омых под конвоем для наказания». «Я сошлюсь», прибавляет Коцебу, «на всех жителей Петербурга, когда бы кто решился упрекнуть меня в преувеличении… О, если бы государь знал это! Он, который сердечно желал счастия своим подданным!» Между тем, на Дону казнен был, вопреки приказанию императора, преданный ему полковник Грузинов, которого Пален и его сообщники не желали допустить в Петербург, а в самом Петербурге лейтенант Акимов, за эпиграмму на построение Исаакиевского собора, сослан был в Сибирь с урезанием языка; пастор Зейдер, обвиненный в том, что имел запрещенные книги в своей библиотеке, — был наказан кнутом; генерал-лейтенант князь Сибирский, по неосновательному доносу, закован был в кандалы и также сослан. Военные вообще чаще подвергались всякого рода взысканиям. Конногвардейский полк в начале 1800 г. переведен был в Царское Село и отдан для обучения великому князю Константину Павловичу; говорили, что, в припадке гнева на оплошность офицеров этого полка, у императора вырвалось даже слово: «в Сибирь!» Штабс-капитан Кирпичников в мае 1800 г., по приговору военного суда, утвержденному императором, прогнан был чрез строй и получил 1000 ударов шпицрутеном. Редкий вахт-парад обходился без наказаний. Из ряда многих странных распоряжений Павла за это время нельзя пройти молчанием того, что в ноябре запрещен был приезд ко двору почти всем лицам, имевшим на это право, за исключением лиц, ближайших к императору, так как они оказались «невежами», аплодируя на придворном спектакле, а в январе 1801 г. прусский купец Ширмер, ходатайствовавший о дозволении учредить общество, «в коем гражданские чиновники, купцы и художники могли бы найти препровождение времени по вечерам», — посажен был на месяц на хлеб и воду, и затем выслан за границу; еще ранее запрещено было офицерам посещать общественные собрания. Разбором всех доносов и усердным не по разуму исполнителем решений императора был, кроме Палена, «гатчинец», генерал-прокурор Обольянинов, не ведавший, что творил. «Время это было самое ужасное, — рассказывает один из его подчиненных, Мертваго: — государь был на многих в подозрении. Тайная канцелярия была занята делами более вотчинной; знатных сановников почти ежедневно отставляли от службы и ссылали на житье в деревни, Государь занялся делами церковными, преследовал раскольников (духоборцев), разбирал основание их секты; многих брали в тайную канцелярию, брили им бороды, били и отправляли в поселение. Словом, ежедневный ужас. Начальник мой стал инквизитором, все шло чрез него, — сердце болело, слушая шепоты, и рад бы не знать того, что рассказывают». Замечательно, что именно в это время, в апреле 1800.г., Павел говорил шведскому послу Стединку; «Меня выставляют за ужасного, невыносимого человека, а я не хочу никому внушать страха». Еще замечательнее, что самое спокойное время в 1800 г. в Петербурге было в сентябре и октябре, когда граф Пален был назначен командовать армией на прусской границе, а должность петербургского военного губернатора с 14 августа исполнял генерал от инфантерии Свечин.
Глава V
Начало заговора для устранения Павла от престола. — Панин, Витворт, Жеребцова и Рибас. — Смерть Рибаса, удаление Панина. — Разрыв с Англией. — Действия графа Палена. — Михайловский замок. — Тревожное состояние умов, изолированное положение императора. — Приготовления гр. Палена. — Подозрительность императора. — Ночь с 11-е на 12-е марта. — Участие войск. — Впечатление, произведенное кончиной Павла на современников. — Погребение императора Павла. — Участь заговорщиков.
