Подошла к нему с протянутой рукой и красавица Мария, посмотрела на молодого князя и ожгла его своим огневым взором. Князь дал ей червонец и проговорил взволнованным голосом:
– Какие у тебя чудные глаза!..
– Мои глаза, господин, видно, режут сердце без ножа, – с звонким смехом ответила ему Мария.
– Именно, именно! Мне еще не приходилось видеть такие огневые глаза, как твои.
– Огневая в нас кровь, господин, потому и очи огневые, – проговорил старый цыган, лукаво посматривая на князя.
– Правда твоя!.. Ишь ведь какие они у этой девчонки!.. Так и жгут, так и тянут к себе! – произнес князь Алексей и впился взором в дивно красивое лицо стоявшей перед ним молодой цыганки.
– Гнать, господин, нас со своих полей ты не будешь? – спросила Мария у князя, глядя ему прямо в лицо.
Долгоруков совсем растерялся от ее взгляда; он готов был на все, лишь бы возможно дольше любоваться цыганкой, метнувшей им в него, а потому живо воскликнул:
– Гнать вас? Что ты! Живите сколько хотите, вас никто не посмеет обидеть. Если вам тут не по нраву или неудобно, выберите другое место. Вот тот лес мой; там есть чудная поляна, раскиньте свой шатер и живите в лесу. – И он показал рукою на видневшийся невдалеке большой сосновый лес.
Цыгане приняли предложение князя и перекочевали в лес, на поляну, а сам он в тот же день отправил к ним чуть не целый обоз разных съестных припасов и стал ежедневно навещать их, влюбившись в черноокую Марию.
Не только дни, но и поздние вечера стал просиживать князь Долгоруков в цыганском таборе. Он слушал там страстные цыганские песни, а больше всего – речь черноокой Маши. Табор и мать Марии, Марина, догадывались, что богатый, родовитый князь влюбился в Машу, и поощряли это, так как князь не только Марине, но и всему табору жаловал дорогие подарки.
Долго жили цыгане в лесу, и только осень заставила их искать другого пристанища на зиму. Совсем собрались в дорогу, ждали только приезда князя, чтобы проститься с ним и поблагодарить его за ласку.
Вот и князь приехал, но был мрачен и печален. День был ясный, с легким морозцем. Князь Алексей и Мария пошли «на последях» пройтись по лесу.
– Маша, милая, я не могу расстаться с тобой, не могу, – чуть не плача, воскликнул князь, идя рядом с черноокой цыганкой по лесу. – Останься, Маша, у меня останься, голубка!..
– Зачем?
– Затем, что я люблю тебя, без тебя мне нет жизни. Будь всегда со мною!
– Женись на мне, вот и буду я твоей.
Князь Алексей Григорьевич скрыл от Марии, что он женат, и выдал себя за холостого; Гаврила Струков, холоп, привозивший цыганам с княжеского двора разные припасы, по приказу князя тоже молчал.
– И женюсь, только останься, непременно женюсь.
– Обманешь, князь?
– Маша, мне ты не веришь? – с упреком в голосе воскликнул князь, хорошо игравший комедию.
– Верю, милый князь, верю.
– А если веришь, то останься. Я прикажу на той поляне, где ваш табор, построить хороший дом. Ты и будешь пока, до свадьбы, жить в нем с матерью, а чтобы не страшно было, я холопа Гаврилу вам дам.
Алексей Григорьевич сдержал свое слово, и на лесной поляне как по щучьему веленью скоро были построены лесные хоромы в два жилья. В верхнем жилье поместилась Мария с матерью, а в нижнем – холоп Гаврила с женою.
В первое время князь Алексей часто приезжал в свои лесные хоромы и подолгу оставался в них. Ни сильный мороз, ни снеговая буря, ничто не останавливало его; он бросал все дела в Москве и спешил к Марии.
Она несколько раз напоминала князю Долгорукову о свадьбе, но Алексей Григорьевич всегда подыскивал веские доводы к оттягиванию ее, и свадьба все отлагалась.
Прошло несколько времени; князь стал все реже и реже бывать в лесных хоромах, а Мария приготовлялась стать матерью. Марина не поладила с нею и, купив себе в московском захолустье, близ Тверской заставы домишко или, скорее, хибарку, поселилась в ней. Марина догадывалась, что князь обманывает ее дочь, несколько раз говорила ей об этом, предостерегала ее, но красавица Маша крепко любила князя и верила ему больше, чем матери.
Как-то Марине пришлось узнать, что князь Алексей Григорьевич давно женат и имеет детей. В тот же день она наняла подводу, отправилась к дочери и обо всем рассказала ей.
Мария, услышав, что ее возлюбленный женат, предалась страшному отчаянию и слезам, а следствием этого были ее преждевременные роды, окончившиеся смертью молодой матери.
Бедную Машу похоронили тут же, в лесу, а ее маленькую дочурку взяла к себе Марина.
Князь Алексей Григорьевич совсем забыл о существовании своей побочной дочери Маруси; впрочем, когда Марина брала к себе внучку, князь приказал выдать ей порядочную сумму денег, чем и закончились его отцовские заботы.
Лес и лесные хоромы князь Алексей Григорьевич подарил своему сыну Ивану, который сделался фаворитом императора-отрока; к нему также перешел служить и Гаврила Струков в качестве лесничего. Ему и его жене князь Алексей, под угрозою смерти, запретил говорить кому бы то ни было об умершей Марии и ее маленькой дочери Маруси.
