Но уже 9 марта случилось нечто неожиданное. Павел был кем-то предуведомлен о заговоре, начал бояться Палена, давши ему в руки такую всеобъемлющую власть. При обычном докладе Палена император невзначай спросил его, возможно ли теперь повторение событий 1762 г. Пален хладнокровно ответил на это, что некоторые и теперь задумывают подобное покушение, но исполнить его не так легко, как прежде: войско тогда не было еще в руках государя, и полиция не так действовала, как теперь. Предположив затем из дальнейших слов Павла, что он, быть может, хорошо осведомлен о заговоре, широко распространявшемся среди офицеров гвардии, Пален с твердостью объяснился что он сам стоит во главе одного заговора для того, чтобы наблюдать за действиями заговорщиков, потому что не имеет силы помешать им теперь же, так как в нем принимают участие императрица, наследник и другие члены царской семьи; вслед затем он добавил, что не может отвечать за безопасность государя, пока не будет иметь в руках письменного повеления, арестовать, в случае надобности, великого князя Александра Павловича и других членов императорской фамилии. Получив таким способом от государя это повеление, Пален немедленно показал его великому князю Александру.
Яркими красками Пален описал великому князю последствия, к каким приведет его дальнейшее упорство в отказе на низвержение отца с престола, бедствия, которые постигнут всю царскую семью. Испуганный великий князь дал свое согласие на то, чтобы у Павла исторгнуто было отречение от престола, а Пален поклялся, что жизнь государя будет в безопасности. Однако император, расставшись с Паленом, очевидно, хранил в себе семена недоверия к нему и поэтому, не говоря ему ни слова, послал за врагом Палена, Аракчеевым, жившим в Грузине, при чем сам подписал подорожную, вместо генерал-губернатора. Но Пален перехватил фельдъегеря и представил государю пакет и подорожную, как подложные. Павлу пришлось лично подтвердить свое приказание и таким образом волей-неволей обнаружить свою подозрительность. Пален был чрезвычайно встревожен этим, и беспокойство его еще более увеличилось, когда он узнал, что княгине Гагариной Павел сказал, что чрез несколько дней он «нанесет великий удар», а Кутайсову, что «чрез 5 дней он увидит великие дела». Надобно думать, что император имел причины подозревать заговор еще ранее, так как еще 21 февраля, призвав к себе великого князя Александра Павловича, Обольянинова и Куракина, объявил им, что ждет в ближайшем будущем «рождения двух своих детей, которые если родятся мужского пола, получат имена: старший — Никиты, а младший — Филарета, с фамилиею Мусиных-Юрьевых, а если родятся женского пола, то наречены будут: старшая — Евдокиею, а младшая — Марфою, с получением той же фамилии»: детям этим назначено было по 1000 душ[28]. Чем объяснить эти предсмертные заботливые распоряжения императора, как не гнездившейся в его душе боязнью грядущего?
Встревоженный Пален спешил осуществлением замысла, назначенным первоначально на 15 марта, до приезда Аракчеева. В действительности, успех заговора висел на волоске, так как солдаты гвардии все преданы были императору, и даже среди 60 офицеров, вовлеченных в заговор, многие попали туда доверяя лишь распущенным Паленом слухам об опасности, угрожавшей великому князю Александру. Некоторые готовы были даже предать заговорщиков, если бы их не удерживала боязнь, что Павел, не поверив доносу, выдаст их головой тому же Палену. Большинство офицеров не ведало о существовании заговора, а из полковых командиров единомышленниками Палена являлись только трое: Талызин — Преображенского, Депрерадович — Семеновского и Уваров — Кавалергардского. Несчастье Павла заключалось в том, что он сам создал вокруг себя пустыню, сам отдал себя в руки своим врагам. Приезд Аракчеева, энергичного и преданного императору человека, многое мог перевернуть вверх дном, и что тогда могло бы произойти с Паленом, и заговорщиками, с великим князем Александром? Слухи о заговоре невидимыми путями уже расходились по Петербургу; 11-го марта даже извозчики говорили о «конце», указывая на Михайловский замок. Жеребцова, в ожидании развязки, еще в начале марта уехала за границу… Пален назначил день осуществления намерений заговорщиков на 11-е марта.
11 марта император, по обычаю, был на вахт-параде, но никто на нем не подвергся его гневу. Но после парада Пален приказал всем офицерам гвардии явиться к нему на квартиру. Приехав из дворца, он с мрачным видом сказал им: «Господа! Государь приказал объявить вам, что он службой вашею чрезвычайно недоволен, что он ежедневно и на каждом шагу примечает ваше нерадение, леность и невнимание к его приказаниям и вообще небрежение в исполнении вашей должности, так что если он и впредь будет замечать то же, то, он приказал вам сказать, он разошлет вас всех по таким местам, где и костей ваших не отыщут. Извольте ехать по домам и вести себя лучше». Вслед затем Пален дал приказание выпустить из Петропавловской крепости нескольких особенно преданных офицеров и назначил заговорщикам собраться вечером к 10 часам у командира Преображенского полка, Талызина. Сюда должны были явиться братья Зубовы, Беннигсен, начальник гвардейской артиллерии кн. Яшвиль, офицеры гвардии Аргамаков, Татаринов и мн. другие. Караулы во дворце назначены были от полков Преображенского, Семеновского, Кавалергардского и конногвардейского. Офицеры — конногвардейцы не участвовали в заговоре; поэтому Пален убедил Павла, что они заражены якобинством, надеясь на то, что караул конногвардейский, расположенный у самой спальни императора, будет снят, по его приказанию. Но, в сущности, многое предоставлено было случайности, твердой уверенности в успехе быть не могло, да и конечная цель предприятия — цареубийство ясной была лишь вожакам: Палену, Бенингсену и Зубовым. Не будучи уверен в успехе предприятия, Пален уже обдумал, какие нужно принять меры, чтобы самому выйти сухим из воды в случае неудачи.
