Если рассматривать период царствования Николая Павловича в общем событийном потоке времен Империи, то безусловно одно: за сто пятьдесят лет это был самый благоприятный период существования Церкви. Здесь уместно сделать одно принципиальное пояснение.
В различных сочинениях до сих пор бытует старый стереотип, что Монарх в России «являлся главой Церкви». Подобная несуразность вызывает по крайней мере недоумение. У Церкви Христовой существует только один Глава – Иисус Христос. Никакого другого «главы» у нее нет и быть не может.
Однако подобный мировоззренческий тезис не есть лишь продукт духовного невежества авторов. Некий формальный повод к тому существует, и он отыскивается обычно в законодательстве Павла I.
В «Акте, высочайше утвержденном в день Священной Коронации Его Императорского Величества», оглашенном лично Императором Павлом в Успенском соборе в апреле 1797 года, Самодержец был назван «главой Церкви». Это определение было явно неуместным, так как противоречило каноническому праву и православной традиции.
При подготовке Свода законов эта формулировка была уточнена, получив следующее выражение: «Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния». Причем к этой статье было сделало специальное примечание, гласившее, что «в сем смысле Император в акте о Наследии Престола именуется Главою Церкви».
Закон определенно устанавливал два положения. Во-первых, что Царь есть верховный земной покровитель Православия, а во-вторых, что в делах церковного управления ему принадлежит главенствующая роль. И все. Никакого приоритета Монарха в догматических и канонических делах Церкви закон не устанавливал, этого не было и в повседневной практике. Православное вероучение оставалось в своей первозданной чистоте и в синодальный период.
По словам Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, «синодальный период в истории Русской Православной Церкви долгое время – с легкой руки внецерковной псевдоисторической публицистики – считался чуть ли не временем упадка Церкви. При рассмотрении церковной жизни во главу угла ставились взаимоотношения Церкви и государства, и фигура обер-прокурора Святейшего Синода как государственного чиновника заслоняла святителей Иннокентия Иркутского, Игнатия Брянчанинова, Феофана Затворника, преподобного Серафима Саровского, Германа Аляскинского, святых праведных Иоанна Кронштадтского, Ксению Петербургскую и многих других угодников Божиих»…
Николай I многие другие головоломки исторического бытия России получил в наследство. В большую и больную проблему отношений Государства и Церкви он не внес ничего принципиально нового. Система синодального управления Церковью, сложившаяся в России после отмены Петром I Патриаршества, существовала в неизменном виде. Но, если рамки как бы оставались прежними, внутри атмосфера менялась.
Не существовало никаких запретов и притеснений, которыми грешили его предшественники. При Петре I, Анне Иоанновне, Екатерине II насилие и над церковным сообществом, и над священством были в порядке вещей. Теперь таких бесцеремонных вторжений в область обрядов, в среду священства и монашества больше не наблюдалось.
В Русской Церкви подвизались выдающиеся проповедники, богословы и миссионеры, некоторые из которых потом были причислены к лику святых. Митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов), епископ Камчатский, а затем Митрополит Московский и Коломенский Иннокентий (Попов-Вениаминов; 1797–1879) и епископ Кавказский и Черноморский Игнатий (Брянчанинов; 1807–1867).
Три церковных иерарха, деятельность которых развивалась и проявилась во всей неувядаемой красоте и величии как раз в период Николаевского царствования, были прославлены Церковью в ранге Угодников Божиих!
В тот же период засияли и имена святых великих молитвенников – Преподобного Серафима Саровского и оптинского старца Амвросия (Гренков; 1812–1891)! Это – только самые выдающиеся, можно сказать, знаковые фигуры из истории Церкви XIX века.
При Николае Павловиче была преодолена тяжелая беда Церкви: религиозный индифферентизм «Помазанников Божиих». Он явственно наблюдался при Екатерине II и в первую половину царствования Императора Александра I. Николай же Павлович был действительным «христианином на Престоле», как назвал Императора его биограф Н. Д. Тальберг.
Его религиозная органичность резко контрастировала не только с настроением петербургского «бомонда», но и с представлениями некоторых архиереев, воспитанных за целый век в атмосфере пресмыкательства и чинопочитания. Теперь некоторым приходилось переучиваться и заново учиться служить не власти земной, а Царю Небесному. Только один показательный пример.
Когда в 1832 году Николай Павлович оказался в Белгороде, то увидел в тамошнем соборе не только Святые Образа, но и императорские портреты: Екатерины II, Павла I, Александра I и свой собственный! Возмущению Императора не было предела. Он немедленно приказал их снять, а Синоду рекомендовал объявить курскому епископу «выговор».
