олковали войскам, что мы только временно отступаем, дабы обезопаситься от злых умыслов наших соседей. Это слишком важно».
Прошло чуть больше месяца, и 24 июля русская армия нанесла страшный удар туркам на Кавказе. Под командованием генерал-лейтенанта князя В. О. Бебутова (1792–1858) русские войска разгромили шестидесятитысячную армию под Карсом. За эту победу Император удостоил Бебутова редкой награды – Ордена Святого Андрея Первозванного.
Султан был обескуражен. В Стамбуле, не без «подсказки» англичан, придумали «тонкий» идеологический ход. На позициях русских начали разбрасывать листовки, в которых русские солдаты и офицеры призывались переходить на сторону Турции, причем особо подчеркивалось, что султан предоставит каждому дезертиру чин не меньший, чем в России. Понятно, что эффекта это жалкое ухищрение не принесло. Император же Николай, узнав об этой проделке, язвительно заметил: «Жаль, что я не знал этого, а то бы я перешел на службу в Турцию со своим „чином“».
Англии, которая всегда предпочитала «таскать каштаны из огня» чужими руками, приходилось склонять к плану прямого вторжения в России, принятому в июне 1854 года. Лондону очень кстати пришелся воинственный пыл Императора Наполеона, который горел желанием нанести удар русским, вплоть до нового завоевания Москвы.
Западные стратеги, просчитав все стратегические выкладки, пришли к заключению, что Россия не сможет долго сопротивляться. У нее не было быстроходных паровых кораблей, она почти не имела многозарядных артиллерийских орудий, да и вообще все вооружение русской армии «безнадежно устарело». К тому же основные силы ее скованы в Польше и вдоль австрийской границы, а в Вене обещали помощь союзникам.
План молниеносной кампании так убаюкивал, так манил, что 2 сентября 1854 года англо-французские войска начали высадку в Крыму – в районе Евпатории. Армада неприятеля насчитывала 105 судов, а высадившийся контингент составлял 62 тысячи человек. Русские не могли воспрепятствовать; десантирование производилась на открытой местности под защитой мощного корабельного орудийного прикрытия.
Николай Павлович давно опасался подобного развития событий. 27 июня писал И. Ф. Паскевичу: «Теперь я в ожидании, будет ли попытка на Крым; спокоен буду, когда гроза минует». Через несколько дней опять вернулся к этому: «Очень думаю, что попытка на Крым сбудется».
Здесь уместно одно замечание, так сказать, общеисторического свойства. В западноцентричной отечественной историографии уже с давних времен повелось резко критически высказываться о Крымской войне, судить беспощадно всех должностных лиц, которые «не сумели» и «не смогли» дать отпор, потому что чуть ли не все являлись «бездарностями» и «никчемностями». Однако существуют принципиальные вопросы, обычно в трафаретном потоке инвектив не возникающие.
Ну хорошо, Россия потерпела неудачу. А западные страны? Они что, победили? Они чего добились и добились ли того, чего хотели? Ведь ничего из того, на что рассчитывали, не достигли, а все их стратегические комбинации, все разработки «блестящих стратегов» окончились в России полным фиаско. Ни один план, ни один срок военной операции никогда не был выполнен.
Ну и главное и основополагающее: не то что капитуляции России, но даже капитуляции какой-то части армии так и не удалось добиться. Фактический крах, а затем ложь и ложь без конца. Ведь не за завоевание же безлюдных крымских холмов велась кампания, за время которой Франция потеряла более 120 тысяч человек, а Англия – около 50 тысяч. (Потери России составили около 120 тысяч человек.)
Да, в марте 1856 года Россия заключила Парижский мирный договор, который был оскорбительным для ее чести. Да, она потеряла право иметь на Черном море флот, которого тогда уже не существовало, но это были совсем не те замыслы и планы, которые вынашивали в Лондоне. «Приз победителей» оказался настолько жалким, что до сих пор английские и французские историки об этой фактически внеевропейской войне говорят мельком, как каком-то «досадном недоразумении». Кстати, первым это выражение – «досадное недоразумение» – использовал Наполеон уже в конце 50-х годов, с горечью осознавший, что война с Россией для Франции не имела никакого смысла.
Английский министр иностранных дел лорд Дж. Кларендон (1800–1870), явившись на конференцию в Париж, стал требовать ни много ни мало отказа России от Кавказа, Крыма, Финляндии и Польши! Это была истерика, вызванная «расстройством чувств» одного из главных глашатаев войны. Естественно, что все эти «требования» так и остались за пределами внимания участников переговоров…
Уже к концу 1854 года в Англии начали понимать обреченность всей русской авантюры. Газеты трубили о каком-нибудь сражении при реке Альма или при Балаклаве как о «величайшей победе», чуть не равной по значению битве при Ватерлоо. На самом деле все было безнадежно по своей безрезультативности.
Известный английский политик Бенджамин Дизраэли (лорд Биконсфильд; 1804–1881) писал своей знакомой леди Лондондерри: «Вам не следует удивляться, что я несколько устал от этих пустых, безрезультативных побед, побед вроде тех, что были одержаны у Альмы, Инкермана и Балаклавы, которые, может быть, и являются славными, но не имеют никакого значения».
