлены правительство и армия, костяк которой составляли те самые элементы, которые недавно еще сражались против России. Она насчитывала около ста тысяч человек и содержалась на средства государственного бюджета.
Даже русский язык не объявлялся обязательным; наоборот, все должностные лица Империи должны были изучать польский язык. Всю эту «политику любви» к недавним врагам своего старшего брата Император Николай Павлович называл «местью чудной души».
Польские планы Александра I распространялись еще дальше; ходили упорные слухи, что он намеревался включить в состав «Царства Польского» некоторые западные области, населенные в основном неполяками. Этого самоубийственного акта Царь не совершил, но сделал нечто другое: он короновался в Варшаве короной «Царства Польского».
Это был невиданный случай. Монарх, находившийся на Престоле более полутора десятков лет и принявший уже Корону России в Успенском Соборе Московского Кремля, теперь короновался и присягал отдельной территории Империи.
Как явствует из Императорского титула, Александр Павлович являлся не только «Царем Польским», но и «Царем Казанским», «Царем Астраханским» «Царем Сибирским», но никаких отдельных коронационных процедур при этом не исполнял. А тут, по причине «нежности сердца», взял и создал прецедент, чреватый далекоидущими последствиями. Коронация в Варшаве пугала многих современников, опасения которых потом в полной мере и оправдались.
Николай Павлович вступил на Престол, имея в арсенале комплекс проблем, напрямую связанных с Польшей. Он сам не раз говорил и писал, что не «любил поляков». Это высказывание потом бессчетное множество раз приводили, находя в этом чувстве объяснение «жесткостей» по отношению к Польше. Что касается «жестокостей», то об этом речь пойдет чуть ниже. Пока же уместно заметить, что «любовь» или «нелюбовь» Императора-Человека никогда ничего не определяла в деятельности Правителя.
Верный долгу, присяге, чести и раз данному слову, он не понимал и не принимал душой все формы моральных отступлений.
В 1837 году Николай Павлович признавался барону М. А. Корфу: «Сначала я никак не мог вразумить себя, чтобы можно было хвалить за честность, и меня всегда взрывало, когда ставили это кому-то в заслугу, но после пришлось поневоле свыкнуться с этой мыслью».
Честность – производное от «чести», а если у человека или группы людей этого нет, то как же можно было им поручать сколько-нибудь значимое дело, как им можно было верить на слово? Хотя Государь и «свыкся» с несовершенством человеческой натуры, но бесчестность так и считал всю жизнь формой страшного морального падения. Это касалось многого и многих, в том числе и Польши.
Он не мог принять все эти бесконечные панские «кульбиты», все уловки и ухищрения, к которым прибегали «ясновельможные паны», чтобы во имя своих интересов обманывать всех, невзирая на лица. Императора Александра, который как раз «любил Польшу», им удавалось не раз красивыми словами и хвалебным пустословием обвести, что называется, вокруг пальца.
Чего стоил только случай с князем Адамом Чарторыжским (1770–1861), который настолько «очаровал» Императора Александра Павловича, что тот сделал его руководителем всей иностранной политики Империи. Затем этот князь занимался антирусскими инспирациями с Наполеоном, а в 1830 году возглавил мятежное правительство в Варшаве. И потом не успокоился. Сбежав в Париж, там много лет был деятельным и непримиримым врагом России, всем и каждому рассказывая, как он много лет «обманывал Русского Царя».
Николая Павловича хитростью и лестью нельзя было очаровать и парализовать; он не хотел принимать химеры за реальности. Именно в польском вопросе Николай I явил тот спокойный реализм и бесстрастную трезвость, которых ему порой не хватало в отношении Пруссии, но особенно – Австрии.
Взойдя на Престол, Николай Павлович опубликовал особый Манифест, обращенный к полякам. В нем говорилось, что все «учреждения, данные вам блаженной памяти Императором и Королем Александром I, останутся без изменений. Я обещаю и клянусь перед Богом соблюдать конституционную хартию». Фактически почти пять лет Николай I был одновременно и Самодержцем Всероссийским, и Конституционным Монархом[120]. В этом своем последнем качестве он вел себя практически безукоризненно. Он был неколебимо верен клятве, от которой его и освободили польские инсургенты.
Либеральный историк А. А. Кизеветтер не мог ни в какой форме «симпатизировать» Императору Николаю I, однако вынужден был признать: «Николай Павлович воспользовался первым случаем для того, чтобы формально уничтожить польскую конституцию. Но тем не менее важно отметить, что, пока эта конституция не была уничтожена, Николай Павлович, при всем стремлении к безграничной полноте своей власти, считал для себя обязательным точное соблюдение конституционных форм».
Либеральный историк забыл об одной «мелочи»: конституцию 1815 года уничтожил все-таки не Николай Павлович, а лидеры восстания 1830 года. Император потом лишь принял этот факт как очевидность.