Сохранился рассказ о беседе Царя с посланником (1837–1839) Северо-Американских Штатов в Петербурге Джорджем Далласом, состоявшейся в 1837 году, вскоре после прибытия посла в Россию. Царь сказал Далласу, что никогда не стремился извлекать для себя выгоду из затруднительного положения другой державы, а «между тем все обвиняют меня в политике насилия». Высказывание посла отразило представление западного человека о России: «Вы так могущественны, что вполне естественно внушаете зависть». – «Да, – подтвердил Император, – мы могущественны, но нам сила нужна для обороны, а не для нападения». Даллас ничего на это не ответил…
Монарх был убежден, что в Европе у России может быть только два союзника: Пруссия и Австрия. Да, много возникало всегда недоразумений, да, немало было взаимных неудовольствий, но волей Провидения они обязаны на мировой арене быть вместе. Три старые монархии, сходные по характеру управления, связанные, как с Пруссией, еще и близостью династических уз, спаянные кровавой борьбой с Наполеоном, у них и общий враг – революция.
«Наш образ действий по отношению к Австрии и Пруссии, – писал Николай Павлович в „Исповеди“, – должен оставаться неизменно один и тот же, он должен постоянно указывать им на опасности пути, по которому они следуют, и уяснить им, что это они отдаляются от основ союза, что мы никогда не впадем в ту ошибку, потому что мы усматривали бы в этом неизбежную гибель благородного дела, что в минуту опасности нас всегда увидят готовыми лететь на помощь союзникам…»
Конечно же, Император знал, что и в Вене, и в Берлине немало недоброжелателей России, что «союзники» постоянно пытались использовать силу и авторитет России не в интересах союза трех держав, а в своих, мелких и суетных. С Пруссией было проще, отношения были более открытыми и доверительными. Королем был сначала тесть – Фридрих-Вильгельм III, его сменил в 1840 году брат Александры Федоровны – Фридрих-Вильгельм IV.
С Австрийским Домом Габсбургов каких-либо близких семейных отношений не существовало. Австрия была католической страной, а потому и межконфессиональные браки были практическим невозможны. Никакой Римский папа никогда бы не одобрил переход австрийской принцессы в Православие.
Был один момент, когда возникла перспектива матримониальных уз между Домом Романовых и Домом Габсбургов. Связано это было с замужеством второй дочери Царя, Великой княжны Ольги Николаевны. Одно время претендентом на ее руку числился австрийский эрцгерцог Стефан (1817–1867), внук Императора Франца I (1768–1835)[131].
В своих «Воспоминаниях» Ольга Николаевна, со слов отца, передала разговор, который состоялся у Царя в Вене в декабре 1845 года. К тому времени намечаемая помолвка расстроилась по причине непреодолимых противоречий между Православием и Католицизмом.
Собеседницей Николая Павловича являлась Вдовствующая Императрица Каролина-Августа (1792–1873). Сиятельная дама не нашла ничего лучше, как буквально «наброситься» на Царя с обвинениями.
По словам Ольги Николаевны, Каролина подвела Царя к алтарю «и начала говорить о гонениях, которым подвергается Римско-Католическая Церковь в России. С театральными жестами она спросила, видит ли Папа возможность изменить это положение. Папа возразил ей, попросив доказательств таких гонений. На это Императрица не смогла ему ответить и стала говорить о русских законах, которые были направлены против католичества. „Назовите мне их!“ – сказал Папа. „Я не могу сейчас точно вспомнить“, – ответила она».
Ясно, что при столь сильных антирусских предубеждениях дочери Царя нечего было делать в «Дунайской монархии». В письме Ольге Николай Павлович заметил: «Видев же ныне вблизи, в какую семью ты могла бы попасть и до какой степени, с одной стороны, беспорядок, а с другой – фанатизм у них сильны, я почти рад, что дело не состоялось».
Личные неудовольствия и нерасположения не определяли политический курс Российской Империи. Австрия – стратегический партнер; так было и так должно было быть, хотя никого из австрийских политиков он не ставил высоко. Исключение делал только для Императора Франца, умершего в 1835 году. Остальные – совсем «иного поля ягоды». Даже канцлер Империи граф К. В. Л. Меттерних (1773–1859), которого все либералы и демократы во всех странах клеймили как «реакционера» и «ретрограда», не вызывал личных добрых чувств.
Император не имел к нему расположения именно потому, что он был какой-то льстивый, скользкий; в нем не было ничего искреннего. Когда в конце 1829 года состоялась встреча Николая I с Императором Францем в Мюнхенгреце (Северная Богемия), то своим свитским назвал Меттерниха «врагом-супостатом». Императрице Александре Федоровне писал: «Это болтун, но по временам весьма забавный… Каждый раз, когда я к нему приближаюсь, молю Бога защитить меня от диавола».
