– Пусть царствует самодержавно!
– Остановитесь! Вы забываете, что я – ваша императрица!.. Смеете кричать в моем присутствии! – сердито проговорила Анна, и ее глаза заблестели благородным гневом.
– Ваше величество! Мы, верные подданные, верой и правдой служили прежним великим государям и рады сложить свои головы на службе вашего величества; мы не можем терпеть, чтобы вас притесняли. Прикажите, государыня, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев, – говорили они.
Тут Анна, обращаясь к капитану гвардии, проговорила:
– Я и тут, во дворце, не безопасна, повинуйтесь генералу Салтыкову… только ему одному. – И проворно вышла из зала.
В четвертом часу дня все высшее дворянство пришло во дворец с просьбою, чтобы государыня приняла самодержавие; представили челобитную за подписью ста пятидесяти лиц известных дворянских фамилий. Императрица вышла к челобитчикам, приняла просьбу, и когда она была прочтена, то удивилась, как будто ничего не знала.
– Как, разве те пункты, которые мне поднесли в Митаве, были составлены не по желанию всего народа? – спросила она, обегая быстрым взглядом присутствующих.
– Нет, государыня, желание народа – быть вам самодержицей всероссийской! – ответили ей.
– Так ты, князь, меня обманул? – сердито проговорила государыня, обращаясь к Василию Лукичу Долгорукову, и продолжала: – Принесите сюда эти пункты, сочиненные верховниками.
Когда эти пункты были принесены, государыня изорвала их в клочки и объявила себя самодержицей.
Так рушились планы верховников, которые в своем ненасытном честолюбии ограничивали власть государыни над Россией, и звезда их мимолетной славы стала угасать.
Двадцать восьмого апреля 1730 года было торжественно совершено коронование императрицы Анны Иоанновны, причем по этому поводу были назначены народные празднества.
Народ ликовал. Теперь он уже не боялся ни сыщиков, ни верховников: самодержавная власть монархини ограждала народ.
Несчастного Левушку Храпунова, нравственно и физически измученного, закованного в тяжелые цепи, привезли в Москву и бросили в тюрьму, походившую на могилу. Она представляла собою квадратную, в два с половиной аршина каморку с едва заметным оконцем у самого потолка; в тюрьме ничего не было, кроме пучка прелой соломы, заменявшей собою постель заключенному; каменные стены были сыры и промозглы, пол и потолок кирпичные; в каморке постоянно царили мрак и смрадный, удушливый воздух.
От горя, от безвыходности своего положения, а также и от бессонных ночей молодой адъютант был близок к помешательству и не дотрагивался до куска черствого хлеба и до грязной воды, которую давали ему в черепке, как собаке. От различных гадов и насекомых бедный Храпунов не мог сомкнуть глаз, а вместе с тем коченел от пронизывающего холода. В страшном отчаянии он не раз хотел разбить голову о камни или повеситься. Но мысль о любимой им Марусе останавливала его от этого.
«Господи, за что такая напасть? – с отчаянием думал Храпунов. – Что преступного я учинил? Меня бросили в эту могилу без вины, без суда… Верховники сильны, властны и, пожалуй, присудят казнить меня. Заступиться за меня некому… разве князь Иван? Но нет, он не посмеет идти против отца, последний же всецело против меня».
Так прошло несколько дней. О Левушке Храпунове как бы забыли, к нему в тюрьму только и входил всякое утро угрюмый и молчаливый сторож, приносивший ему хлеб и воду. Не раз Храпунов пробовал заговаривать со сторожем, но тот молчал, как немой.
Мрачно проходили дни заключенного; страшно и жутко было ему от могильной тишины, царившей в его тюрьме.
«Неужели навсегда, на всю жизнь бросили меня в эту могилу? Ведь такая жизнь хуже смерти. Все, все забыли, покинули меня. А Маруся? Она-то, Бог даст, не забыла, помнит меня, голубка! Она не знает, не ведает, что со мной такая напасть случилась. Голубка моя, радость, видно, не суждено мне больше видеться с тобою! Мои злодеи не выпустят меня из этой могилы, и сгибну я здесь в тяжелой неволе, всеми забытый, всеми оставленный!» – отчаивался Храпунов, и в бессильной злобе на злополучную жизнь и под гнетом сердечной тоски по его исхудалому лицу текли неудержимые слезы.
Однако о нем все же помнили. Не забыл в несчастье своего приятеля князь Иван Долгоруков, который так еще недавно был властным фаворитом умершего императора-отрока, теперь же находился в полном подчинении у своих родичей и у верховников. Ему было хорошо известно, что Храпунов терпит такую тяжелую кару безвинно, и он однажды завел разговор об этом. Однако он встретил резкий отпор со стороны верховника князя Василия Лукича Долгорукова. Последний грозно крикнул в ответ на его слова:
– Ишь, подумаешь, невидаль какая, что твоего Храпунова в тюрьму упрятали!.. Да ему за его измену голову надо долой.
– За какую же, князь-дядюшка, измену? В поступке Храпунова измены я не вижу, – тихо возразил князь Иван. – Ведь он выполнял волю своего начальника, и только…
– Ну вот за свое усердие к Ягужинскому твой приятель и поплатится головою.
