Нессельроде и был из числа таковых. Он обсуждал совершенно откровенно различные вопросы международной политики, но прекрасно знал азбучное правило монархизма: мнения и суждения имеют значение лишь до тех пор, пока свое мнение не сформулирует Самодержец. Далее надо только исполнять. Нессельроде и исполнял в точном соответствии с Высочайшей Волей. Министр никогда не вел своей закулисной политики, не был замешан в придворных интригах, что только повышало его авторитет в глазах Императора.
Нессельроде всегда называли главным «австрофилом» в России. Это была правда. Он никогда особенно этого и не скрывал, но не существует ни одного свидетельства, что его близкие связи с политическими кругами Вены хоть единожды определили внешнеполитический курс. Все утверждения о том, что министр иностранных дел России был «австрийским министром при Русском Дворе», не имеют никакого предметного обоснования. Союз с Австрией поддерживался главным образом представлениями и обязательствами Императора, а отнюдь не убеждениями министра иностранных дел.
Безропотно выполняя волю Монарха, Нессельроде лично не был согласен с целым рядом внешнеполитических шагов России. Ему были не по душе попытки сближения с Англией в конце 30-х – начале 40-х годов, заинтересованность в турецких делах и главное – курс Императора на защиту православных на Ближнем Востоке. Все это не могло вызвать одобрения Нессельроде. Однако он всегда делал порученное дело с истинно немецкой аккуратностью и тщательностью, не позволяя давать выход собственным чувствам.
Лишь один раз Нессельроде «восстал»: связано это не с международными проблемами, а с делами, так сказать, семейными. В 1836 году жена Мария Дмитриевна, как утверждали в свете, «устроила мужу сцену» за то, что не получила высочайшей милости – звания статс-дамы. Нессельроде, обожавший супругу, набрался смелости и обратился с личной просьбой к Императору.
Передавали даже, что он якобы «угрожал отставкой» в случае неуважения его просьбы. Это утверждение кажется невероятным, учитывая, что на Николая Павловича нельзя было «надавить»; его можно было только упросить. Так или иначе, но в апреле 1836 года графиня Нессельроде была назначена статс-дамой…
Император спокойно относился к антирусской риторике в некоторых западных столицах, прекрасно понимая, что главный центр антирусских инспираций находится не где-нибудь, а именно в Лондоне.
Почти все тридцать лет своего царствования Николай I стремился установить с Великобританией если уж не дружеские, то взаимно уважительные и доверительные отношения. Россия много раз демонстрировала свою готовность вести переговоры, заключать обоюдовыгодные соглашения. Петербург письменно и устно заверял западных партнеров, но в первую очередь Великобританию, что не имеет никаких экспансионистских планов, что не собирается «поглощать» Турцию, что в мыслях даже не имеет угрожать британскому владычеству в Индии.
В 1838 году русскому послу в Лондоне была послана особая инструкция по этому поводу. Послу предписывалось самым категорическим образом заверить британское правительство, что ни при каких условиях Россия не будет нападать на Индию. Мало того. Там предлагались и меры по обоюдоприемлемому решению всей огромной Среднеазиатской проблемы, которая в то время еще не вошла в сферу влияния ни одной из великих держав. Россия готова была признать принцип нейтрализации этого района.
«Правительство Империи убеждено, – говорилось в инструкции, – что Центральная Азия столь богата, что она может быть открыта для коммерческой деятельности всех наций, которые будут там вести честную и открытую конкуренцию».
Николай I понимал, что для поддержания прочного мира и укрепления позиций России требуется взаимопонимание с Англией, мощнейшей экономической державой того времени. Было очевидно: если Российская империя желает обеспечить себе долгосрочную мирную перспективу, прочное геополитическое положение, то взаимопонимание с Британией необходимо. Как в 1844 году Император выразился в беседе с премьер-министром Великобритании Р. Пилем (1788–1850)[134], «я очень высоко ценю Англию, и меня совершенно не интересует, что скажут обо мне французы».
Антирусские эскапады английской прессы и выпады отдельных политических деятелей не отражались на стойком желании Николая I добиваться сближения с Лондоном. В 1835 году через находившегося в Петербурге лорда Б. Сеймура Император передал английскому правительству предложения, направленные на разрешение англо-русских противоречий.
Суть их сводилась к следующему. Христианские балканские народы образуют собственные государства, Константинополь переходит под власть России или становится свободным портом под международным контролем, Египет и Крит переходят к Англии, Турция превращается в национальное государство в Азии. В Лондоне эту разумную программу проигнорировали. Правящие круги Великобритании, загипнотизированные мифической «русской опасностью», упустили важный шанс англо-русского сближения.
Император с озабоченностью, но больше с удивлением наблюдал за неослабевавшей антирусской истерией в Англии. В 1838 году написал: «Замыслам англичан против нас нет мер, и если исполнение в этом останавливается, то это не от чего иного, как от бессилия нам вредить».
