– Герцог, что ты говоришь! – гневно проговорила Анна Иоанновна.
– Простите, государыня, говорю правду.
– Этой правдой ты и на меня и на себя навлечешь народную ненависть. Ты слишком жесток, Иоганн… Смотри, не отплатил бы тебе народ тем же.
– Я никого и ничего не боюсь, ваше величество, лишь бы вы были ко мне милостивы.
– В этом, кажется, ты не можешь сомневаться, – ласково проговорила государыня Бирону, протягивая ему свою руку.
– О ваше величество! Я безмерно счастлив вашей милостью, – целуя руку государыни, с чувством проговорил Бирон. – Хоть у меня и есть очень сильные враги, но я не боюсь их, – заискивающим голосом добавил он.
– Назови мне их.
– Извольте, государыня! Первый очень сильный мой враг – это кабинет-министр Волынский.
– Ты уже слышал от меня, что Волынский – верный и преданный мне и государству человек, – с неудовольствием проговорила Анна Иоанновна.
– Со вчерашнего дня я навлек на себя еще большее нерасположение господина Волынского. Я приказал арестовать его любимейшего и преданного ему чиновника, ваше величество.
– За что? По какому делу?
– По делу ссыльных Долгоруковых, ваше величество.
– Господи, как все это мне надоело, как прискучило!.. Эти Долгоруковы… Ну, что вы хотите делать с ними?
– Это – дело суда, государыня.
– Зачем ты, герцог, трогаешь Волынского?
– Помилуйте, ваше величество, я и не думаю его трогать.
– Нет, трогаешь, трогаешь, – сердито, нервным голосом проговорила Анна Иоанновна. – Зачем ты приказал арестовать его чиновника, зачем? Ты сделал это просто по злобе на Волынского.
– Храпунов, государыня, находится в сильном подозрении по делу Ивана Долгорукова.
– Какой такой Храпунов?
– Чиновник Волынского, ваше величество.
– Храпунов, Храпунов… фамилия мне знакома, хорошо знакома… Ну, все равно, отпусти его, Иоганн!
– Это невозможно, ваше величество. Пока не выяснится суть дел и преступлений Долгоруковых, Храпунова нельзя освободить из-под ареста. Его допрашивал генерал Ушаков. Храпунов был в большой дружбе с Иваном Долгоруковым и женат на его сестре.
– На которой? Ведь, помнится мне, у него две сестры – Екатерина и Елена.
– Этого не знаю, ваше величество.
– Надо узнать и доложить мне.
– Слушаю, ваше величество.
– Теперь того и жди – приедет ко мне Волынский и станет просить за своего чиновника.
Императрица не ошиблась – действительно, ей вскоре же после ухода Бирона доложили о приезде Волынского.
Артемий Петрович вошел к государыне сильно расстроенный и, кланяясь ей, произнес:
– Простите, ваше величество, мой приход потревожил вас.
– Что делать, уж такова моя доля. Ты, Артемий Петрович, по делу ко мне?
– Так точно, ваше величество. Дело спешное, от него зависит участь, а может быть, и жизнь человека. К вам, ваше величество, я пришел за правосудием, выслушайте меня, вашего преданного и верного слугу.
– Ну, говори, говори… слушаю.
– Государыня, меня лишили верного, исполнительного чиновника, скорее помощника, а у молодой жены отняли мужа, – горячо проговорил Артемий Петрович.
– Я что-то плохо понимаю тебя. Ты говоришь про Храпунова, что ли?
– Про него, государыня… Вашему величеству уже сказали…
– Да, сказали, его подозревают в соучастии с Иваном Долгоруковым.
– Это подозрение ни на чем не основано: Храпунов был всегда верным слугою своей родине.
– Ну, если он не виновен, то его выпустят.
– Я нижайше прошу, ваше величество, отдать тотчас же приказание освободить Храпунова. Ваше величество, будьте правосудны и милосердны, возвратите бедной женщине мужа, она будет молиться за вас всю жизнь…
– Как же это?.. Вдруг без герцога.
– Вы – монархиня властная. При чем же тут, ваше величество, герцог?
– Какой ты, Артемий Петрович, скорый. Тебе бы все вдруг! Надо подумать, посоветоваться. Я поговорю с герцогом завтра же и твоего чиновника освободят из-под ареста.
– Позвольте, ваше величество, мне сказать несколько слов.
– Довольно, довольно, Артемий Петрович!.. Я наперед знаю, про что ты станешь сказывать. Ты будешь говорить про народные бедствия, неурожаи, пожары и про другие обиды и напасти и, по обыкновению, станешь винить в том герцога, хоть он в этом нисколько не виновен, – с неудовольствием промолвила Анна Иоанновна, искоса посматривая на Волынского.
– Ваше величество, не я один говорю – про это говорит весь ваш народ.
– Оставь, пожалуйста, оставь! Нынче праздник. Вы мне и в праздник не дадите вздохнуть. И так невесело, а ты еще своими словами больше тоску на меня наводишь.
– Простите меня, всемилостивейшая государыня, – низко кланяясь и подавив в себе вздох, проговорил Волынский.
– Бог простит, голубчик. Мы с тобою как-нибудь… герцогу я не дам своевольничать, он не смеет. Мы обо всем с тобою поговорим, Артемий Петрович. А теперь, Артемий Петрович, не отравляй мне праздничного дня. Хочу я скуку разогнать, с фрейлинами песни попеть. Ах да, кстати: ну, как задуманное нами машкерадное зрелище в ледяных хоромах?
