– Мы все, душевно преданные вашей светлости, будем стараться помогать вам, – проговорил Шольц.
– Да, да, я на вас рассчитываю. В приемной есть кто? – меняя разговор, спросил у своего секретаря Бирон.
– Очень много просителей, ваша светлость.
– Пусть подождут… Впрочем, нет: сегодня я принимать не буду, гони их вон. А из наших есть кто-либо?
– Граф Левенвольд, ваша светлость.
– А, пусть его войдет, просителей же вон!
– Будет исполнено, ваша светлость.
В кабинет вошел обер-шталмейстер и полковник гвардии граф Левенвольд. Он находился почти в дружеских отношениях с Бироном и старался угождать ему, сознавая могущество и силу этого временщика. В то же время он был смертельным врагом фельдмаршала Миниха и всеми силами старался поссорить его с Бироном, а также не благоволил и к русскому вельможе Артемию Петровичу Волынскому. Последний во многом не соглашался с Левенвольдом, так что их спор часто переходил в крупную ссору.
– А, граф, рад видеть вас… садитесь, – ласково сказал Бирон Левенвольду, показывая ему место около себя. – Ну, что нового?
– Новое то, ваша светлость, что фельдмаршал Миних[4] все более и более входит в доверие к императрице.
– Это, любезный граф, для меня не новость! – спокойным голосом сказал Бирон.
– И вы об этом говорите спокойно, ваша светлость?
– Неужели вы думаете, что Миних опасен для меня?
– Опасен, ваша светлость. Доверие к нему императрицы может поколебать ваше могущество, тем более что он сошелся с Артемием Волынским.
– О… Волынский – мой личный враг, – воскликнул Бирон.
– Миних тоже, и оба они опасны, ваша светлость… Я имею сведения, что Миних дурно отзывается о вашей особе и открыто смеется над вашим происхождением.
Одно слово, один намек на незнатное происхождение бесили Бирона и раздували в нем страшную месть и злобу к тому смельчаку. Миних и Бирон дотоле находились в хороших отношениях, но Бирону по его бесхарактерности и подозрительности достаточно было одного слова или одного намека, чтобы из друга стать врагом. Так и теперь, принимая слова Левенвольда за чистую правду, он не требовал подтверждения, а безусловно поверил Левенвольду и признал как Миниха, так и Волынского своими врагами.
– Так вот как, господин фельдмаршал! – воскликнул он. – Вы находите свой род знатнее моего?.. Хорошо! Хорошо! Вы правы, граф. Надо принять меры и скорее отстранить от императрицы эту старую лисицу.
– И чем скорее, ваша светлость, тем лучше. Для полного вашего могущества надо подальше отдалить от двора таких людей, как Миних, Волынский…
– Да, да. Благодарю вас, граф. Я не забуду вашей преданности, – пожимая руку Левенвольду, проговорил Бирон.
– Всегда готов служить вашей светлости.
Бирон стал действовать против Миниха не открыто, потому что фельдмаршал был в большом доверии у государыни Анны Иоанновны и Бирон опасался Миниха, сознавая его редкий ум. Однако лазутчики и сыщики стали тайно следить за Минихом и обо всем, что делалось или происходило в его доме, доносили своему патрону. Из этих донесений Бирон понял, что ему угрожает опасность, если он не примет мер против Миниха.
Миних жил близ Зимнего дворца в казенном доме. Бирон настоял, чтобы его немедля переселили на другую сторону Невы, дальше от дворца. Из-за этого произошел полный разрыв между Бироном и Минихом.
Последнему открыто бороться с этим случайным вельможей было невозможно. Он сознавал, что если открыто пойдет против всесильного фаворита государыни, то его постигнет еще худшее; поэтому он затаил в своем сердце вражду к всесильному временщику и стал выжидать удобного случая к отмщению.
Однажды императрица спросила вошедшего к ней Бирона:
– Что, герцог, нонче такой хмурый?
– Большие неприятности, ваше величество.
– Какие такие?
– У меня много врагов, ваше величество.
– Об этом я уже не раз слышала, – с ноткой неудовольствия проговорила государыня.
– В числе их, ваше величество, есть два очень сильных и влиятельных человека, – спокойно продолжал Бирон, не обращая внимания на неудовольствие государыни.
– Кто такие?
– Дозвольте, ваше величество, мне умолчать, потому что, боюсь, вы мне не поверите.
– Да говори, назови мне своих врагов.
– Сильные из них – это Миних и Волынский.
– Не знаю, герцог, враги ли они твои, но знаю, что оба они – мои верные и преданные люди, и обидеть их чем-либо я никому, никому не дозволю, – взволнованным голосом проговорила царица.
– Ваше величество, я и не думаю обижать их, я только имею честь докладывать вам, кто мои враги, – обиженно проговорил всесильный временщик.
– Ну, оставим про это, герцог. Ты никак на меня осердился?
– Смею ли я сердиться? – холодно ответил Бирон.
– Да, да, не сердись… Растрепа я… Сейчас до тебя был у меня с докладом Ушаков… про Долгоруковых сказывал…
– Что такое, ваше величество? – живо спросил герцог.
– И в Сибири-то им не живется спокойно, и там, вишь, измышляют лихо против меня да поносят меня скверными словами. А всех больше Иван Долгоруков.