Тревожное состояние умов в Петербурге вполне совпадало с планами лиц, стремившихся к устранению Павла от престола и к установлению регентства в России, так как казалось, что государь страдает психическим расстройством. Мысль о возможности установления регентства укреплялась подобными примерами, бывшими незадолго до этого времени в Англии и Дании. Начало свое мысль эта получила в беседах честолюбивого вице-канцлера графа Панина с английским послом Витвортом, который в мае 1800 г. должен был оставить Россию. Уже в марте 1800 г., когда Павел отвернулся от Англии, Витворт в секретной депеше писал своему правительству: «мы должны быть приготовлены ко всему, что бы ни случилось. Но факт, хотя я с сожалением сообщаю, — что император буквально не в своем уме. Уже несколько лет это известно ближайшим к нему лицам, и я сам имел несколько случаев за этим наблюдать. С тех пор, как он вступил на престол, его умопомешательство постепенно усиливалось и в настоящее время приводит каждого в сильнейшее беспокойство. В этом-то и кроется роковая причина многого, что случилось, и к той же причине мы должны будем отнести и новые сумасбродные выходки, какие, может быть, нам придется оплакивать. Император не руководится в своих поступках никакими определенными правилами или принципами. Все его действия суть последствия каприза или расстроенной фантазии, стало быть нет и не может быть ничего верного. По причинам, слишком посторонним, чтобы их объяснить, я прилагал все усилия, как можно далее устранять эту роковую причину всех наших обманутых ожиданий. Я никогда ни на минуту не терял из виду огромной важности извлечь из его характера всевозможные для нас выгоды и хранил замкнутыми в своей груди тревожные опасения, сопровождавшие все мои труды. Но, как бы то ни было, истина должна быть открыта, наконец; мы должны знать, от чего зависят наши дела, но в то же время мы не должны забывать, что император, каков он ни есть, самодержавный владетель могущественной, связанной природою с Англией империи, из которой исключительно мы можем добывать средства для поддержания первенства нашей морской силы». Друг Витворта, Ольга Александровна Жеребцова, сестра опальных Зубовых, и граф Панин привлекли затем к участию в заговоре вице-адмирала Рибаса, хитрого и продажного, но ловкого и способного человека, только что уволенного Павлом от заведывания лесным департаментом за обнаружение хищения: неаполитанец по происхождению, он приехал в Россию вместе с Алексеем Орловым, приняв участие в похищении, известной княжны Таракановой, и упрочил свою карьеру женитьбой на побочной дочери Бецкого. Проследить за первоначальными действиями этих друзей весьма трудно, но известно, что в сентябре граф Панин напрасно пытался подать государю записку о необходимости сближения с Англией и Пруссией, а в то же время в морском ведомстве, где Рибас играл важную роль, не смотря на то, что ожидали войны с Англиею, высочайшие приказы за сентябрь и октябрь наполнены были более, чем когда либо, увольнениями от службы и в отпуск офицеров балтийского флота, который для войны с Англией необходим был в полном своем составе. Вслед затем, в октябре, граф Панин открылся петербургскому военному губернатору Свечину, что он стоит во главе заговора против императора, что предположено заставить императора отказаться от престола и возвести на него великого князя Александра. Панин спрашивал затем, какое решение думает в виду этого принять сам Свечин, как командующий войсками в Петербурге. Генерал с негодованием отверг предложение Панина принять участие в заговоре, но объявил, что не изменит его доверию, чтобы доносом приобрести милость государя: «закон», прибавил он, дает мне право и все средства исполнить мою обязанность». Спустя несколько дней к Свечину явился Рибас с тем же вопросом и получил тот же ответ. «Спустя два дня», пишет Свечин в своих записках, «я утром быт уволен от должности генерал-губернатора и назначен сенатором, а вечером того дня — отставлен от службы». На его место 27 октября снова назначен был Пален, вошедший уже в тесную связь с заговорщиками. Увольнение Свечина современники объясняли интригой Кутайсова: на одной дочери Лопухина, сестре фаворитки, женат был старший сын его, Павел, а на другой — сын Жеребцовой, Александр. В то же время Жеребцова польстила Кутайсову, сообщив ему, что, будто бы, брат ее, князь Платон Зубов, желает жениться на его дочери. Восхищенный Кутайсов, с своей стороны, убедил государя простить братьев Зубовых и вызвать их в Петербург. Зубовы приехали в Петербург в ноябре и осыпаны были милостями императора: им возвращены были их имения, и оба они были назначены шефами кадетских корпусов. Тогда же, 2 ноября, граф Пален исходатайствовал у императора неслыханную дотоле милость: высочайшим указом сенату дозволено было всем выбывшим или исключенным из службы военной или гражданской вновь вступить на службу; но при этом с умыслом сделана была странная оговорка, чтобы все таковые явились в Петербург для личного представления государю. Таким образом, в скором времени собралось в столице около 2000 человек, хотя и прощенных, но дважды озлобленных против императора, так как многие из них, уже впав в нужду, должны были теперь совершить путь в три или четыре тысячи верст до Петербурга, чтобы потом пройти, быть может, столько же до назначенных им полков, а многие — и вовсе не были приняты обратно на службу. Целью Палена было увеличить в Петербурге число людей, готовых при случае на все…
В это время уже начались неприязненные действия России против Англии: 28 октября граф Ростопчин, по повелению императора, объявил о наложении эмбарго на английские суда, находившиеся в русских портах, в отплату англичанам за захват Мальты, и начались деятельные приготовления России к войне с Англией. Случайно заболел в это время президент адмиралтейств-коллегии, граф Кушелев, и Рибас должен был, вместо него, докладывать дела императору. Ловкость докладчика, его уверенность в счастливом исходе войны и сделанные им предположения об обороне Кронштадта очень понравились Павлу, и он тотчас же начал оказывать ему благоволение; говорили, что коварный Рибас, польщенный этим, думал уже открыть императору планы заговорщиков. Случилось, однако, что Рибас внезапно заболел и скоро умер: есть известие, что ему подано было «по ошибке» вредное лекарство. Панин лично безотлучно дежурил при больном, чтобы не дать ему проговориться даже на исповеди. Панин уже лишился тогда вице-канцлерского места и был назначен в сенаторы, но около 20 декабря вызвал на себя по ничтожному поводу неудовольствие государя и был выслан в подмосковную деревню. Незадолго до своей опалы он несколько раз виделся с великим князем Александром, встречаясь с ним в бане, и убеждал его принять на себя бремя правления, но великий князь отвергал это предложение. После удаления Панина главой заговора сделался граф Пален, давший ему другое направление.