Царь провел в Англии восемь дней. Бывал на скачках в Аскоте, на нескольких аристократических приемах и балах, без всякой охраны и свободно посещал такие места, как зоопарк и магазины, свободно общался с публикой. Подобное демократическое поведение совершенно не соответствовало распространенным в Англии представлениям о Царе, которого немалое число людей представляло каким-то азиатским чудовищем.
Он был всегда безупречно одет, почти всегда в гражданское платье, в совершенстве владел английским языком, а манера его поведения, голос, осанка свидетельствовали о том, что это – джентльмен. Царь был чужд чванства и спеси, а с приставленными к нему англичанами, в том числе и низших рангов (паж, камердинер), здоровался за руку, что для них являлось потрясением. Английские же господа никогда подобного не делали!
Никаких выпадов против Царя не произошло, хотя английская полиция и высшие должностные лица их опасалась: в Лондоне немало обреталось эмигрантов из Польши, сеявших ненависть к России и ее Монарху. Лишь во время скачек в Аскоте в задних рядах публики было поднято несколько транспарантов, на которых Николай I клеймился как тиран, «хуже Нерона и Калигулы». Да еще в Холборне состоялся митинг, на котором присутствовало, по сведениям газеты «Таймс», около 1200 человек. Никакого заметного впечатления на публику эти акции не произвели. Русский Царь оказался «героем лондонского сезона».
После скачек в Аскоте 4 июня Царь подозвал распорядителя скачек и выразил намерение назначить ежегодный приз своего имени в 500 фунтов стерлингов (в пересчете на рубли – около 15 тысяч). Это решение произвело в английском обществе сенсацию. Когда Император снова появился на скачках 6 июня, то публика устроила ему овацию. Она оказалась не единственной.
В дневнике за 8 июня Муррей записал: «Весь день был посвящен осмотру достопримечательностей города, а вечером давали парадный спектакль в Опере. Театр был переполнен блестящей публикой, и после английского гимна, потребованного зрителями, исполнили русский гимн („Боже, Царя храни!“ – А.Б.), который был встречен очень сочувственно. Император несколько раз кланялся публике и при всех поцеловал руку Королевы».
Королева, которой ни Россия, ни русские «никогда не нравились», «по-женски» не могла не отдать должное мужскому обаянию Царя. В письме дяде, Бельгийскому Королю Леопольду, признавалась: «Он безусловно поразительный человек. Все еще очень привлекателен. Его профиль красив. Его манеры в высшей степени достойны и изящны, он весь – внимание и вежливость. Он человек, с которым очень легко установить контакт и общаться».
Цель царского вояжа выходила далеко за рамки личного интереса к главной «мастерской мира». Император намеревался напрямую переговорить с Королевой и ее министрами по поводу острых международных проблем, разделявших две державы, и попытаться урегулировать разногласия путем выработки согласованных решений.
В этом ряду главным являлся старый и острый «восточный вопрос». Николай I предложил программу совместных действий в Турции на случай, если «этот больной человек Европы скончается». Вниманию англичан был представлен специальный меморандум, учитывавший интересы сторон. Министры «Ее Величества» ознакомились с документом и на словах выразили одобрение.
Царь был доволен, полагая, что добился важных межгосударственных договоренностей, открывавших дорогу к дружескому сосуществованию двух держав. Однако Николай Павлович ошибся. Никаких соглашений с Россией в Лондоне заключать не собирались, воспринимая царскую инициативу как «простой обмен мнениями». Правящие круги Британии не устраивал равный учет интересов обеих сторон: с российскими интересами они считаться не желали.
Царь чувствовал, что судьба турецкого имперского «наследства» напрямую связана с судьбой Европы, а значит, и всего мира. Балканы и Ближний Восток – центры, где скрещиваются интересы всех великих держав. Потому он добивался мирного и международного разрешения этой головоломки, понимания, что «разрубить» этот узел противоречий невозможно, его надо постепенно и целенаправленно «распутывать».
Через несколько лет после визита в Англию Император рассказывал графу П. Д. Киселеву: «Рано или поздно, но катастрофа (крушение Турции. – А.Б.) неминуема, и тогда они не будут знать, что делать. Вспыхнут зависть и недоверие, и в погоне за добычей прольются реки крови. В 1844 году в Англии я говорил об этом моему старому другу Веллингтону и тогдашнему министру лорду Абердину[137]. Надо объединяться, – говорил я им, – чтобы избежать мировой войны. И в доказательство того, что я не жду для себя особой выгоды, я в качестве первого условия выдвигаю следующее: державы, кои пожелают вступить в такой союз, должны отказаться от любых притязаний на территорию Турции».