На той встрече Австрийский Император, чувствуя скорую смерть, со слезами на глазах умолял Царя не отказать в милосердном покровительстве и его преемникам. Судьба Австрийской Империи виделась безрадостной. Престолонаследник, сын Императора эрцгерцог Фердинанд (1793–1875; Император 1835–1848), был психически неполноценным человеком, страдал эпилепсией[132]. Потрясенный такой откровенностью, Царь дал клятву оставаться всегда другом Австрии и защищать ее целостность. Клятву сдержал, этот союз был предан и разрушен внуком Франца Императором Францем-Иосифом…
Критики Николая Павловича очень часто вменяли ему «в вину», что при нем господствующее положение в высшем управлении Империи занимали «немцы», что «прусский дух» определял настроения в высших коридорах власти. Конечно, подобные тезисы – идеологическая чепуха, хотя так называемый «немецкий элемент» формально, титульно играл весьма заметную роль.
Бенкендорф, Дубельт, Клейнмихель, Адлерберг, Остен-Сакен, Толь, Мейендорф, Ливен, Пален – представители этих фамилий действительно занимали видные места в государственном аппарате и при Дворе. Но одновременно не меньшее влияние имели коренные дворянские династии: Долгоруковы, Воронцовы, Меншиковы, Мордвиновы, Орловы, Перовские, Строгановы, Толстые, Чернышевы, Шереметевы.
Ранее уже говорилось, что исходить из «чистоты крови» при рассмотрении персонажей Русской истории неправомочно и неисторично. Подобный фактор негативно на духовно-культурное развитие Руси-России никогда не влиял. Россия абсорбировала на протяжении своей многовековой истории различные этнические элементы, не теряя при этом своей самобытности.
Николаю Павловичу и в голову не могло прийти при назначениях руководствоваться каким-то, так сказать, «племенным досье». Его интересовали профессионализм, преданность порученному делу, верность долгу и присяге. Пустой человек, плохой работник и неверный служащий мог иметь (и имел в действительности) любое родовое происхождение: тут «состав крови» ничего не определял. Однажды, отвергая намеки на «засилье немцев», Император заявил: «Они честно мне служат!»
Наверное, никто не удостаивался такого количества критических стрел, как один из самых известных государственных деятелей Николаевского царствования – граф Карл Васильевич Нессельроде, которого тоже числили «немцем». Его карьера удивительна и неповторима: в 1816 году, в возрасте тридцати шести лет, он возглавил Министерство иностранных дел и оставался руководителем этого влиятельного ведомства сорок лет! Такого министерского «долголетия» история не знала ни до, ни после. В 1845 году он удостоился редчайшего высшего звания по Табели о рангах – государственного канцлера[133].
Нессельроде по своему происхождению не принадлежал к числу родовитых. Он родился в Лиссабоне (Португалия), говорили даже, что на борту судна. Его отцом был немец Вильгельм Нессельроде, состоявший на русской службе и исполнявший должность российского посланника при португальском Короле. Матерью же его была еврейка, принявшая христианство. Карл Нессельроде наполовину был евреем, что совершенно не помешало ему сделать изумительную государственную карьеру в стране, которую тенденциозные авторы до сих пор стараются изображать чуть ли не главной «притеснительницей евреев».
Карл получил образование в Германии и в первое десятилетие XIX века служил на второстепенных ролях при русских миссиях в Берлине, Гааге, Париже. В эти годы шустрый молодой человек знакомится с австрийским министром иностранных дел К. Меттернихом; возникает взаимная симпатия. У Нессельроде «симпатия» быстро переросла в «обожание», которое он пронес через всю жизнь. Не изменил своего отношения даже после бесславного падения Меттерниха в результате мартовской революции 1848 года в Вене.
Нессельроде удалось не по должности, а по родству войти в высший круг петербургского света. В 1812 году он женился на Марии Дмитриевне Гурьевой (1786–1849) – дочери министра финансов (1810–1823) графа Д. А. Гурьева (1751–1825). Его теща, Прасковья Николаевна, урожденная графиня Салтыкова, была одной из влиятельнейших столичных дам.
Николай Павлович получил министра Нессельроде в «наследство» от старшего брата. Неприязни к нему не испытывал, но и личной симпатии не было. Нессельроде бывал на царских дворцовых вечерах, приглашался много раз к столу, как остроумный собеседник нравился Императрице Александре Федоровне, которая нередко с ним «оживленно болтала». Однако стать «своим» у Императора ему не удалось.
У Николая Павловича были люди из числа высших государственных служащих, которых он считал «друзьями», с которыми вел переписку и встречался всегда с большой душевной радостью: И. Ф. Паскевич, И. И. Дибич, П. Д. Киселев, А. Ф. Орлов. С Нессельроде все выглядело иначе. Самодержец ценил в нем то, что всегда считал великой служебной добродетелью, – исполнительность и аккуратность.
Долгое присутствие Нессельроде в высших коридорах власти объясняли разными причинами, говорили, что он нравится своей «услужливостью», что он оставляет собственное мнение за порогом царского кабинета. Подобные суждения не являлись беспочвенными. Однако Монарху требовались на ведущих постах не просто безропотные исполнители, но умные, знающие советники.