Здравомыслящие пруссаки, к числу которых относился и Бисмарк, считали преступным легкомыслием вступать в схватку с Россией. Принцу Вильгельму, будущему Германскому Императору Вильгельму I, одно время чрезвычайно увлеченному идеей «принуждения России к миру» путем военного давления, разъяснял: «Наши собственные интересы не только не требуют разрыва с Россией, но, скорее даже наоборот, говорят против этого; напав на постоянного соседа, до сих пор являющегося нашим другом, не будучи спровоцированы, мы сделаем это либо из страха перед Францией, либо в угоду Англии и Австрии».
Берлин не встал открыто на сторону врагов России, но 20 апреля 1854 года подписал с Веной договор об оборонительном и наступательном союзе, в соответствии с которым Австрии, «в случае войны с третьей страной» (ясно было, что речь шла только о России), обещалась прусская помощь в виде 200-тысячной армии! При этом «бывшие друзья» потребовали от России покинуть Придунайские княжества!
Самую же страшную и неизлечимую рану Императору Николаю нанесла Австрия. Император Франц-Иосиф в кругу своих близких при начале Крымской кампании заявил: «Мы удивим мир своей неблагодарностью». И обещание сдержал. Более низкого и подлого поведения по отношению к стране-благодетельнице – России – вообразить себе было невозможно.
В январе 1854 года в Вену с особой миссией был командирован граф А. Ф. Орлов. Он вернулся в Петербург в последних числах января и привез утешительные вести. Как его уверяли высшие должностные лица, «Австрия привержена миру» и «принципам старой дружбы». Ему о том говорил министр иностранных дел граф К. Ф. Буоль (1797–1865), да и сам Император Франц-Иосиф. Однако не успел еще Орлов, что называется, отряхнуть дорожную пыль, как из Вены начали поступать совсем иные сообщения.
В Вене уверяли, что Австрия «вынуждена» занять антирусскую позицию, так как Франция якобы пригрозила в противном случае «отнять» ее итальянские владения! Эта была неуклюжая отговорка. Австрийский Император являлся не только носителем декоративного титула «Императора Священной Римской Империи», но и был «верным сыном» Католической Церкви. Папа же Пий IX метал громы и молнии по адресу «русских схизматиков», что не могло не подействовать на впечатлительного Франца-Иосифа.
Играли свою роль и соображения имперского гегемонизма. Австрийские националисты мечтали о расширении Империи до пределов Черного моря, и таким поползновениям мешала именно Россия. Когда же на нее ополчилась «Европа», а разгром восточного соседа казался лишь вопросом времени, Австрия не хотела оказаться лишней при дележе «русского пирога».
Николай Павлович не мог вообразить, что «его сын» Император Франц-Иосиф способен на такое неблагодарное вероломство: открыто примкнуть к врагам России и требовать от нее сдачи своих позиций! Самое же отвратительное и непредставимое то, что правитель, называющий себя «христианином», неукоснительно исполняющий все требования католического вероисповедания, стал защитником султана Абдул-Меджида и его правительства, для которых притеснения и гонения христиан являлись непременными атрибутами политики.
18 февраля 1854 года Император написал письмо Францу-Иосифу, полное возмущенных обличений: «Позволишь ли ты себе, апостольский Император, интересы турок сделать своими? Допустит ли это твоя совесть? Произойди это, Россия одна под сенью Святого Креста пойдет к своему святому назначению. Если ты будешь поддерживать дело турок и пойдешь против меня под знаком полумесяца, то это приведет к отцеубийственной войне».
Франц-Иосиф готов был разорвать все связи с Россией, он готов был и к нападению на нее, когда «представится благоприятная минута». Австрийская армия стала концентрироваться на границе с Российской Империей. В свою очередь России пришлось держать на этих рубежах крупные армейские подразделения, чтобы «достойно» встретить врага. Когда англо-французские интервенты начали военные сражения в Крыму, то русской армии пришлось там задействовать лишь часть своих военных ресурсов.
Бисмарк потом очень верно написал, что, если бы двухсоттысячная русская армия, расквартированная в Польше, «была переброшена в Крым, она приобрела бы решающее влияние на создавшуюся там ситуацию, но положение на австрийской границе не позволило осуществить такой поход».
Порой Императору изменяла сдержанность, когда получал депеши из Вены, которая, не стесняясь, все больше и больше уже открыто солидаризировалась с Лондоном и Парижем. «Не верю!», «Каналья!», «Мерзавец!», «Негодяй!» – таковы были восклицания Николая Павловича на полях донесений, касающихся Австрии и лично канцлера Ф. Буоля.
В июне 1854 года Император писал командующему Дунайской армией И. Ф. Паскевичу: «Ежели война с австрийцами будет неизбежна, ты в совокупности сил найдешь возможность и случай приобрести неувядаемую славу, горько наказав вероломных и неблагодарных подлецов».
