[251]. Никогда еще Россия не имела такого авторитета и могущества на международной сцене, как это произошло в период кратковременного царствования, умного, проницательного, настойчивого императора, каким был Павел I.
11 марта 1801 г. государь был убит предателями, русскими масонами, состоявшими в английской ложе. И. П. Панин, скрывавший перед Павлом I свои про английские взгляды, открыто начал проводить политику сближения с Англией, которая закончилась 17 июня подписанием в Петербурге морской конвенции между Англией и Россией.
Подводя итоги «индийского похода», приходится констатировать, что он стоил жизни пяти тысячам казаков, оставшихся лежать в земле Азии. Но с другой стороны он был вполне взвешен и обдуман, его претворение в жизнь давало бы России расширить свое влияние на Восток, ослабив, таким образом, английское. С другой стороны его реализация вполне возможно изменила бы и ситуацию на Кавказе и не привела бы к затяжной и кровопролитной Кавказской войне, разразившейся через четверть века. История и России, и Европы была бы другой…
Увы, история не терпит наклонение сослагательное.
Чуть ли не первым указом нового русского императора Александра I, был рескрипт генералу В. П. Орлову, подписанный 12 марта: «Господину генералу от кавалерии Орлову 1-му. По получении сего повелеваю Вам со всеми казачьими полками, следующими ныне с Вами по секретной экспедиции, возвратиться на Дон и распустить их по домам»[252].
Итоги деятельности Павла I по восстановлению Ордена св. Иоанна Иерусалимского
Подводя итог анализу внешней политики Павла I по отношению к Ордену св. Иоанна Иерусалимского, необходимо отметить его продуманную и взвешенную реакцию на происшедшие события. Действия Павла I были признаны правильными не только самими членами ордена — рыцарями, но и главами практически всех государств Европы. В то же время большинство российских как дореволюционных, так и советских историков не понимали «мальтийскую затею» Павла Петровича, и происходило это из-за непонимания специфики особого этапа средиземноморской политики, которую разрабатывала Россия в конце 90-х годов XVIII в.
Как отметила А. М. Станиславская, «замысел Павла, рассчитанный на то, чтобы прямо или косвенно завладеть Мальтой, не был фантастичен… Однако реальные шансы… в этом отношении были невелики и вследствие численной незначительности русского средиземноморского флота, и в следствие растянутости и уязвимости русских морских коммуникаций»[253].
Однако думается, что главный интерес Павла I к Мальте и Мальтийскому ордену заключался в желании российского императора возродить орден рыцарей св. Иоанна Иерусалимского для борьбы против революционных идей и революций на европейском континенте. Мальтийский орден издавна был хранителем аристократических традиций, что не только импонировало, но и соответствовало замыслу Павла Петровича. Этот интерес императора вполне укладывается в русло формировавшейся в то время общеевропейской идеологии легитимизма, нарушенной революционными событиями во Франции, и вновь возродившейся в эпоху Реставрации, представители которой были далеко не равнодушны к судьбе Мальтийского Ордена. Вот почему мальтийский план Павла I можно считать главным звеном в общей системе легитимизма.
Спустя полтора-два века немало историков, как в России, так и за рубежом пытаются объяснить действия русского императора относительно Мальтийского ордена его чудачествами, упрощая проблему до абсурда, в то время как его современники имели четкое и ясное представление о мальтийской политике Павла I. В этой связи следует привести мнение весьма осведомленного и проницательного графа А. И. Рибопьера:
«Решение сделаться мальтийским гроссмейстером скрывало в себе честолюбивую, но высокую цель, которая могла бы оказаться весьма плодотворной, если бы она могла быть достигнута. Цель эта была — доставить русскому флоту надежную стоянку в Средиземном море и, кроме того, приобрести для России нравственную поддержку всего европейского дворянства, сильно заинтересованного сохранением целостности мальтийского ордена»[254].
Все эти цели Павел I довольно ясно и недвусмысленно изложил в Именном Указе от 20 декабря 1798 г.[255] В орден могут быть приняты «все, достойные добродетелей предков, все, желающие к сохранению дворянства и к доставлению оному новой славы». Законы и правила ордена «укрепляют узы подлежащего повиновения и предъявляют сильную преграду против бедствий, происходящих от безумной страсти к переменам и новостям необузданным, своевольству мыслей. Орден представляет государствам способы укрепляться в ограждении безопасности и распространении славы»[256].
