«Надеюсь, Ваше Святейшество позволит мне сделать некоторые возражения. В России надо различать три разряда католиков: католики, проживающие собственно в России, католики литовских провинций и католики Царства Польского. Отношение к первым поставлены на такую почву, против которой и Вы не станете протестовать. Хуже дело обстоит в Литве и еще хуже в Польше, где религия служит только маской, за которой скрываются революционные вожделения, где само духовенство более занято земными делами, чем духовными».
Папа прекрасно понимал, что Царь был прав: всем было известно, что во время мятежа 1830–1831 годов восставшими нередко предводительствовали как раз католические клирики. Но он не хотел ни в чем уступать Царю и отказался санкционировать перенос академии и епископата в Петербург. Беседа явно завершалась, и Император первым встал, чтобы попрощаться.
Папа проводил гостя до дверей своего кабинета, а на выходе Император опять поцеловал руку у Григория. Вся беседа продолжалась один час и восемнадцать минут.
Римская курия раструбила потом об этой встрече, пытаясь придать ей характер чуть ли не «триумфа» принципа папства, чего, конечно же, не было и в помине.
Этому эпизоду Николай Павлович вообще не придавал особого значения, а когда позже в Вене князь Меттерних спросил, как «он нашел папу», то получил исчерпывающий ответ: «Как я его себе и представлял».
Глава 9. Геополитический лабиринт
Российская Империя в период царствования Николая I являлась крупнейшей мировой державой и в качестве таковой была вовлечена во все сколько-нибудь значительные международные пертурбации. Главное поле интересов – Европа и Ближний Восток, а шире говоря – весь район Восточного Средиземноморья.
Во внешней деятельности Империи никаких новых рубежей, новых целей Россия в этот период не утверждала и не формулировала. Основная задача царствования – сохранение внутренней стабильности и отстаивание статус-кво везде, где это возможно. Иными словами – поддерживать сложившееся положение, стараясь не допускать резких переломов, чреватых непредсказуемыми последствиями.
России пришлось вести несколько войн в защиту принципа стабильности, но ни в одном случае она их не развязывала, а только отвечала на вызов. Так случилось в июле 1826 года, когда персидские войска вторглись в Закавказье, начав очередную русско-персидскую войну.
Так произошло и через два года, когда возникла русско-турецкая война, начавшаяся с султанского указа («хатт-и-шерифа») в декабре 1827 года, в котором Россия объявлялась «вечным врагом», с которым именем Аллаха «правоверные» призывались бороться не на жизнь, а на смерть.
Если в ходе войн с Персией и Турцией Россия получила некоторые стратегические приращения территории, то летняя война в 1849 году против мятежной Венгрии являлась борьбой за принцип легитимности. Никаких «выгод» и «приращений» от этой трехмесячной кампании Россия не заимела и на них не рассчитывала.
Идея «легитимности» (законности) играла определяющую роль во внешней политике России Николаевского царствования. Удержание и поддержание престолов и правителей «милостью Божией» должно было, с одной стороны, служить противодействием революционным поползновениям; а с другой – поддерживать геополитическое равновесие.
В своих «Воспоминаниях» известнейший политик Германии XIX века князь Отто фон Бисмарк (1815–1898) написал о Николае Павловиче: «По природе он был идеалистом, хотя изолированность русского самодержавия и придала ему черствость, и надо лишь удивляться, как при всех испытанных им впечатлениях, начиная с декабристов, он сумел пронести через всю жизнь свойственный ему идеалистический порыв».
Умному, расчетливому и циничному политику Бисмарку было невозможно понять и принять «идеалистический порыв» Царя, который буквально воспринимал монаршее служение как исполнение Воли Божией. В Западной Европе подобные политические деятели – прошлое, в политике давно не осталось места никакому надмирному идеалу.
Легитимный принцип, легший в основу Священного союза 1815 года, являлся для Николая Павловича именно «священным принципом», а не просто временной политической декларацией. В своей неколебимой верности ему Император Всероссийский являл себя подлинным рыцарем чести и долга, но одновременно делал внешнюю политику Империи заложницей своекорыстной игры тех стран и правительств, в политике которых давно не существовало ничего «священного».
Было бы легко и просто, как это часто делается, обвинять Николая I в политической «слепоте» и «недальновидности». Сошлемся на характерное суждение, принадлежащее перу одного из самых известных персонажей отечественной истории XX века – А. Ф. Керенского (1881–1970)[127].