Владыка Илиодор (Чистяков), только что назначенный на Курскую кафедру, сокрушался, доказывал, что «так существует с 1787 года». Синод заступился за Владыку перед Государем, просил не объявлять ему выговор. Императорская резолюция на сем прошении гласила: «Согласен, но объявить, что я приказываю непременно везде по церквам портретов моих не вешать».
Император особо любил появляться в храме как простой верующий, без всякого оповещения, суетного шума и иерархического антуража, которые неизбежно возникали, когда выяснялось, что в храме – Император Всероссийский. В воспоминаниях графа А. Х. Бенкендорфа рассказано о нескольких таких эпизодах. Один из них произошел в октябре 1834 года в Киеве, куда прибыли затемно, но Государь немедленно отправился в Лавру.
«Мне едва удалось отыскать монаха, – писал Бенкендорф, – который нам отпер двери собора. Пока он зажигал несколько местных свечей, только одна лампада, тускло теплившаяся перед иконою, освещала наши шаги под этими древними сводами. Государь запретил сказывать о своем прибытии митрополиту и кому-либо из братии и, припав на колени, более четверти часа провел в уединенной благоговейной молитве о своей Семье и своем Царстве. В таинственном полумраке этого величественного храма, пережившего столько веков, вызывавшего в душе столько религиозных и исторических воспоминаний, нас было всего трое, и я не помню, чтобы мне случалось когда-нибудь в жизни молиться с таким умилением».
При Николае I понятия «Бог» и «Воля Всевышнего» не просто возвращаются в лексику официальных документов, как то было во времена Московского Царства. И в период Империи в качестве своеобразного государственно-патетического атрибута они там присутствовали, но именно в качестве «атрибута». Только при Николае I, после более чем столетнего перерыва, Провидение занимает в официальных документах не атрибутивную, а декретивную позицию, приобретает характер нравственного мотивационного обоснования дел государственных.
«По заветному примеру Православных Наших предков, призвав в помощь Бога Всемогущего, Мы готовы встретить врагов Наших, где бы они ни предстали, и, не щадя себя, будем в неразрывном единстве с Святою Нашей Русью, защищать честь имени Русского и неприкосновенность пределов наших» (из Манифеста 14 марта 1848 года по случаю революционных событий в Европе).
«Нет!! Россия не забыла Бога! Она ополчилась не за мирские выгоды; она сражается за Веру Христову и защиту единоверных своих братий, терзаемых неистовыми врагами. Да познает же все Христианство, что как мыслит Царь Русский, так мыслит, так дышит с ним вся русская земля, верный Богу и Единородному Сыну Его Искупителю Нашему Иисусу Христу Православный Русский народ» (из Манифеста по случаю войны с Турцией в 1854 году).
Подобные цитатные выдержки можно множить и множить. Здесь важно не само их физические количество, а тот факт, что подобные документы не только «просматривались» или «редактировались» Царем, но и собственноручно им и составлялись.
Митрополит Филарет, обладавший не только несравненным «оком духовным», но, как религиозный гений, видевший сущее, недоступное постижению обычных смертных, в 1832 году написал: «Если непосредственно подле великой заповеди Бога бойтеся, могла стоять заповедь: царя чтите, тогда, как царь не чтил Истинного Бога и преследовал Его чтителей; то как священна, и легка, и сладостна должна быть для нас сия последняя заповедь, когда Царь, над нами царствующий, не только знает и исповедует Единого с нами Истинного Бога, но и освящен помазанием Божиим, покровительствует истинное благочестие Своею властию, уполномочивает Своим примером, ограждает Своими законами и правосудием, чтит Святых Божиих…»
Филарет много размышлял о социальной действительности, и совокупность его суждений и взглядов в этой области есть православное учение о государстве. Эта отдельная и специальная тема в данном случае особо важна тем, что его умозаключения в полной мере отражают и взгляды Императора Николая Павловича. Вот некоторые базовые постулаты.
«Бог, по образу Своего небесного единоначалия, учредил на земле Царя; по образу Своего небесного вседержительства устроил на земле Царя самодержавного».
«Сила Государя – в верности Богу, сила государства – в верности и преданности своему Государю».
«Служа верно Царю земному, мы служим Царю Небесному».
«Народ, чтущий Царя, благоугождает чрез сие Богу, потому что Царь есть устроение Божие!»
«Самодержавная Россия стоит твердо. Царь есть глава и душа царства… Благо народу и государству, в котором всеобщим светлым средоточием стоит Царь, свободно ограничивающий свое самодержавие волей Отца Небесного».
Николай Павлович называл Филарета «мудрым», всегда ценил его образованность, однако особой близости между ним и Иерархом не существовало. Здесь нет возможности разбирать эту тему, но можно только заметить, что Филарет никогда не позволил себе даже некоего критического замечания по адресу Императора.