Как-то утром, воспользовавшись моментом, когда княжна была одна, Тишин решился приступить к делу; для этого он нарядился по-праздничному и смело сказал княжне:
– Мне бы, Катерина Алексеевна, надо с тобою поговорить.
– О чем нам говорить? – чуть не с отвращением промолвила княжна, которой очень не нравился подьячий.
– Есть о чем.
– Ну, говори, если есть о чем. Только скорее, я спешу.
– Сейчас, сейчас… Вот видишь ли, Катерина Алексеевна, ты пришлась мне по нраву… Я к тому же богат – у меня есть свой угол, и про черный день я скопил немало денег.
– Все твое при тебе и останется… Я никак не пойму, зачем ты это мне говоришь?
– А вот сейчас узнаешь. Я… я жениться на тебе задумал, – сразу выпалил Тишин.
– Ты?.. ты задумал жениться на мне? – меняясь в лице, тихо переспросила у подьячего княжна Екатерина.
– Известно, я… а то кто же… Чай, обрадовалась?
– Ну как мне не обрадоваться!.. Чай, женою подьячего мне лестно быть, – едва превозмогая свой гнев и закусывая от страшного волнения губы, промолвила княжна.
– Так по рукам, что ли?
– Да, да…
– Стало быть, честным пирком и за свадебку?
– Да, да…
– Я так и знал, что отказа мне не будет… потому быть моей женой лестно всякой девице… С твоим братом, что ли, надо еще поговорить?
– Не советую… Если ты скажешь ему хоть половину того, что сказал мне, то быть тебе, подьячему, битым.
– Как! За что? – тараща глаза от удивления, спросил у княжны Тишин.
– За твою, подьячий, дерзость. Разве свататься за меня не дерзость? Вон! Поди вон! – повелительно крикнула княжна, показывая ему на дверь.
– Да ты что же?.. Смеешься, что ли, надо мною? То радуешься, что я хочу жениться на тебе, то вон гонишь!
– Ступай вон, не то позову своих и тебя, дерзкий, палками прогонят.
– Так ты вот как? Хорошо… это тебе даром не пройдет… Спесива ты была царской невестой, да сплыла… Постой, я покажу вам всем, как надо мною глумиться… будете помнить! – погрозил Тишин и вышел из горницы, сердито хлопнув дверью.
– Что же это?.. Господи! До чего я дошла?! Какой-то подьячий смеет предложение делать мне, бывшей невесте императора… О горе, горе мне!.. За что эта напасть? За что эта ужасная мука? Что я сделала? Чем провинилась? За что меня преследуют? Даже и тут, в дальней ссылке, мне не дают покоя! – Рыдала княжна Екатерина Долгорукова, оскорбленная до глубины души грубым предложением Тишина.
Действительно, сватовство к Екатерине Долгоруковой не прошло для Тишина даром; княжна пожаловалась на него своему брату и его приятелю, поручику Овцыну.
– Вот до чего я дожила, вот до чего дошла, что пьяный подьячий смеет свататься за меня!.. Сирота я горькая, беззащитная… некому и заступиться за меня, – со слезами проговорила княжна Екатерина.
– Как некому заступиться? А меня-то вы забыли? Нахал Тишин жестоко поплатится за свое сватовство, – грозно проговорил поручик Овцын, неравнодушный к «разрушенной царской невесте», и с двумя своими товарищами жестоко избил Тишина.
Однако последний был злопамятен; он затаил на время свою обиду и стал выжидать случая отплатить обидчикам. Это не замедлило представиться ему.
Как-то раз князь Иван, будучи под хмельком и нисколько не стесняясь и не боясь Тишина, стал говорить не с должным уважением про императрицу Анну Иоанновну, а первейшего министра Бирона всячески поносил и ругал.
– Эх, князь, напрасно ты так говоришь, право, напрасно! Держать бы тебе надо свой язык за зубами, – как бы увещевая Долгорукова, сказал ему Тишин.
– Я правду говорю.
– Смотри, как бы тебе за эту «правду» не пришлось поплатиться.
– Что же, или ты доносить на меня думаешь? – презрительно спросил князь Иван. – Так разве ты забыл, что доносчику первый кнут? Да и где тебе доносить! Тебе не поверят: ты стал такой же сибиряк, как и я… Станешь на меня доносить, тебе же голову снесут.
– Я и не думаю на тебя делать донос, – проговорил подьячий.
– А кто же доносчиком на меня будет? Ты знаешь? – спросил у подьячего захмелевший князь Иван.
– Знаю, – ответил Тишин. – Ваш пристав.
– Это майор Петров? Ну нет, он на нашей стороне, он задарен и доносить на нас не будет.
Князь Иван говорил правду: пристав Петров был в хороших отношениях с ссыльными Долгоруковыми, и когда подьячий Тишин пожаловался ему на них, то он не обратил никакого внимания на эту жалобу и замял дело.
Тогда Тишин подал донос сибирскому губернатору, причем уже, кроме Долгоруковых, обвинял и Петрова, и березовского воеводу Бобровского за послабления им.
Результатом этого доноса было прибытие в Березов капитана сибирского гарнизона Ушакова, родственника знаменитого начальника тайной канцелярии. Тот явился в мае 1738 года инкогнито, но с секретным предписанием. Ему было поручено прикинуться присланным по повелению императрицы будто бы для того, чтобы разузнать о житье-бытье Долгоруковых и улучшить их положение.
