Сразу же по кончине императрицы Меншиков показал свою власть, и некоторые родовитые вельможи принуждены были покинуть не только двор, но и Петербург. Прежде всего Меншиков постарался отдалить от императора Петра II Долгоруковых и для этого из дворца перевез юного императора в свой новый роскошный дом.
Петр не любил Меншикова. Да и мог ли он любить человека, который наделал так много зла его покойному отцу, царевичу Алексею? С большой неохотой ехал Петр в дом временщика.
– Ах, Наташа, как в ссылку иду я в дом Меншикова, ненавистен он мне, да и дом его, и его дочь, моя невеста, так же ненавистны, – тихо сказал он, расставаясь с сестрой.
– А ехать тебе, Петя, надо.
– Да, надо… Но я скоро, Наташа, снова вернусь во дворец, только уже не таким, как теперь уезжаю из дворца, – значительно посмотрев на сестру, проговорил император-отрок и крепко обнял ее.
– Поедемте, государь, все готово, – торопил Меншиков Петра. – В моем доме, государь, вам скучно не будет. Я и моя семья постараемся доставить вам всякое удовольствие. Мы все так вас любим, а в особенности моя старшая дочь.
– Вы думаете? – быстро спросил Петр у Меншикова.
– Я уверен, государь.
Меншиков видел и сознавал, что его дочь Мария не нравится государю, но это не мешало ему надеяться, что он станет тестем императора.
«Тогда я буду на высоте величия. О, тогда все мои враги будут трепетать предо мною, и власть моя будет тогда неотъемлема! Я – тесть императора. И во что бы то ни стало я достигну этого» – так раздумывал Меншиков дорогою, сидя в роскошной карете, рядом с императором Петром, которого он вез в свой дом.
Увы! Его враги, во главе которых стояли Долгоруковы, не дремали и деятельно подготовляли способы к свержению его. Путь для этого у них был – князь Иван Долгоруков, к которому Петр II был чрезвычайно привязан. Хотя император и был временно разлучен со своим любимцем, но Долгоруковы не теряли надежды на то, что он настоит на возвращении к себе князя Ивана Алексеевича, а тогда вновь явится для них возможность воздействовать на монарха-отрока в желательном для них направлении и наконец добиться низвержения всесильного Александра Даниловича.
– Что это, княжич, ты не весел, что свою буйную головушку повесил? – весело проговорил Левушка Храпунов, подходя к своему задушевному приятелю, Ивану Алексеевичу Долгорукову, сидевшему за столом в таверне, что находилась на «проспекте», близ реки Невы.
Эта таверна называлась «Рог изобилия», и ее содержал немец Карл Циммерман. Она в то время играла немаловажную роль: в нее с целью кутежей собиралась вся знатная молодежь, а также и офицеры. Карл Циммерман умел потрафлять своим высокородным гостям, и золото из карманов гостей, посещавших «Рог изобилия», переходило в большие карманы угодливого немца.
Молодой князь Иван Долгоруков часто бывал у Циммермана в таверне и оставлял там много денег со своим товарищем, офицером Преображенского полка Храпуновым.
– А, Левушка, здорово! – поднимая голову и радуясь приходу товарища, промолвил он.
– Да с чего ты, Иванушка, голову-то свою опустил? – переспросил у товарища офицер Левушка Храпунов. – С Меншиковым не поладил, что ли?
– Что Меншиков? Не страшен он мне, Лева!
– Ты правду говоришь, Иванушка, бояться Меншикова тебе не след. Против него у тебя есть защитник посильней и могущественнее Меншикова.
– Ты про государя говоришь? Так до него меня теперь не допускают. Меншиков к себе увез государя и стережет его, как цербер. Ну да авось не надолго. Петр-то Алексеевич сильно меня любит и, наверно, скоро призовет к себе! Да и впрямь, кто лучше меня его повеселить да позабавить может! Эх, скорей бы это случилось! Уж посмеемся мы тогда над Алексашкой!
– Тише, Иванушка, что ты кричишь? У Меншикова везде есть уши и глаза.
– Дай только подрасти императору, он обрубит у Меншикова долгие уши и выколет его не в меру зоркие глаза.
– Ох, Иванушка, с тобой как раз наживешь беду немалую. Тебе хорошо: у тебя, говорю, есть заступа. А за меня кто заступится?
– А я-то? Забыл про меня? Меншикову хотелось услать меня из Питера куда-нибудь подальше, да не пришлось.
– Император заступился за тебя?
– Да! Меншиков задумал женить государя на своей дочери, но это ему не придется, – посматривая из предосторожности по сторонам, тихо проговорил князь Иван.
– Как не придется? Да ведь княжна Мария Александровна уже объявлена невестой государя.
– Что же из того? Только объявлена. А ведь и в самый девичник часто свадьбы расходятся.
– Знаешь, Иванушка, лучше оставим про то говорить. Не место и не время. Ты лучше скажи мне причину своей печали.
– Что говорить! Ты моему горю, Левушка, не поможешь.
– А кто знает? Может быть, и помогу. Ты только скажи… Ведь знаешь, что я для тебя вдрызг расшибусь.
– Спасибо, спасибо, Левушка… Слушай… влюблен я…
– Так с того и тоскуешь? Это на тебя не походит.
– А ты спроси, товарищ, в кого я влюблен-то?
– В кого, в кого?