Невзирая на английские настроения, Николай Павлович все-таки надеялся, что здравый смысл в отношениях двух крупнейших империй возобладает. Потому и попытка 1835 года оказалась не единственной. В Петербурге настойчиво и последовательно пытались искать пути к сближению. В 1838 году послом в Лондон был назначен Ф. И. Брунов (1797–1875), снискавший в России звание «англомана», которому Царь поставил задачу: искать пути сближения с Лондоном.
Посол старался как мог, но заметного улучшения не наступало. Правда, в 1843 году удалось заключить англо-русский торговый договор, но каких-либо ощутимых сдвигов на политическом уровне не произошло. На берегах Туманного Альбиона вплоть до начала XX века господствовали стойкие и резкие антирусские настроения, выразителем которых неизменно оставалась «прилежная ученица лорда Пальмерстона[135]», самый известный британский монарх – Королева Виктория (1819–1901).
Виктория I Александрина стала «Королевой Великобритании и Ирландии» (так звучал полный титул, украшенный в 1876 году еще и титулом «Императрицы Индии») в возрасте 18 лет, в 1837 году, и занимала Английский Престол до 1901 года.
К слову сказать, свое второе имя «Александрина» она получила в честь русского Царя Александра I, который после разгрома Наполеона являлся «кумиром Европы». Ее отец, сын Короля Георга III, герцог Кентский (1767–1820), почитал Русского Царя как величайшего монарха…
Как только Виктория оказалась на Престоле, Царь сразу же проявил к молодой Королеве знаки внимания, отправил на ее двадцатилетие своего старшего сына, Наследника Александра, посылал теплые послания. Однако в Лондоне к России относились настороженно, а многие и враждебно.
«Правительство Её Величества» было уверено, что Россия непосредственно угрожает не только заморским владениям, но и самой метрополии. Это был полный абсурд. В ноябре 1838 года в письме И. Ф. Паскевичу Император обронил: «В Англии, говорят, укрепляют берега против нас! Каковы дураки?»
Царь считал, что необходимо лично встретиться с Королевой и тогда, может быть, удастся убрать недоразумения, развеять предубеждения. Несколько раз он намекал на свое желание приехать в Лондон, но Виктория и английское правительство не реагировали. Наконец он прямо сказал английскому послу в Петербурге, что желает «нанести визит Королеве». Королева призналась своим приближенным, что «не желает этого визита». Неизвестно, сколько бы времени еще продолжалось ожидание, но Царь, как решительный и прямой человек, решил взять это дело в свои руки.
Утром 22 мая 1844 года Нессельроде сообщил английскому послу в Петербурге Т. А. Блумфильду, что «12 часов назад Его Величество выехал из столицы и направился в Лондон». Его сопровождали граф А. Ф. Орлов и граф В. А. Адлерберг. Посол потерял дар речи, а придя в себя, немедленно послал с нарочным сообщение правительству.
Царь опередил дипломата, отправив заранее своего курьера к послу Брунову с сообщением о своем прибытии в Англию 1 июня. Николай Павлович демонстративно нарушил протокол, решив поставить англичан перед свершившимся фактом. Ведь не смогут же они отказать в приеме правителю огромной Империи!
Ночью с 1 на 2 июня Русский Царь прибыл на датском пароходе в порт Вулич в устье Темзы и в сопровождении небольшой свиты через час уже был в посольской резиденции, хотя Королева распорядилась (Брунов сообщил новость) подготовить апартаменты в Букингемском дворце. Когда только забрезжил рассвет, супругу Виктории, «Принцу-консорту»[136] Альберту (1819–1861), принесли записку от Императора, в которой он уведомлял о прибытии и просил сообщить, «когда Ее Величество сможет меня принять», особо подчеркнув, что «чем раньше, тем лучше».
Королевская Семья была, как бы сейчас сказали, в «шоке». Нарушить все протокольные нормы, будить Монарха и ее супруга ночью и требовать встречи, причем почти немедленной! С подобным отношением Виктории еще не приходилось сталкиваться. К тому же она находилась на седьмом месяце беременности, а хлопоты вокруг приезда Царя только усиливали ее плохое настроение.
Но правила теперь определял Самодержец. Утром в посольство приехал приветствовать Царя Принц-консорт, а днем на ланч Император был приглашен к Королеве в Букингемский дворец.
Церемониймейстер Британского Двора сэр Чарльз Муррей в тот день записал в дневнике: «После обедни, в половине второго, Император со Свитой приехал во дворец, и Королева приняла его в Мраморном зале, окруженная своим двором. Он очень грациозно поклонился, поцеловал руку Королевы и, предложив ей свою руку, повел ее во внутренние апартаменты».