Быть может, несчастным узникам блеснул даже с его приездом луч надежды на избавление от заточения. Ушаков отлично сыграл роль. Он познакомился с Долгоруковыми, с разными березовскими жителями и священниками, водил с ними хлеб-соль, вступал в беседы и таким образом под рукой узнал все, что ему было нужно. В результате немедленно же по его отъезде в Березове был получен приказ из Тобольска – отделить князя Ивана от жены, братьев и сестер.
Иван Алексеевич был заключен в тесную землянку, где его еле кормили, и притом самой грубой пищей. Землянка была так тесна, что в ней с большим трудом мог поместиться один человек.
Новое несчастье, обрушившееся на князя Ивана, повергло Наталью Борисовну в страшное горе и отчаяние. Несколько раз порывалась она приблизиться к землянке, где томился ее несчастный муж, но солдаты отгоняли ее прочь. Наконец как-то ей удалось вымолить у солдат, чтобы они дозволили ей подойти к землянке, и то ночью.
Крадучись и оглядываясь по сторонам, Наталья Борисовна с небольшим узелком подошла к месту заточения мужа.
– Что, голубчик, можно ли мне хоть издали увидеться с мужем? – обратилась она, чуть не плача, к одному из сторожевых солдат.
– Можно-то можно, да боязно! – ответил ей солдат. – А вдруг увидит?
– Кому увидать, голубчик? Теперь все спят.
– И ты бы спала, а то ишь, шляешься ночью, – огрызнулся на княгиню Долгорукову другой сторожевой солдат.
– Умолкни, Петруха, не смей так говорить: у княгини святая душа!.. – остановил товарища первый солдат. – Подходи, княгинюшка, подходи поближе да стукни в дверь!
Княгиня тихо постучала в дверь и в небольшом отверстии землянки, заменяющем оконце, увидела страдальческий облик своего злополучного мужа.
– Господи!.. Натальюшка, ты ли?! – послышался дорогой ей голос, прерываемый рыданиями. – Да как тебя допустили?
– Выплакала, вымолила у солдат… вот и допустили…
– Голубка моя сердечная, сколько горя, сколько несчастья со мною ты увидала!.. Мученица ты, Натальюшка, мученица!
– Не я, а ты – мученик, ты – страдалец.
– За прошлое, за былое несу наказание. Люди злы, они ищут моей погибели, и чувствуется, что мне не миновать казни. Да, да, враги не дадут мне на свете жить; они всю подноготную поднимут, все переберут и обвинят меня в ужасном преступлении. Но я смерти не боюсь, мне страшен позор. Слушай, дорогая, святая моя!.. Когда меня не станет, оправдай меня перед сыном, скажи, что я невинно пострадал по наговору злых людей и нашего родового имени ничем позорным не запятнал. Я был молод, были грехи, за славой я бежал, и в этом вся моя вина. Только научи нашего сына молиться за несчастного отца.
– Он и то за тебя молится, Иванушка.
– Научи Михаила не мстить моим врагам, служить душой и сердцем земле родной, чтить государыню и ей повиноваться. Ну, прощай, Наташа! Ступай, храни тебя Господь!.. Еще увидят тебя здесь, тогда и тебе, и мне, и сторожевым солдатам будут беды. Спасибо тебе, голубка! Скажи спасибо от имени несчастного князя Ивана и солдатам, что стерегут меня, за то, что твои мольбы и слезы нашли отклик в их сердцах. Ступай!
– Завтра ночью я, Иванушка, опять к тебе приду.
– Приходи, будь ангелом моим! Поцелуй и перекрести за меня Мишеньку. Скажи, что из тюрьмы его отец шлет ему благословение.
Наталья Борисовна, заливаясь слезами, отошла от землянки. И каждую ночь до того дня, как князя Ивана тайно увезли в Тобольск, она приходила к мужу, подкрепляла его своими словами и советами и приносила пищу.
Солдаты не останавливали ее.
– Эх, если и пострадать нам за нее придется, то знать будем, что страдаем за святую душу, – говорили они.
В конце августа 1738 года князь Иван Долгоруков и двое его братьев, Николай и Александр, а также воевода Бобровский, майор Петров и поручик Овцын, трое березовских священников, один диакон, слуги Долгоруковых и шестьдесят березовских обывателей в глухую дождливую ночь были взяты капитаном Ушаковым, посажены на небольшой карбас и отправлены в Тобольск. Там была образована для настоящего дела особая экспедиция под начальством Ушакова и поручика Василия Суворова. Начались обычные допросы с пристрастием и розыском.
Иван Долгоруков пробовал было запираться, но пытка вынудила его сказать более, чем он хотел.
В Тобольске его содержали в сырой, душной тюрьме, с тяжелыми цепями на ногах и на руках, причем приковали его даже к стене. Положение князя Ивана было ужасно. Он лишился сна и аппетита; разлука с женой и другие нравственные потрясения мучительно подействовали на него; он впал в страшное нервное раздражение, был близок к помешательству и в полубреду стал передавать все подробности о составлении подложной духовной императора-отрока Петра II.
Начались новые розыски, новые допросы, а с ними и пытки. Ушаков и Суворов предложили князю Ивану шестнадцать вопросных пунктов. Его допрашивали о «вредительных и злых словах» к поношению чести ее императорского величества и цесаревны Елизаветы, о разговорах с Тишиным по поводу его намерения донести, о майоре Петрове, о книге в похвалу его величества, о коронации Петра II, о другой книге киевской печати, «якобы о венчании брака» Петра II с княжною Екатериною, о патентах, о разных березовских знакомых, преимущественно об Овцыне, о подарках Петрову и Бобровскому, о его переписке, а главным образом о подробностях составления, подписания и уничтожения духовного завещания Петра II.