В написанном в конце жизни сводном курсе русской истории он заявлял: «Коренная и, с точки зрения государства, непростительная ошибка графа Нессельроде[128] и Николая I была в меньшей степени та же самая, от которой так пострадала Россия при Ленине и Сталине: иностранная политика любого государства не должна быть подчинена никакой предустановленной идеологии». Если убрать неуместное сопоставление с коммунистическим режимом: Царская Россия и Советская Россия – два полярно противоположных организма, то заключение явится бесспорным.
Указанная констатация неизбежно поднимает вопросы, которые в подобных случаях редко возникают: что такое «интересы государства», как и кем они определяются? Керенский не прошел мимо этой органической проблемы. «Если иностранная политика, – писал он, – подчинена какой бы то ни было специальной идеологии, она теряет всякую эластичность, подвижность. Это вовсе не значит, что государственный деятель или дипломат не может иметь никаких идей и принципов, руководящих его деятельностью. Но эти идеи и принципы должны быть на службе у государства, а не наоборот».
При всей внешней аксиоматичности данного умозаключения, оно лишено внутренней логики и совершенно не связано с подлинными обстоятельствами времени и места, т. е. антиисторично по существу.
Россия не была каким-то абстрактным «государством». Это Православная Империя, призванная хранить основы, принципы именно христианского мироустроения. Идея власти в данном случае – это совсем не просто «властеудержание», но и оберегание принципа сакральной освященности властной прерогативы. Там же, где побеждали «либерализм» и «демократизм», где начинали господствовать конституционные нормы и формы, там происходила неизбежная десакрализация, дехристианизация институтов власти.
Истинно православный человек не мог душой принять «безбожную власть», не мог приветствовать подобную власть и первый среди них – Помазанник Божий. Николай Павлович не желал одобрять явления и деятелей, ставивших превыше всего земной интерес, строивших свою политическую карьеру, исходя из выгод текущего момента. Он был не просто «последним легитимистом» (законником) в Европе, но именно – христианским легитимистом.
Кратко и образно Николай I выразил свою формулу мировосприятия в письме И. Ф. Паскевичу в феврале 1836 года:
«Кажется мне, что среди всех обстоятельств, колеблющих положение Европы, нельзя без благодарности Богу и народной гордости взирать на положение нашей матушки-России, стоящей, как столб, и презирающей лай зависти и злости, платящей добром за зло и идущей смело, тихо, по христианским правилам к постепенным усовершенствованиям, которые должны из нее на долгое время сделать сильнейшую и счастливейшую страну в мире. Да благословит нас Бог и устранит от нас всякую гордость или кичливость, но укрепит нас в чувствах искренней доверенности и надежды на милосердный Промысел Божий!»
Приведенные слова свидетельствуют о полноте религиозного чувства, совершенно немыслимого у других европейских политиков той поры. Легче всего Императора назвать «христианским романтиком». Это будет правда, но не вся.
Император умел трезво и спокойно воспринимать ситуации, которые трудно было интерпретировать в русле христианского мировоззрения. Так, он по чисто практическим соображениям отказался от занятия Стамбула (Константинополя) в 1829 году, а потом выступал против сокрушения Османской (Оттоманской) империи, видя в том чреватое взрывоопасными последствиями событие.
В один исторический момент после Андрианопольского мира Россия де-факто выступала гарантом суверенитета и целостности государства османов. Турецкий султан (1808–1839) Махмуд II, взявший на себя обязательство уравнять в правах христиан и мусульман, пользовался некоторое время несомненным расположением и покровительством Николая I.
В январе 1830 года в Петербурге Император лично изложил свои принципы по отношению к Турции в беседе с представителями султана. Его философия, как всегда, ясна и определенна: сохранять и развивать дружеские, взаимоприемлемые отношения между двумя государствами. Совершив небольшой экскурс в историю сложных межгосударственных отношений двух стран, Император готов был забыть об обидах прошлого. Но он не оставил без внимания одну проблему, которая нередко служила детонатором межгосударственных конфликтов: советы и науськивания султанов на Россию со стороны западных стран.
Повелитель России хотел совсем иного и призывал: «Пусть султан убедится, что его друзья в Петербурге, а не где-либо в другом месте и что один из этих друзей и самый верный – это я. Не нужно, чтобы между нами находился кто-либо: будь то Англия, Австрия, Франция… Да сохранит нас Бог от новой войны, но если иностранцы будут мешаться в наши дела, они в конце концов снова поссорят нас».
Еще раньше эту мысль лично пытался внушить султану любимец Царя граф А. Ф. Орлов, отправленный в Турцию со специальной посланнической миссией в ноябре 1829 года. В инструкции, полученной в Петербурге, князь обязывался убедить султана в том, что «никогда, ни перед, ни в ходе войны, которая только что завершилась, Император не хотел разрушения Оттоманской империи».