– И его казнь будет на вашей совести, князь-дядюшка.
– А я, князь-племянничек, совет тебе дам не соваться туда, где тебя не спрашивают. Знай сверчок свой шесток. Теперь не прежнее время: фавор твой окончился… Мы и на тебя управу найдем!
Тогда князь Иван обратился к своему отцу:
– Батюшка, ведь Храпунов невинно страдает.
– Знаю и без тебя, что невинно.
– Так надо его спасти.
– А как его спасешь? Князь Василий Лукич и слышать про него не хочет. Чего доброго, еще велит казнить.
– Это ужасно: неповинный человек!
– Что делать? Не он первый и не он последний, много за напраслину страдают, – совершенно спокойным голосом проговорил князь Алексей Григорьевич и добавил: – Прыток он больно. Прежде чем скакать с письмом Ягужинского в Митаву, он бы к нам пришел и обо всем верховному тайному совету оповестил, так и не сидел бы в остроге, а еще благодарность получил бы.
– Батюшка, спасти Храпунова нам необходимо!
– Ну а я большой необходимости в нем не вижу. Что ему на роду написано, то и будет.
– Ты, кажется, отец, и про то забыл, что Храпунов – жених твоей дочери Маруси.
– Теперь, Иван, не до нее. Время пришло такое, что лишь бы о себе думать.
– Грех это, отец, грех!
– Молчать, молокосос!.. Или отца учить задумал? Смотри! Теперь ведь не прежнее время, воли тебе не дам. Слушать меня прикажу! – сердито крикнул Алексей Григорьевич.
Князь Иван, от природы добрый и податливый, стал думать, как спасти Левушку, но ничего лучшего не мог придумать, как поехать в хибарку старухи Марины, чтобы посоветоваться, поговорить с нею, а также и с ее внучкой Марусей. Последняя была уже обручена с Храпуновым, и их свадьба была отложена по случаю болезни и смерти Петра II, а также из-за того, что Левушка был послан графом Ягужинским в Митаву с важным поручением к Анне Иоанновне. Маруся знала об этой командировке и с нетерпением поджидала своего милого суженого, не ведая о постигшей его злой участи.
Немало удивились старуха Марина и Маруся, когда около их домишки остановилась пышная карета с гербами и из нее вышел молодой князь Иван Алексеевич Долгоруков.
– Что, не ждали меня? – проговорил князь Иван, входя к ним в горницу.
– И то, князь, дивимся, – не совсем ласково ответила Марина, не любившая князя Ивана, как и всего рода Долгоруковых.
– А ведь я к вам с недоброю вестью. О женихе твоем, Маруся, я стану говорить.
– Что? Разве с ним случилось что-нибудь? – с испугом воскликнула девушка, меняясь в лице.
– Нехорошее с ним случилось, Маруся. В острог посадили твоего жениха…
– В острог? Господи! Да за что же, за что?
– Ни за что ни про что верховники велели посадить его. – И князь Иван в коротких словах объяснил, как Левушку привезли из Митавы в Москву и посадили в тюрьму.
Маруся, выслушав этот рассказ, залилась слезами, а Марина с глубоким вздохом проговорила:
– Невинного человека в острог! Где же правда?
– Вот и ищи правду-то. Ее теперь и днем с огнем не отыщешь, – промолвил князь Иван.
– Князь Иван Алексеевич, что же ты не выручишь своего приятеля? – сквозь слезы проговорила Маруся.
– И выручил бы, да не прежнее время! Теперь, того гляди, и сам я попаду в острог, – печально ответил ей молодой князь, предчувствовавший свою беду.
И вот они трое стали совещаться, как помочь Левушке, из беды его выручить. Долго они совещались и на том порешили, что надо подкупить сторожа, который носит заключенному еду и питье.
Приступить к выполнению задуманного взялась Марина.
– Давай сторожу, сколько он запросит, денег я тебе дам, – произнес князь Иван. – Не жалей их, только Левушку из беды выручи.
– Спасибо, князь, большое тебе спасибо, – промолвила старуха, низко поклонившись Ивану Долгорукову.
– И от меня, князь Иван Алексеевич, спасибо! – тихо проговорила красавица Маруся.
Князь Иван дал Марине на расходы много денег, обещал еще привезти и, ласково простившись, уехал.
На другой день Марина, взяв порядочную сумму денег, отправилась к острогу, и с помощью подкупа ей довольно скоро удалось проникнуть на его двор. Она узнала, в какой камере содержится Левушка Храпунов, у кого находятся ключи от нее и кто носит еду и питье.
Выяснилось, что эти обязанности лежали на старике, отставном солдате Никите. Он был очень беден да к тому же имел в деревне семью, которой был кормильцем.
Марина, несмотря на свою старость, была очень хитра и проницательна. Ей не составило больших трудов заговорить с угрюмым Никитой и скоро перетянуть его на свою сторону. Несколько золотых монет заставили его изменить своему долгу и забыть служебную обязанность. В конце концов Марина смело заявила:
– Так, значит, завтра вечером я приду на двор острога, а уж ты сам постарайся устроить все как надо.
Поговорив еще несколько, Марина и сторож расстались. Никита в задаток получил малую толику денег, купил на них вина, угостил товарищей и сам наугощался.