– Дело подвигается вперед как нельзя лучше, ваше величество: мною посланы нарочные почти во все губернии, а также и ко всем инородцам. Я выписываю по двое, то есть по одному мужчине и по женщине.
– Хорошо, хорошо!.. Старайся, голубчик Артемий Петрович, может быть, это хоть немного разгонит мою хандру. А знаешь, я надумала в ледяных хоромах устроить для новобрачных спальню: желаю женить нашего шута князиньку Голицына на дуре-калмычке Бужениновой. То-то будет парочка: шут-князинька и шутиха-калмычка. Вот в ледяных хоромах мы и справим их свадьбу. Ведь преотлично я придумала? – уже весело проговорила государыня.
– Как нельзя лучше, ваше величество.
– Не все заниматься делами, надо веселью и потехе уделить час-другой. Ну а теперь ступай к себе, Артемий Петрович, будь покоен, я прикажу выпустить твоего чиновника. Как его фамилия, я все забываю? Ах да, Храпунов.
Волынский стал откланиваться; государыня милостиво протянула ему свою руку, и Артемий Петрович, с должным почтением поцеловав ее, удалился. Императрица приказала позвать своих фрейлин, стала слушать их пенье и сама подпевала им.
Прошел день, другой, неделя, а Храпунов все томился в тюрьме – о его освобождении не думали. Герцог Бирон, чтобы досадить Волынскому, убедил государыню, что выпускать Храпунова из-под ареста никак нельзя, потому что есть улики, ясно говорящие о том, что он находился в сообщничестве с князем Иваном Долгоруковым.
– Но как же это? Ведь я дала Волынскому слово освободить этого Храпунова, – с досадою проговорила государыня Анна Иоанновна. – Он станет спрашивать. Что же я ему скажу?
– Скажите ему, что вы не мирволите преступникам, а караете их, – холодно произнес Бирон.
– Неужели Храпунов – такой преступник?
– Он – близкий человек Ивана Долгорукова и должен быть наказан. Генерал Ушаков нашел против него улики.
– Какие такие?
– Я сам, государыня, хорошо не знаю какие, но только улики есть.
– Узнай, Иоганн, и скажи мне, кто уличает Храпунова. Впрочем, я сама спрошу у Ушакова.
Между тем тобольская экспедиция усердно работала над разбором дела Долгоруковых. В него было замешано до полусотни лиц, в числе их находились и караульные офицеры, и часовые, майор Петров и поручик Овцын, несколько березовских подьячих и «отставные дворяне», и «дети боярские», дворовые князя Ивана, и даже священники. Неудивительно после этого, если замешан был и Левушка Храпунов, которого держали под арестом в Шлиссельбургской крепости.
Правда, из замешанных многих отпустили, но девятнадцать человек из них подверглись строгой каре: майору Петрову в Тобольске отрубили голову в июне 1739 года, священники были биты кнутом и разосланы по дальним сибирским городам, а караульные офицеры разжалованы в рядовые. Что касается Храпунова, то никаких улик в том, что он был в сообщничестве с Иваном Долгоруковым, не было, однако отпустить его Бирону, по злобе на Волынского, не хотелось, и его оставили в Шлиссельбургской крепости.
Там же шли строгие, «с пристрастием» допросы доставляемых в крепость Долгоруковых. Инквизицией над ними управляли из Петербурга два Андрея Ивановича – Остерман и Ушаков, а за ними стояла целая толпа врагов и недоброжелателей несчастных ссыльных князей Долгоруковых.
Целый год тянулись допросы в Шлиссельбурге; начавшись в октябре 1738 года, они окончились в октябре 1739 года.
Этот процесс не мог не обратить на себя внимания и в России и за границей. Униженная и оскорбленная фамилия временщиков снова воспрянула через десять лет! Все с напряженным вниманием следили за ее дальнейшей судьбой, но никто ничего не знал определенного относительно того, зачем везут в Шлиссельбург Долгоруковых с разных концов России. И вот иностранные дипломаты стали прислушиваться к слухам и толкам и заносить их в свои депеши и в заграничные листки и журналы.
В то время Россия переживала трудное для нее время, и почва для слухов была обильная. Начались преследования родовитых русских людей. Граф Апраксин, князь Волконский, князь Алексей Михайлович Голицын, обращенные в придворных шутов, играли в чехарду в спальне больной императрицы, кудахтали, сидя на лукошках с яйцами, и нежно заботились о здоровье царской собачки. В 1737 году была низложена вся фамилия Голицыных; вождь верховников в 1730 году князь Д. М. Голицын был заключен в Шлиссельбург, его сыновья и другие родичи сосланы кто в Казань, кто в Астрахань, кто в Сибирь.
Носились слухи, что Долгоруковы замышляли государственный переворот в пользу принцессы Елизаветы Петровны; рассказывали даже подробный план этого переворота. Заговорщики находились будто бы в сношениях со Швецией и Францией. При ожидавшемся всеми поражении русской армии в Молдавии шведские войска должны были вступить в пределы России, что явилось бы сигналом к перевороту. Предполагалось императрицу заключить в монастырь, произвести еще более короткую расправу с герцогом Бироном, а принцессу Анну Леопольдовну и герцога Брауншвейгского, помолвка принцессы с которым была почти улажена, отправить обратно в Германию. Затем хотели вообще прогнать всех немцев и в заключение всего провозгласить императрицею Елизавету Петровну, обвенчав ее с Александром Нарышкиным, жившим с 1730 года за границей.