Два раза семьи Меншиковых и Долгоруковых поменялись своим положением в свете: в первый раз князья Долгоруковы сменили князей Меншиковых при дворе императора-отрока и заняли их место. Княжна Екатерина Долгорукова сменила княжну Марью Меншикову, став невестой императора-отрока Петра II, а теперь Долгоруковым пришлось занять то же место в ссылке и испытать то же лишение и горе, какое испытывали Меншиковы.
– Князь Алексей Григорьевич, князь Иван Алексеевич, неужели это вы? – с большим удивлением воскликнул Александр Меншиков, увидев опальных Долгоруковых, окруженных солдатами.
– Мы… мы, князь Александр Александрович… Ты удивляешься превратностям судьбы? – печально промолвил Алексей Долгоруков.
– Признаюсь, я никак не ожидал вас встретить здесь… И княжны с вами?
– Да, вот они… А ты, князь Александр, и сестра твоя как здесь очутились? – спросил Иван Долгоруков.
– Мы теперь помилованы и едем в Петербург.
– Мы сменили вас при дворе покойного императора Петра Второго, а теперь здесь, в ссылке, занимаем опять ваше место, – с горькой улыбкой промолвил князь Иван.
– Превратность судьбы! – вздохнув, заметил его отец.
Меншиковы, встретившись с Долгоруковыми, забыли все то зло, которое сделали им последние, и отложили на несколько часов свой отъезд.
В Березове Долгоруковым назначено было жить в том остроге, в котором прежде находились Меншиковы, и последние отдали всю домашнюю утварь, посуду и вещи, необходимые для жизни в дальней ссылке.
– Князь Александр, ты и сестра твоя – истинные христиане… Вы за зло платите добром, за вражду – великодушием! – дрогнувшим голосом проговорил Алексей Долгоруков, обнимая молодого Меншикова. – А немало зла причинили мы вам! – со вздохом добавил он. – Простите нас!..
– Кто старое помянет, тому глаз вон! – с милой улыбкой проговорила княжна Меншикова.
Она хотела было подарить свою меховую одежду княжне Екатерине, но та горделиво отвергла этот подарок.
– Я не совсем обнищала и одеться мне есть еще во что… Оставьте, княжна, ваше при себе, обносков мне не надо! – холодно промолвила она.
– Княжна, голубушка, подарите шубейку моей родственнице Марусе, меховой одеждой она не богата, – обратилась с просьбой княгиня Наталья Борисовна.
– С удовольствием, княгиня.
Маруся поблагодарила за подарок и, рассказав про свою печальную судьбу, просила княжну, а также и ее брата поразведать про судьбу ее мужа и, если можно, помочь ему в беде. Меншиковы обещали.
Расставание опальных Долгоруковых с Меншиковыми было самое дружеское; они несколько раз принимались обниматься, а затем двинулись в путь через Москву в Петербург – благодарить за милость государыню Анну Иоанновну.
Долгоруковы, в конце сентября 1730 года прибыв под стражею в ледяной Березов, поселились в опустевшем жилище Меншиковых.
Им было строго запрещено выходить из него (разрешалось ходить только в церковь), запрещено было давать бумаги, чернила, перья; кормовых получали они по рублю в сутки. То же давали и на прожитие их прислуге. Между тем жизненные припасы в Березове были страшно дороги, так что Долгоруковы терпели большую нужду.
Тоскливо и мучительно текла жизнь опальных Долгоруковых в остроге. Княгиня Наталья Борисовна, дочери Алексея Григорьевича и Маруся проводили время в рукодельях, в рисовании и вышивании по разным материям священных изображений и в шитье церковных облачений; в числе икон (счетом 21), оставшихся в Березове после Долгоруковых, находились, между прочим: распятие Господа Иисуса Христа, писанное на лазоревой камке; ангел-хранитель, шитый шелками и золотом по белой коже; знамение Божией Матери, шитое шелками на шелковой материи, с венцами и гривнами, шитыми золотом и серебром пополам с жемчугом, и знамение Божией Матери, шитое золотом и серебром по белому полотну. Сверх того, в березовском Воскресенском соборе до сих пор хранятся две парчовые священнические ризы, на оплечьях которых имеется по орденской звезде св. Андрея Первозванного. По свидетельству церковных описей, одна из этих риз шита дочерьми князя Долгорукова, а другая – дочерьми князя Меншикова.
Долгоруковы жили постоянно в ссорах и пререканиях друг с другом. Особенно не ладили князь Иван и его сестра, «разрушенная царская невеста» Екатерина. У них чуть не каждый день происходили крупные ссоры, несмотря на все старания Натальи Борисовны примирить мужа с его сестрой.
Жена Алексея Григорьевича, княгиня Прасковья Юрьевна, не перенесла всех физических и нравственных тревог ссылки и опалы и тихо скончалась в начале ноября 1730 года.
С кончиною старой княгини семейные ссоры опальных Долгоруковых стали все чаще и чаще. Алексей Григорьевич сильно не ладил с сыном Иваном, бывшим царским фаворитом, и постоянно преследовал его упреками в том, что тот будто виновник всех их бед и несчастий.
– Все наше горе и наше несчастье из-за тебя, Иван! – кричал на него Алексей Григорьевич.
– А чем же я-то, батюшка, виновен?