Итак, каковы же итоги тех реальных действий, которые предпринял Павел I по восстановлению на российской почве Ордена св. Иоанна Иерусалимского?
Е. А. Погосян, анализируя лишь мальтийскую символику в русской культуре в эпоху Павла I, сделала немало интересных наблюдений, которые оказались почему-то не востребованы исследователями. Она первой обратила внимание на тот факт, что сравнение средневекового ордена иоаннитов с павловским Мальтийским Орденом делал еще первый историограф ордена А. Ф. Лабзин в предисловии к первому тому своего исторического очерка. Так, Лабзин писал: «Предмет рыцарей был противоборствовать злу, воевать против неверных… то когда зло восходило до толь высокой степени, как в наши времена? Какой враг, по справедливости более мог почтен быть неверным, как не та мятежная нация. что побудила даже бывших неверных присоединиться к ополчению верных против новых неверных»[257].
Здесь налицо чисто политический выпад. Он сделан ко времени и направлен против французской «заразы», которая изменила само понятие термина «неверный». Теперь он не ассоциируется с вероисповеданием, если даже мусульманская Порта объявила мальтийских рыцарей, в недавнем прошлом своих первых врагов, своими лучшими друзьями в борьбе против французской революции. Е. А. Погосян делает вполне верный вывод: «Неверность состоит в самопроизвольном разрушении человеком веры, законов, общественных связей. Мальтийский Орден противостоит Франции как некое "политическое тело"»[258].
Между прочим, первый русский историк ордена А. Ф. Лабзин называет Орден Св. Иоанна с момента его создания «орденом-государством», основанным «для некоторой особенной цели», которое было утверждено «на особенных законоположениях и связанное особенным узлом»[259].
А в своих дальнейших рассуждениях первый русский историограф ордена обращает внимание, что именно глава ордена иоаннитов, его Великий Магистр в период существования «Иерусалимского королевства», может быть и «иерусалимским государем с титулом защитник "гроба Господня"»[260].
С подобным взглядом мы, конечно же, не можем согласиться. Дело в том, что при существовании Иерусалимского королевства, вряд ли было возможным наличие двух королей сразу, к тому же титул «охранителя Святого Гроба Господня» уже имел в то время орден тамплиеров[261], он же храмовников, храмовых господ, храмовых братьев, воинов Храма[262]. Однако эта натяжка, если ее таковой можно назвать (ведь в то время такие подробности об ордене тамплиеров едва ли знало несколько человек из числа российских читателей), нужна была А. Ф. Лабзину для сопоставления с Павлом I не только как новым главой Ордена св. Иоанна Иерусалимского, но и как главой Русской православной церкви.
Ведь именно Павел I в «Акте, Высочайше утвержденном в день священной коронации», написанном еще 4 января 1788 г. и положенном после прочтения во время коронации, для хранения на престоле Успенского собора Московского Кремля в особый серебряный ковчег, объявляет, что государи российские являются «главою церкви»[263]. И уже позже, в Своде основных государственных законов, в первом разделе, в главе седьмой, пункте 64 дается следующее объяснение: «Император, яко Христианский Государь, есть верховный Защитник и Хранитель догматов господствующей Веры и Блюститель правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния»[264].
А. Ф. Лабзин сравнивал этот поступок Павла I с тем, как поступил в свое время первый король Иерусалима Готфрид Бульонский. Став королем, он «дабы новоприобретенному своему царству через спокойствие и устройство доставить продолжительное существование <…> собрал государственные чины, издал с ними новые законы, которые под именем грамот Святого Гроба хранились в церкви при Гробе Господнем»[265].
Как справедливо замечает Е. А. Погосян, «перед нами ритуал, смысл которого — объявление законов боговдохновенными, охраняемыми высшими силами, направленными на укрепление богоизбранного государства, отождествление государя Павла I с Иерусалимским государством Готфрида (времен крестовых походов)»[266].
Но это было лишь началом деятельности Павла по установлению идей рыцарства на русской земле. Чтобы лучше понять ставшую крылатой фразу А. С. Пушкина, назвавшего Павла Петровича «романтическим нашим императором», следует обратить внимание, что уже в третьей, четвертой и пятой прибавочных статьях Конвенции 17 ноября 1797 г. оговаривается существование капелланов, как назначаемых Гроссмейстером, так и из числа «подданных Его Величества Императора Всероссийского»