– Это дело нельзя оставлять, ваше величество, нельзя оставлять… Надо поступить с Долгоруковыми со всей строгостью закона… Поноситель императорского имени должен быть казнен, – горячо проговорил Бирон, не любивший Долгоруковых, как и прочих русских именитых бояр и князей.
– Я приказала Ушакову навести справки о Долгоруковых и послать к ним фискалов, а если они окажутся виновными, то судить…
– И казнить, – подсказал государыне Бирон.
Дело князей Долгоруковых снова всплыло наружу.
Вернемся опять в пустынный и неприглядный Березов и посмотрим, что произошло в семействе Долгоруковых.
Перемен случилось там немало. Глава ссыльной семьи князь Алексей Григорьевич в 1734 году умер, и князь Иван теперь стал старшим в семье. Но распри между Долгоруковыми происходили по-прежнему, и вся горесть семейных распрей падала на долю несчастной жены, Натальи Борисовны.
Долгоруковы, несмотря на строгие инструкции о содержании ссыльных, пользовались особым покровительством своих приставов и караульных офицеров. Даже сам воевода березовский, добрый и благодушный старик Бобровский, и его жена часто бывали в гостях у опальных, принимали их у себя, присылали им «разную харчу» и дарили их песцовыми и другими мехами. Князь Иван Алексеевич и его жена, в свою очередь, не скупились на благодарности воеводе.
Князь Иван, общительный от природы, скоро и в Березове завел не только знакомство, но даже дружбу с офицерами местного гарнизона и с теми, которые наезжали в Березов, а также с духовенством и горожанами. Особенно близко сошелся он с флотским поручиком Дмитрием Овцыным, и эта дружба и погубила Долгоруковых. Под влиянием нового знакомства князь Иван вспомнил свою прежнюю разгульную и бесшабашную жизнь, стал кутить и бражничать с новыми знакомыми и в пьяном виде позволял себе говорить много лишнего.
Он резко и неосторожно выражался о государыне Анне Иоанновне и о царевне Елизавете Петровне, о временщике Бироне и о других придворных «креатурах». Эти рассказы занимали его слушателей, и они нарочно подзадоривали его.
– Эх, братцы, ныне наша фамилия и род совсем пропали, – с отчаянием в голосе заметил однажды подгулявший князь Иван своим гостям-приятелям офицерам и приказным. – Между тем наш род очень велик – мы происходим от первого князя Рюрика и от святого князя Владимира, а теперь мы в большом несчастье и в бедности. Ведомо ли вам, откуда вся наша бедность и несчастье?.. Все, все от нее, от царицы Анны!
– Ванюша, перестань, оставь! Что ты тут городишь… разве можно? – предостерегала мужа Наталья Борисовна.
– А почему же нельзя?.. Разве грех – правду говорить? Молчать не стану, говорить хочу. Тишин, а Тишин, правду я говорю или нет? – обратился князь Иван к новому своему гостю, тобольскому таможенному подьячему Тишину, который по делам службы часто приезжал в Березов.
– Да, да, так, – ответил тот.
– А ты не дакай, а сказывай: правду я говорю?
– Ну, ну, хорошо… правду.
– Ты боишься, Тишин, что в ответ попадешь… проведают… Кажись, фискалов да сыщиков между нами нет, – оглядывая своих гостей, проговорил князь Иван.
– Нет! Разумеется, нет.
– А если нет, то говорить можно. Кроме царицы Анны, есть у нашей семьи другой ворог – царевна Елизавета.
– Да замолчишь ли ты, замолчишь?! – чуть не крикнула на мужа княгиня Наталья Борисовна.
– Кроме того, самые злейшие наши враги – Бирон, бывший конюх, и наушник Левенвольд… Этот самый Левенвольд за мою жену сватался, за Наталью Борисовну, а я невесту-то у него и отбил… Вот и злится на меня проклятый немец, – нисколько не обращая внимания на возражения жены, продолжал Иван Алексеевич. – Теперь немцы при дворе большую силу забрали… им все чины, им ордена и почести, а нас, природных бар да князей, в ссылку, в Сибирь.
Такие и подобные им разговоры часто происходили у Долгоруковых, и на опальных полетели доносы в Петербург. Однако особых последствий эти доносы не имели: правительство ограничилось лишь приказом не выпускать Долгоруковых из острога; у них были отобраны и описаны некоторые вещи, а также было возбранено принимать горожан.
Но, несмотря на это, березовские жители и приезжие не переставали посещать опальных.
Особенно часто стал у них бывать подьячий Тишин, некрасивый сорокалетний вдовец. Ему пришлась по нраву красивая и неприступная княжна Екатерина, «разрушенная царская невеста». Так же как пристав Шмыгин некогда сватал за себя княжну Марию Меншикову, тоже «разрушенную» царскую невесту, – так теперь и приказный Тишин, прельстясь красотою княжны Екатерины, возымел желание жениться на ней. Тишин слыл за богатого, имел свой дом и хозяйство. Он был вполне уверен, что отказа со стороны княжны Екатерины и ее брата князя Ивана не будет, и, не долго думая, решился сделать княжне Екатерине предложение.