Графу П. Д. Киселеву Николай Павлович признавался: «Я жестоко наказан за излишнюю доверчивость по отношению к нашему молодому соседу (Императору Францу-Иосифу). С первого свидания я почувствовал к нему такую же нежность, как к собственным детям. Мое сердце приняло его с бесконечным доверием, как пятого сына. Два человека пытались избавить меня от столь сильного заблуждения[158]. Я был возмущен и несправедливо отнесся к их добрым намерениям. Ныне я признаю это и прошу у них прощения за мое ослепление».
Английская дипломатия могла торжествовать. Наконец-то Англии удалось сколотить всеевропейскую антирусскую коалицию, способную, как казалось, поставить Россию на колени. Пальмерстон – главный глашатай военного сокрушения России – ликовал. Он был убежден, что час триумфа близок; падение России сделает Британию единственной поистине мировой державой. Причем Пальмерстон, а вослед за ним и Королева Виктория желали не просто военного поражения России, но именно ее капитуляции. Акт капитуляции виделся как наилучшая форма окончания войны.
В Париже тоже царило бравурное настроение. Официоз Наполеона газета «Конститюсьонель» предрекала скорое грядущее торжество: «Россия в течение немногих недель потеряет плоды денежных затрат, гигантских трудов, огромных жертв не одного поколения. Крепости, что она воздвигла дорогой ценой на берегах Балтики и Черного моря, не жалея ни терпения, ни времени, ни денег, будут сровнены с землей, взорваны и уничтожены огнем объединенных эскадр Франции и Англии».
Дело оставалось «за малым»: воплотить в жизнь маниакальные планы. Никаких крепостей «сровнять с землей» не удавалось. Дело ограничивалось пиратскими набегами на незащищенные селения на Аландских островах, в Финляндии. 10 апреля 1854 года англо-французская эскадра обстреляла Одессу, вызвав в городе пожары и разрушения, обстреляла Соловецкий монастырь и некоторые другие пункты.
План, разработанный британским Адмиралтейством по захвату Кронштадта, провалился. Командующий английской эскадрой адмирал Ч. Непир (1786–1860) отказался его исполнять, так как пришел к выводу, что это – равносильно самоубийству. В Лондоне негодовали, заслуженного адмирала сняли с должности, отозвали в Англию и отправили в отставку. Однако попыток овладеть морским «ключом Петербурга» больше не предпринималось…
В России весть о начале большой войны если и не вызвала всеобщего восторга, то национальный энтузиазм проявлялся повсеместно. Особенно горячо откликнулись простые люди, что умиляло сердце Государя. Жертвовали деньги, выказывали желание «принять участие в драке». Некоторые в своем энтузиазме шли еще дальше. Шеф жандармов Л. В. Дубельт записал в дневнике в конце 1854 года:
«Помещик Смоленской губернии Рачинский просил позволения ехать в Париж и предложил убить там Императора Наполеона. Такое зверское предложение, не согласное ни с чувствами нашего Государя, ни с духом нашего правительства, было отвергнуто».
Несмотря на запрет не «обижать иностранцев», различные эксцессы происходили постоянно. То столичный кучер, узнав, что его пассажиры – англичанки, выгонит их из дрожек; то поступит сигнал, что владелец известного трактира Палкина на Невском купец Филиппов распорядился: англичан и французов не впускать. Его призвали в Третье отделение, провели «беседу». Много было и других мелких актов вражды, но Император никогда не высказывался уничижительно ни об англичанах, ни о французах.
Шеф жандармов дивился тому неприятию англичан и французов, которое вдруг распространилось в публике. Когда пронесся слух, что сына канцлера Нессельроде графа Дмитрия Карловича (1816–1891), приняв на улице за англичанина, избили, то почему-то «все – радовались!».
Высшее общество реагировало значительно спокойнее; многим представителям его были «непонятны» причины войны. Какие-то «святыни» в необозримо далекой Палестине, разве за такое можно воевать? Когда летом в пределах Финского залива стали появляться вражеские корабли, то некоторые, вооружившись подзорными трубами, специально ездили в Ораниенбаум и его окрестности, чтобы «полюбоваться» видом пароходного дыма. Отправлялись, как на праздничные пикники: всем семейством, с прислугой и провизией…
Летом 1854 года в Лондоне и Париже осознали, что на Турцию, как на дееспособную силу, рассчитывать не приходится. Ее армия фактически была разгромлена в серии сражений и сдавала одну позицию за другой. Недавние мечты о том, что Турция с помощью Англии и Франции завоюет Кавказ и Крым, развеялись без следа.
Хотя и против Турции у русских случались неудачи. 12 июня, с согласия Императора, была прекращена осада крепости Силистрия на Дунае. Русская армия отошла на другие позиции, и Николай Павлович был обеспокоен моральными последствиями этого отхода. Командующему армией И. Ф. Паскевичу[159] писал:
«Итак, да будет воля Божия! Осада Силистрии снята. Крайне опасаюсь, чтобы дух в войсках не упал. Видя, что все усилия, труды и жертвы были тщетны и что мы идем назад, а зачем? И выговорить не смеем. Надо, чтобы Горчаков и все начальники раст