– Не делай этого, государь! За твою любовь ко мне и за защиту большое спасибо, но князю Ивану лиха я не желаю… да и не за что! Видно, он от гульбы и от бессонных ночей ополоумел и вместо какой-нибудь другой девицы ко мне пришел. Мне, царской дочери, он стал предлагать выйти за него, и на это глупое предложение я смехом ответила, а не злобою и прогнала его.
– А мне чем ответишь ты, Лиза, если я стану усердно просить тебя о том же? – слегка дрожащим голосом промолвил император-отрок.
– Теми же словами, какими и прежде. Немыслим этот брак, государь! Святая церковь и народ осудят нас. И счастья нам не будет. Ведь Богу противен будет этот беззаконный брак.
– Это твое последнее слово, царевна?
– Да, да, последнее.
– Стало быть, ты не любишь меня, не любишь? – В голосе юного государя звучали слезы. – Ты делаешь меня несчастным, Лиза!
– Полно, голубчик мой, счастливее тебя на всем свете нет. Ты – государь, тебе подвластны миллионы людей, ты молод, красив. Но о любви и о женитьбе тебе думать еще рано. Тебе следует еще многому учиться. Вот подрастешь, возмужаешь, тогда и женишься.
– Наставления, царевна, оставь при себе, их мне надоело слушать и от Андрея Ивановича, – сердито прервал император-отрок. – Обидны мне твои слова, царевна! Ты все считаешь меня за мальчика. А ведь мне уже четырнадцать лет.
– Небольшие года еще, Петрушенька, небольшие. Ты еще только начинаешь жить. Твоя жизнь впереди, тебе еще многому учиться нужно. Не думай, что легко державой управлять. Мой отец покойный, а твой дед богатырем был, но и то часто тяжелой думе предавался, поникнув своей могучей головой. На помощников своих много не полагайся. Верь больше своим глазам, а не чужим. Особенно на Долгоруковых много не полагайся, себя им в руки не отдавай. Слух идет, что князь Алексей задумал женить тебя на своей дочери.
– Что же, и женюсь, женюсь. Ведь ты не хочешь быть моей женой, так я женюсь на Долгоруковой.
– Смотри, не вышло бы с твоей невестой Долгоруковой то же, что и с Марьей Меншиковой.
– Этого никогда не может быть. Долгоруковы мне преданы, особенно же князь Иван.
– Ох уж этот мне князек! Совсем тебя испортил он! И не я одна так думаю, а многие.
– Так все вы ошибаетесь, все! Князь Иван – мой искренний и преданный друг! Он желает мне добра и счастья, и ничто не заставит меня изменить к нему свои отношения! – громко проговорил император-отрок и, не сказав более ни слова, быстро вышел.
Коронация императора-отрока отличалась особою торжественностью и блеском. Торжества длились несколько дней подряд и сопровождались придворными великолепными балами, угощениями для народа, а также роскошными фейерверками и иллюминацией.
В дни коронации Петр наградил своих приближенных: князья Долгоруковы были назначены членами верховного тайного совета, а царский любимец Иван Долгоруков – обер-камергером.
Хитрый дипломат Андрей Иванович Остерман по-прежнему пользовался расположением и доверием юного государя, но никак не мог приохотить его к занятию науками.
С переездом двора в Москву в 1728 году, как говорит историк, «потехи» Петра II окончательно взяли верх над учеными и серьезными занятиями. Ребенок-император предался всецело увеселениям и в особенности охоте. Но на этот раз виновником его рассеянной жизни был уже не Иван Алексеевич, а отец фаворита Алексей Григорьевич Долгоруков, задавшийся целью непременно обвенчать Петра II с своею дочерью, княжною Екатериной.
На семейном совете Долгоруковы решили помогать Алексею Григорьевичу в осуществлении этого плана, и только один Иван Долгоруков высказался против этого.
– Что ты, отец, задумал?.. Наша Катя – вовсе не подходящая невеста государю, – возразил он отцу.
– Не подходящая, ты говоришь? А дозволь узнать чем?
– А тем, во-первых, что она старше государя, а во-вторых, нрав у нее крутой, капризный.
– Ты говоришь так потому, что не любишь Катю и не желаешь ей счастья, но все-таки она будет царицею.
– Едва ли!
– А я говорю: будет, будет… Или ты пойдешь против меня, отца?
– Не против тебя, батюшка, я пойду, а против неправды. Наш государь одной неправдой окружен. Впрочем, делайте как хотите, мешать я вам не буду. Мне с вами не справиться: вас много, я один, – с тяжелым вздохом проговорил князь Иван.
– Завтра государь отправляется на охоту в наши заповедные леса и обещал посетить наши Горенки… Ты поедешь ли? – спросил у сына Алексей Долгоруков.
– Нет! Скажусь больным и не поеду… Без меня вам же лучше будет. Некому будет государя остановить.
– Эх, Иван!.. И язык же у тебя!.. Что бритва… А ты когда же на Шереметевой женишься?
– Не знаю.
– Видно, еще не перебесился!.. Жаль Настеньку Трубецкую покинуть?.. Так, что ли? Ты думаешь, твои шашни мне неизвестны? Думаешь, не знаю, как ты князя Никиту Юрьевича Трубецкого за нос проводишь? Все я знаю, все знаю…
– Твое знание при тебе и останется, – холодно и спокойно возразил отцу князь Иван.
– А если невеста узнает про твои любовные проделки?
– Наташа и без того все знает, я сам рассказал ей.
– И после твоих рассказов она идет за тебя? – с удивлением воскликнул Алексей Долгоруков.