Павел также принимал меры к своей охране, но не знал, кому он может довериться, не знал даже, когда и при каких условиях он должен бояться за свою безопасность. Если он имел достоверные сведения о заговоре, то время, первоначально определенное для действий заговорщиков 11-е марта, давало ему еще некоторую свободу действий, а ожидаемое с часу на час прибытие Аракчеева вселяло уверенность в будущее. Поэтому весь день 11-го марта император Павел не проявлял особой тревоги, хотя и обнаружил свою подозрительность: в этот день он утром приказал Обольянинову привести великих князей Александра и Константина к новой присяге на верность себе, а вечером велел снять конногвардейский караул у дверей своей спальни, поставив вместо него двух камер-гусаров. «Вы — якобинцы, — сказал он призванному для этого и крайне удивленному полковнику Саблукову и, на его возражение, отвечал: — а я лучше знаю». Присутствовавший при этой сцене в свите императора генерал Уваров, бывший в заговоре, делал при этом гримасы из-за спины императора: он хорошо знал, чьих рук было это дело. Другой выход из спальни императора вел в покои императрицы Марии, не подозревавшей о какой бы то ни было опасности, угрожавшей императору: Пален убедил государя, что с этой стороны угрожает ему опасность, и поэтому дверь эта была давно заперта. Существовала еще, у самых дверей спальни, потайная лестница в нижний этаж в покои княгини Гагариной, по которой Павел мог бы спастись в случае нападения на него, но ею он не успел, как увидим, воспользоваться.
Вечером 11 марта Аракчеев действительно подъехал к Петербургской заставе, но был здесь задержан по приказанию Палена, якобы исполнившего тем повеление государя. Вслед затем в 11 часов Пален также именем императора приказав арестовать Обольянинова, Куракина, Кушелева и др., а потом отправился на сборище заговорщиков к Талызину, где его давно уже ждали и для внушения себе бодрости пили шампанское. «Поздравляю вас с новым государем», сказал им Пален и разделил их на два отряда: один из них должен был находиться в распоряжении Зубовых и Беннингсена, другим взялся командовать он сам. Батальон Преображенского полка, по приказанию Талызина, также следовал по Михайловскому замку, но солдаты были в неведении, куда и зачем их ведут. У ворот Михайловского замка Зубовы не встретили Палена, который должен был ждать их в этом месте, и это обстоятельство породило уже недоверие к Палену. Но делать было нечего, следовало идти дальше: «pour manger d’une omelette il faut commencer par casser les oeufs», внушал им Пален пред отправлением.
Заговорщиков вызвался провести Аргамаков, адъютант Преображенского полка. Они взошли по маленькой лестнице, доныне существующей в Рождественских воротах (на Садовой улице, тогда еще не существовавшей) и ведшей в покои императора, но когда они подошли к запертой двери у передней, то из 40 человек в отряде остались едва десять, и то более или менее пьяных. Даже князь Платон Зубов обнаружил робость и предложил возвратиться назад, но был остановлен Бенингсеном. «Как, вы завели нас сюда, а теперь хотите уйти?» закричал он: «мы слишком далеко зашли, чтобы последовать вашему совету, который погубил бы нас всех. Le vin est tirè, il faut le boire».
Заговорщики постучались в дверь, и, на вопрос камер-гусаров, Аргамаков отвечал: «пожар», так как в подобных случаях он всегда должен был докладывать государю в любой час ночи. Узнав голос Аргамакова, камер-гусары не поколебались отворить ему дверь, но когда увидели с Аргамаковым толпу, то подняли крик. Тогда Яшвиль нанес одному камер-гусару удар саблей, от которого тот упал наземь, но другой камер-гусар успел выбежать из комнаты и стал кричать: «бунт!» Бенингсен и Платон Зубов поспешили в спальню Павла. Император, разбуженный криками, оставил свою постель и стал за экраном, стоявшим у кровати. Он мог бы бежать по потайной лестнице ко княгине Гагариной, но на это у него, вероятно, не хватило времени. «Мы погибли!» вскричал Зубов, когда увидел пустую постель, но Бенингсен уже заметил Павла и, подойдя к нему, сказал: «Государь, вы арестованы». Павел посмотрел молча на Бенингсена и, обратясь к Зубову, сказал ему: «что вы делаете? Платон Александрович?» В этот момент в комнату вбежал офицер и сказал Зубову на ухо, что главный караул замка в брожении, так как камер-гусары и истопники уже разнесли по замку весть о покушении на императора, а графа Палена, который должен был удержать караулы, не оказалось на месте. На место ушедшего Зубова появилис