Собеседники слушали Царя, мило улыбались, но отделывались общими фразами. Англия ведь никогда не брала на себя долговременных обязательств; никакого союза с Россией она заключать не собиралась. Надо отдать должное прозорливости Николая Павловича. Он предчувствовал то, что в конечном итоге и явилось причиной кровавой Первой мировой войны. Именно «Балканский узел» – сложный клубок неурегулированных противоречий – и стал в 1914 году детонатором страшного мирового взрыва…
Пребывание Царя в Англии внешне выглядело торжественно и благопристойно. Особенно теплыми и откровенными были встречи со старым добрым знакомым герцогом Артуром Веллингтоном, которому было уже 75 лет! У них возникла взаимная симпатия еще в далеком 1817 году, когда герцог показывал молодому русскому Великому князю Англию. Спустя многие годы симпатия не исчезла, хотя теперь и роли у них были совсем иные.
Веллингтон – «герой Ватерлоо», бывший министр иностранных дел, а затем и глава кабинета – теперь лишь «министр без портфеля» в правительстве Пита. Фактически он почти совсем отошел от дел, почивая на ларах былых заслуг, но, как и раньше, был предельно откровенным. Царю признавался: «Не забывайте никогда, что мы постоянно продолжаем жить в революции».
Монархию в Англии в тот период не просто критиковали – ее поносили. Философ Герберт Спенсер (1820–1903) публично называл Королевскую Семью «преступным классом», а в центре Лондона регулярно устраивались шумные митинги, на которых Королеву называли «дурой», а ее мужа принца Альберта – «вшивым ублюдком». Про их семейную идиллию, не стесняясь, писали к газетах, что у Королевы – «великая любовь к великому ничтожеству».
Королева знала, что за всем этим стояли «социалисты». Она их так же горячо ненавидела, как и Россию. Она вынуждена была принять Русского Царя, расточать ему любезности. Николаю Павловичу даже в какой-то момент показалось, что они с Викторией «стали друзьями». Это была иллюзия. Выспренние слова и династические знаки внимания Император воспринял как проявление расположения и к нему, и к России. На самом деле все обстояло далеко не так.
Венценосная хозяйка, проявляя учтивость, не питала к Николаю Павловичу как Императору никаких добрых чувств. После визита она не скупилась не просто на нелестные, но порой и откровенно оскорбительные отзывы. В письме Королю Бельгии Леопольду Виктория давала Царю просто уничижительные оценки. Она нашла, что «выражение его глаз страшное», что он – человек «ограниченного ума», «нецивилизованный», интересующийся исключительно «армией и политикой». Это была заведомая неправда.
Во время пребывания в Англии Николай I живо интересовался музеями и техническими достижениями. Подробно ознакомился со строительством нового здания парламента, проект которого он нашел «великолепным», и попросил подарить ему чертежи. В том же году, по рекомендации Царя, зодчий Чарльз Берри был избран членом Императорской Академии Художеств, а Англия включена в число стран, в которых стажировались лучшие ученики Академии.
Во время пребывания в Англии Царь пригласил на работу в Россию нескольких инженеров и архитекторов. Кроме того, он выделил 500 фунтов на завершение работ по сооружению мемориала адмирала Нельсона и на памятник герцогу Веллингтону в центре Лондона. Нынешние посетители Лондона из России не знают, что грандиозный монумент на Трафальгарской площади частично сооружен и на русские деньги…
Русский Царь, кроме приза на скачках в Аскоте, пожертвовал 1000 фунтов фонду нуждающихся и раздал еще несколько тысяч фунтов на другие благотворительные дела.
Все это для Королевы не имело никакого значения. Она выносила свои заключения раз и навсегда, а всё, что было связано с Россией, неизменно вызывало у «маленькой Вики» стойкую антипатию. Царю же казалось, что взаимные устные обязательства поддерживать «дружеские отношения» являются больше чем просто любезными словами. Ведь, как считал Царь, «слово монарха – есть договор».
В Англии же думали иначе. Главное не слова, а интересы Британии, во имя которых можно было отбрасывать и письменные, и устные слова и заверения. Прошло десять лет, и в 1854 году Королева горячо поддержала военные действия против России, подчеркивая, что это не только война Британии, но и «ее личная война». На своей яхте она провожала военную эскадру «до последнего маяка», эскадру, которая, как она говорила, отправлялась «бить русских»…
1848 год стал годом тяжелых переживаний для «последнего легитимиста» – Императора Николая I. Падение Луи-Филиппа во Франции явилось лишь началом революционных потрясений, охвативших Европу. Королевские и церковные престолы сотрясались, падали под натиском социальной стихии, под натиском того «эгалитаризма», который когда-то начертала на своем знамени французская революция 1789 года. Нет авторитетам, долой иерархию, только «равенство всех», только «верховенство прав народа».
Что такое народ, кто его воплощает, может ли толпа, беснующаяся на улицах и площадях, олицетворять «волю народа»? Может ли захватное, «революционное право» стать выше старых установлений и многовековых традиций, могут ли немногочисленные крикуны и шалопаи, витийствующие на собраниях и митингах от им