– А почему ты не дал умиравшему государю подписать духовную, почему?
– Да потому, что это – дело бесчестное, недостойное…
– А нас в Сибирь-то сослать, по-твоему, было достойно?
– По нашим делам-то, пожалуй, мы и достойны…
– Вот как, вот как! Ну не враг ты нам после этого, а? Не злодей ты нам? Из-за тебя мать в сырую землю пошла, сестры в ссылке тают, а про себя я и не говорю. Ну, не думал, не гадал, что ты врагом нашим будешь, что через тебя мы ссылку терпеть будем…
– Неизвестно, батюшка, кто из-за кого терпит! Ведь, по правде сказать, и ты и я – все мы виновны перед покойным государем, моим благодетелем и другом.
Во время взаимных укоров друг друга у Долгоруковых, по историческим данным, вырывались неосторожные выражения об их прежнем величии, проскальзывала весьма понятная ненависть к Анне Иоанновне. В 1731 году, по донесению капитана Шарыгина, возникло дело об этих ссорах, и 9 декабря 1731 года, по выслушании выдержек из этого дела, последовал следующий именной указ: «Сказать Долгоруковым, чтоб они впредь от таких ссор и непристойных слов воздержались и жили мирно под опасением наижесточайшего содержания».
В первое время ссылки князя Ивана Долгорукова мучили угрызения совести – сказывалась его добрая, податливая натура. Часто он, вспоминая императора-отрока, горько плакал.
Однажды, говея в Великий пост и исповедуясь у священника Рождественской церкви, он на духу сказал, что мучится тем, что подписал духовную под руку государя.
– Где же эта духовная? – спросил у него священник.
– Уничтожена, – ответил князь Иван.
– Молись, Бог простит!
С того дня Иван Алексеевич стал спокойнее.
Самыми драгоценными вещами князь Иван считал два патента, подписанных императором-отроком; первый был дан князю Ивану на звание гоф-юнкера, другой – на обер-камергера. Эти патенты князь берег как святыню и часто любовался на них вместе со своею доброю и кроткою женой. Патенты живо воскрешали перед ним недавнее блестящее прошлое и вызывали слезы при воспоминании о друге-императоре, переносили из острога в роскошные палаты царственного дворца, на придворные торжества, в которых ему приходилось играть первенствующую роль по званию камергера.
– Куда девались величие, слава, могущество? Все миновало, и безвозвратно! – печальным голосом проговорил князь Иван, обращаясь к своей жене Наталье Борисовне.
– Будь терпелив, Иванушка! Воля Божья: Бог дал, Бог и взял.
– Я-то притерпелся, мне что, а вот как ты, голубка? За что ты терпишь? Мне поделом, а ты-то невинная.
– Знаю, Иванушка, ты давно меня в святые записал.
– Ты такая и есть на самом деле.
Маруся свыклась со своим положением и мало-помалу стала привыкать к тяжелой жизни в ссылке.
Князь Алексей Григорьевич при своих семейных и при посторонних обходился с нею как с чужой, но, оставаясь вдвоем, становился в отношениях с ней нежным, любящим отцом. Он искренне привязался к молодой женщине. Не раз, видя на ее лице выражение тоски, вызванной разлукой Маруси с мужем и неведением об участи последнего, князь утешал ее надеждой на то, что Левушку, как ни в чем не повинного, выпустят из тюрьмы, и он, несомненно, поспешит приехать в Березов за Марусей. Это вливало отраду в душу Маруси, и она на несколько времени забывала тоску, проникаясь радостной надеждой.
Долгоруковы, не ладя между собою, обходились ласково и предусмотрительно с Марусей, и даже всегда гордая, неприступная княжна Екатерина, развенчанная царская невеста, делала для нее некоторое исключение и была приветлива с нею. Что касается юной княжны Натальи Борисовны, то она жила с Марусей, как говорится, душа в душу, деля с нею и свое горе, и свою радость. Впрочем, немного было радостей у Натальи Борисовны. Лишения, семейные ссоры, разные неприятности и работа, подчас черная, наводили на нее тоску, и только нежная любовь мужа заставляла ее забывать все житейские невзгоды.
– Муж для меня – все… Завези меня хоть на край света, мне и там не скучно будет жить, только бы мой Иванушка был со мною, – обычно говорила Наталья Борисовна, когда кто-либо спрашивал у нее, не скучно ли ей жить в ссылке, в безлюдном Березове.
Крепко любя мужа, она была хорошей помощницей всей семье Долгоруковых. Она сама нередко готовила для мужа и для его родных кушанья, шила для них платья и часто мирила Долгоруковых, которые только и знали, что ссорились и враждовали друг с другом. Вообще в этом семействе Наталья Борисовна была добрым гением.
В первое время Долгоруковых не выпускали из острога, но потом им разрешили прогулки, и они стали ходить на охоту, что, конечно, значительно скрашивало их тяжелую жизнь.
Однажды Маруся шла по обрывистому и крутому берегу реки Сосьвы, погруженная в свои тоскливые думы, и вдруг увидела, что по дороге к их острогу кто-то едет в кибитке, запряженной парою сильных лошадей. Телега-кибитка поравнялась с Марусей, и она при взгляде на сидевшего в кибитке радостно вскрикнула:
– Левушка, Левушка!