– В графиню Шереметеву.
– Неужели Наталью Борисовну полюбил? Да как это тебя угораздило?.. Графиня Наталья Борисовна не по тебе…
– Знаю, Левушка, знаю! Не стою я ее. Она святая, а я… Ну что я против нее?.. Бесшабашный гуляка.
– Да расскажи, Иванушка, как это случилось?
– Увидал я графиню Наталью, и она душу мою озарила. Видал ты, Левушка, когда-нибудь Наталью Борисовну?
– Раз только видел.
– Ну, ну, что? Какой она тебе показалась?
– Только и могу сказать тебе, Иванушка: красота графини Натальи Борисовны какая-то особая, не человеческая.
– Именно, именно… Сам я, Левушка, сознаю, что любить такую девушку мне не след. Она выше любви, я… я не смею любить графиню Наталью и все же люблю ее.
– Посватайся.
– Что ты, что ты! Какой я жених? Да графиня за меня и не пойдет. Ей все мои «художества» известны, и смотрит она на меня как на бесшабашного пропойцу и кутилу.
– Что же ты намерен делать? – спросил Храпунов.
– Пить, гулять – может, в разгульной жизни я позабуду свою любовь и в пьянстве найду себе утеху, – с тяжелым вздохом ответил товарищу князь Иван.
– Эх, сердечный мой! Жаль мне тебя, а помочь тебе мне нечем.
– И не надо, Левушка, предоставь меня моей судьбе. А есть у меня предчувствие, что судьба до добра меня не доведет.
– Полно, Иванушка, не пеняй на судьбу. Она тебя балует, и счастье улыбнется тебе.
– Эх, Левушка, счастье мое непрочно. Есть у меня приятели, а больше того – недругов, и сила на их стороне. Ну да и то молвить, не боюсь я их, не боюсь. Я всей душой люблю государя и до гроба – его слуга верный и преданный. Как ни силен, как ни могуществен светлейший князь Меншиков, забрать в руки царственного отрока я не дам! – твердым голосом проговорил Иван Долгоруков.
– Тише, Иванушка, тише! – испуганно промолвил его собеседник. – За нами следят.
– Кто, кто?
– Оглянись назад и увидишь.
Долгоруков быстро обернулся и увидал какого-то закутанного в плащ человека в нахлобученной треуголке, закрывавшей половину его лица.
– Видишь? – тихо спросил у Долгорукова Храпунов.
– Вижу… кто это?
– Секретарь Меншикова, Зюзин; я узнал его. Беда, если он подслушал наш разговор!
– А это я сейчас узнаю! – И Долгоруков направился к столу, за которым сидел личный секретарь Меншикова, Зюзин, душой и телом преданный ему. – Послушайте, вы… господин фискал, за благо даю вам совет: пересядьте за другой стол, не то быть тебе битому, – громко и угрожающим тоном промолвил ему молодой князь.
– Кто дал тебе право, господин офицер, наносить мне оскорбление? – тихо спросил Зюзин, меняясь в лице.
– В моих словах оскорбления не видно, а что я назвал тебя фискалом, так эту кличку ты вполне заслужил…
– Ты… ты, князь, ответишь за меня.
– Может быть. А чтобы уж заодно отвечать, я, кстати, поколочу тебя… Вон, крапивное семя! – грозно крикнул на Зюзина князь Иван, замахиваясь на него.
Личный секретарь Меншикова почел за благо ретироваться при громком хохоте всех находившихся в таверне.
Это происшествие с Зюзиным не прошло даром ни для князя Ивана Долгорукова, ни для его приятеля Храпунова. Гнев Меншикова обрушился на них обоих, в особенности на бедного Левушку. Несмотря на то что он в оскорблении Зюзина не был виновен, его, по приказу фельдмаршала Меншикова, посадили «под строгий караул» при полку. Что касается Долгорукова, то он был любимцем императора, а потому Меншиков волей-неволей принужден был щадить своего врага. За скандал в таверне Долгоруков поплатился только тремя днями ареста, но за этот арест еще более возненавидел Меншикова и вместе со своими именитыми родичами стал всеми силами стараться расстроить брак Петра II с дочерью Меншикова.
Император-отрок так привязался к Ивану Долгорукову, что не хотел разлучаться с ним и требовал, чтобы тот всегда находился при нем. Это исполнялось, князь Иван приобрел огромное влияние на государя, и могущественный Меншиков был ему теперь нисколько не страшен.
Петр все более и более стал охладевать к своему первейшему министру и регенту, вследствие чего могущество Меншикова пошатнулось. В державном отроке Петре II стал просвечивать нрав его великого деда: он требовал беспрекословного исполнения своих приказаний, не любил никаких возражений.
Петру не нравилось пребывание в доме Меншикова, и он с нетерпением ждал того дня, когда ему можно будет выехать в летнюю резиденцию, то есть в Петергоф, где для него отделывали дворец.
К своей невесте Петр тоже не благоволил и не старался скрывать это. Он по целым неделям не видался со своей невестой и всячески избегал встреч с нею.
Княжна Мария и прежде мало верила, что государь женится на ней, а теперь еще более сомневалась в этом, видя, что отношения между ее честолюбивым отцом и державным женихом обострились.
– Матушка, никогда, никогда мне не быть женою государя! – сказала она однажды матери. – Он смотреть на меня не хочет, избегает даже встречаться со мною.