В еще более резкой форме русскую авантюру осуждал один из известных политиков Франции и писатель Адольф Тьер (1797–1877). Летом 1854 года он писал:
«В настоящий момент в Париже и Лондоне все охвачены головокружением, невежественная публика представляет себе, что нет ничего легче, чем укротить и унизить Россию… В Париже и Лондоне льстят себя надеждою, что демонстрацией больших морских сил на Балтике и на Черном море можно устрашить Россию. Что же говорят тем, кто желает восстановить мир? Что для того, чтобы получить этот мир, надо продолжить войну быстро и энергично.
Это – сакраментальные выражения; они раздаются в английском парламенте, они не перестают фигурировать в официальных документах, в речах подкупленных газет. Как будто достаточно одного усилия одной счастливой попытки, бомбардировки какой-нибудь крепости, сожжения эскадры, чтобы заставить обширную и могущественную Российскую империю просить пощады. Таково заблуждение кабинетов Парижа и Лондона, и они убедили в его истинности слепцов»…
Вторжение союзников в Крым стало тяжелой новостью для Николая Павловича. Теперь уже не оставалось сомнений, что интервенты намерены надолго и всерьез воевать с Россией. Ни с чем они теперь не уйдут. Ставки невероятно высоки, а дельцы от политики и в Лондоне, и в Париже слишком многое поставили на карту.
Интервентов России требовалось или быстро разгромить, или готовиться к долгому противостоянию. На первое надежд было мало. Англо-французский корпус был прекрасно технически оснащен, у него была налажена система доставки и обеспечения. Да и на море они безраздельно преобладали. Русский флот – почти исключительно парусные корабли, передвижение которых зависело от капризов погоды, а у неприятеля почти все – паровые (винтовые). У них и водоизмещение было больше, и грузоподъемность, да и скорострельные орудия давали огромное преимущество.
Идея дать прямой морской бой неприятельской армаде была быстро оставлена. Благоприятных надежд на исход не было почти никаких, а потому флот и укрылся под защиту береговых батарей. 11 сентября первые корабли – пять линейных кораблей и два фрегата – были затоплены в фарватере Севастопольской бухты. Моряки, видя гибель флота, не могли сдержать слез. По получении известия слезы были и на лице Императора.
Главнокомандующему войсками князю А. С. Меншикову Царь признавался в письме от 23 сентября: «Мое душевное настроение не стану описывать, оно схоже с горячкой. Одно меня подкрепляет – слепая вера в Промысел Всевышнего, Которому смиренно покоряюсь. Буди воля Его».
Известия поступали из Крыма одно печальнее другого. 8 сентября русская армия потерпела поражение при реке Альма, а 13 сентября интервенты приблизились к Севастополю, который был объявлен на осадном положении. Началась беспримерная в истории оборона, длившаяся почти целый год! 120-тысячный англо-французский корпус не мог сломить сопротивление защитников, число которых не превышало 40 тысяч!
Мало кто тогда на такой чудесный героизм рассчитывал. В Лондоне и Париже были уверены, что кампания «завершится до холодов», что победа уже «почти в кармане». В Лондон поступали радостные депеши от командующего английским корпусом фельдмаршала Ф. Раглана (1788–1855). В Париж летели восторженные донесения от французского командующего маршала А. Сент-Арно (1798–1854), а после его смерти (он умер через девять дней после сражения на Альме) от генерала Ф. Канробера (1809–1895).
Сент-Арно за три дня до смерти послал Наполеону радостное донесение: русские начали топить свой флот. Маршал был уверен, что «это – начало Москвы!».
Да и в России немало людей в высшем свете полагало, что «война проиграна», устоять перед англо-французской мощью Россия не сможет. Анна Тютчева записала в дневнике 24 сентября 1854 года: «Моя душа полна отчаяния. Севастополь захвачен врасплох! Укрепления совершенно негодны, наши солдаты не имеют ни вооружения, ни боевых припасов; продовольствия не хватает. Какие бы чудеса храбрости ни показали наши несчастные войска, они будут раздавлены простым превосходством материальных средств наших врагов».
Все кликушества и мрачные прогнозы, как оказалось, не стоили ровным счетом ничего. Русская армия явила такой пример мужества и стойкости, какого в истории мирового военного искусства невозможно было отыскать…
Командующим всеми силами России в Крыму был князь А. С. Меншиков (1787–1869). По адресу «светлейшего князя» было произнесено много гневных слов. Ее обвиняли в инертности, в отсутствии инициативы, в упущенных стратегических возможностях. Во всей этой критике была своя правда. Но правда была и в том, что, несмотря на неудачи и потери, армия не только не капитулировала, но и не была разгромлена.
В октябре 1854 года, когда «светлейший» оказался ненадолго в Петербурге, Царь задал ему прямой вопрос: «Будет ли потерян Севастополь?» И получил столь же прямой ответ: «Ни за что ручаться не могу, но Севастополь не возьмут».