– Да, идет…
– Или она дура набитая, или уж чересчур крепко полюбила тебя!.. Когда же обручение будет?
– На днях… Государь дал слово быть.
– Государь к тебе благоволит… Только гляди, Иван, крепче держись за государя… Врагов у тебя немало. Князь Трубецкой – первый твой враг.
– Не боюсь я его, не боюсь. Знаю, за что злобится.
– Еще бы не злобиться, когда ты жену у него отнял.
– Не моя вина, если он не сумел сберечь свою жену.
– Ну ладно, это – дело твое, а я за тебя – не ответчик. Об одном прошу: не порти нашего дела и против счастья всей нашей семьи не иди.
– Смотри, отец, не ошибись! Чаешь счастья, не получи несчастья!
– Типун тебе на язык! Ты, как черный ворон, одно лишь несчастье и сулишь, – сердито вымолвил старый князь. – Лучше уйди! Ты только на то и горазд – отца расстраивать.
Проговорив эти слова, князь Алексей Григорьевич оставил горницу сына, сердито хлопнув дверью.
Едва только вышел князь, как ему на смену быстро вошел Левушка Храпунов и таинственным голосом проговорил, обращаясь к Ивану Долгорукову:
– Тебя какая-то дама спрашивает. По нужному, говорит, делу.
– Дама? Молодая или старая?
– Не ведаю, под вуалью не видно.
– И фамилии своей не сказала?
– Не сказала… Твои холопы ее не пускают.
– Прикажи, Левушка, пустить, а сам помедли, не входи, пока не позову.
Спустя немного к Ивану Долгорукову вошла какая-то стройная женщина, богато одетая; ее голова была покрыта фатой или густой вуалью. Не говоря ни слова, она быстро подняла вуаль.
– Настя? – с удивлением воскликнул молодой князь.
– Да, Настя! Не ждал? Удивлен?..
– Признаюсь… Чему приписать твой неожиданный приход?
– А вот сейчас скажу… Дай мне дух перевести! Устала, спешила… – проговорила княгиня Настасья Гавриловна Трубецкая, уже давно находившаяся в близких отношениях с Иваном Долгоруковым.
Князь Иван открыто вел связь с Трубецкой, нисколько не стесняясь ее мужа; по словам его современника, князя Щербатова, он, бывая у князя Трубецкого с другими своими молодыми сообщниками, «пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего офицером кавалергардов, имевшего чин генерал-майора и с терпением стыд свой от жены сносившего».
– Скажи мне, ты все-таки решил жениться на Наталье Шереметевой? – сердито посматривая на князя, спросила Трубецкая.
– Все-таки решил, ведь тебе известно об этом.
– А я-то как же?
– А ты, Настя, при своем муже будешь, – насмешливо ответил Долгоруков.
– Грех тебе, Ваня!.. Меня, женщину, которая тебя так горячо любила, а может, любит и теперь, ты променял на девчонку. Чем она лучше меня? Моложе, только и всего…
– Молчи! Можешь ли ты равнять себя с моей Наташей? Она и ты – ведь это рай и ад. Если, Настя, хочешь, чтобы я слушал тебя, не говори ни слова о Наташе. Она – святая!
– Святая!.. Ишь, что выдумал!.. Святая, пока…
– Молчать, говорю! – крикнул князь.
– Что ты кричишь, злодей? Или драться со мною задумал? Что же, бей меня!.. – И княгиня Трубецкая заплакала.
– Слушай, Настасья! Утри свои слезы, ведь меня не разжалобишь. Не хнычь! Ваших бабьих слез я не люблю… Домой ступай, перед своим мужем-тюфяком плачь, перед ним притворяйся.
– Злодей, еще смеешь гнать меня!.. Теперь я стала не нужна, надоела…
– И то надоела! Знаешь, Настя, расстанемся по-хорошему, друзьями.
– Легко сказать – расстанемся… Я так привыкла к тебе, полюбила…
– Не верю я в твою любовь, не верю. Прежде ты мужа полюбила, а там меня и точно так же другого полюбишь.
– А Шереметеву Наташу ты любишь?
– Изволь, скажу: свою невесту я и любить боюсь.
– Как так? – с удивлением воскликнула Трубецкая.
– Рассказывать про то тебе не буду, ты не поймешь. Одно скажу: слишком чиста Наташа! Ну, прощай, Настя, мне недосуг – к государю надо идти.
– Неужели мы так и расстанемся с тобой, тиран ты мой, мучитель?
– Проститься к тебе, Настя, я как-нибудь приеду, а теперь прощай!
– Хоть немного проводи меня!
– Говорю, недосуг мне. Ну, да так и быть, напоследок, пойдем, немного провожу. – И князь Иван встал, чтобы проводить свою отвергнутую возлюбленную.
Она, заливаясь слезами, опустила свою вуаль и беспрепятственно вышла с ним из его покоев.
Князь вполне равнодушно простился с нею; его нисколько не тронуло горе молодой женщины, и он совершенно спокойно продолжал свой образ жизни, полный веселья, кутежей и даже безобразий. Это веселье происходило не только вне царского дворца, но и в стенах последнего, и в него князь Иван, подчиняясь указаниям отца, втягивал и юного императора. Чтобы всецело ослабить волю Петра Алексеевича и овладеть им, Долгоруковы старались затуманить его мозг жизненным угаром и, несмотря на его крайнюю молодость, познакомить его с такими отрицательными сторонами жизни, которыми непристойно было бы увлекаться и вполне возмужалым людям. Это очаровывало отрока-императора, он охотно поддавался этим «радостям жизни», не замечая страшного вреда их для себя.