И вот через много лет Маруся, по капризу взбалмошного князя Ивана, опять попала в тот дом, который, неведомо для нее, был местом ее рождения.
Молодой князь считал опасным держать пленницу в Москве, а потому отправил ее в лес, к крепостному полесовщику Гавриле. Последний с двумя работниками и с дочерью Анюткой жил в нижнем этаже лесного дома, а верхний был приспособлен на случай приезда князя Ивана.
«У меня лесник Гаврила – верный слуга, преданный… Он сумеет припрятать красотку; ищи ее хоть сто лет – не найдешь», – думал князь Иван, отправляя Марусю под охраною двух своих холопов в лес.
И действительно, Струков и душою и телом был предан своему молодому господину; он служил верой и правдой и заботился о княжеском лесе, как о своем добре. Горе бывало мужику, если Гаврила заставал его за порубкою, – он отнимал у мужика-горемыки и топор, и лошаденку, а самого виновника избивал до полусмерти.
Суров был Гаврила, неподатлив, ни слезы, ни мольбы не трогали его загрубелого сердца. Ростом он был великан, в плечах – косая сажень, борода по пояс, волосы рыжие с проседью, взгляд зоркий, суровый, да и силу имел он большую, богатырскую; на медведя ходил один, взяв только топор да рогатину.
Вид у Гаврилы всегда был суровый, мрачный; редко появлялась улыбка на его лице. Даже со своей дочерью Анюткой он был не особенно ласков, не баловал ее, держал всегда в страхе и в повиновении и лишь редко-редко становился нежно любящим отцом, сажал Анютку к себе на колени, целовал ее, ласкал и даже играл с нею.
Анютка росла, не зная материнской ласки, оставшись двухлетней сироткой после смерти матери, и выросла совершенной дикаркой. Для нее не было другого мира, как вековой, густой лес, и другой семьи, как отец, двое работников и старуха стряпуха.
В летнюю пору Анютка с зари до глубокой ночи проводила в лесу; разве прибежит домой за куском хлеба – вот и весь ее обед. В лесу ей было хорошо, привольно, ягод много, лесных цветов, залезет на дерево, усядется на суку, смотрит, как белки с дерева на дерево, с сука на сук прыгают, а то пугать начнет. Идет какой-нибудь прохожий лесом – Анютка выследит, когда он поравняется с тем деревом, на котором она сидит, да как вдруг вскрикнет не своим голосом или захохочет. Прохожий бросался бежать без оглядки, в уверенности, что это – леший.
Гаврила Струков любил свою дочку до безумия.
Вот к этому-то леснику и привезли Марусю холопы князя Ивана, причем один из них передал такой приказ его:
– Молодой наш князь прислал к тебе под наблюдение эту птаху и приказал беречь ее да стеречь пуще своего глаза. Отведи ей горницу в верхнем жилье, почище и получше, но из горницы на единый шаг не выпускай; всего лучше держи ее под замком. Корми и пои послаще, не жалея денег: князь Иван Алексеевич за все тебе сторицею заплатит и княжескою милостью тебя не оставит. А если выпустишь пташку из клетки, так уже прямо со своей головой простись!..
– А что это за птаха? – спросил лесничий.
– А кто ее знает?.. Может, посадская, а может, и купеческая дочь, только птица не важного полета.
– Ладно, так и знать будем.
Княжеские холопы уехали обратно в Москву, а Маруся как-то невольно покорилась своей участи и осталась жить в лесу, в доме лесника.
Согласно княжескому приказу, Гаврила отвел ей в верхнем этаже чистую и просторную горницу, а для услуг приставил к ней свою четырнадцатилетнюю дочь Анютку. Та с радостью принялась служить «краденой» боярышне. Обе они сошлись с первого же дня, полюбили друг друга и считались подругами. Анютка, с согласия отца, перебралась в горницу Маруси, и лесничий запирал их на ночь на замок.
Пока происходили все описанные ранее события, император-отрок продолжал жить в Москве, увлекаясь разными развлечениями и главным образом охотой. Его воспитатель, вице-канцлер Остерман, не раз спрашивал его, когда же он пожелает вернуться в Петербург; император отвечал: «Скоро, скоро!» – но проходили недели, месяцы, а государь и не думал о переезде в «Петров парадиз».
Петру II не хотелось оставлять Москву, так как он чувствовал себя здесь гораздо свободнее, нежели в северной столице. Находясь под влиянием Долгоруковых, он предавался беспечной жизни и вовсе не занимался делами, а также и своим образованием.
Да и до этого ли было императору-отроку, до наук ли, когда Долгоруковы каждый день выдумывали для него все новые и новые развлечения? Они приучили императора ездить на охоту под предлогом совершенного удаления от царевны Елизаветы Петровны, в которую он действительно был влюблен, но на самом деле для того, во-первых, чтобы удалить его от всех тех, кто мог говорить ему о возвращении в Петербург, а во-вторых, для того, чтобы он не занимался государственными делами и чтобы поселить в нем, если возможно, мысль о введении старых обычаев, и, наконец, для того, чтобы заставить его жениться на княжне Долгоруковой. Родственники последней зорко стерегли императора-отрока и не допускали к нему других вельмож, боясь, как бы последние не помешали своими наговорами их плану, но, несмотря на это, заметно был