Ярким примером может послужить герб князя Александра Борисовича Куракина — того самого, который в детстве играл с маленьким Павлом Петровичем в «кавалеров мальтийских». В 1797 году князь, уже в чине вице-канцлера вместе с Безбородко представлял российскую сторону при подписании конвенции с Орденом. Брату же его, генерал-прокурору Алексею Борисовичу, было поручено руководить составлением Общего гербовника. Вскоре князь Алексей оказался в немилости; но это не помешало родовому гербу Куракиных попасть в первый том Гербовника и получить утверждение 1 января 1798 года.[114]
К этому времени (с апреля 1797 года) князь Александр уже был почетным бальи и кавалером Большого креста Державного ордена. Впоследствии, в 1801 году, ему довелось возвыситься до конвентуальнго бальи и великого канцлера. На протяжении своей орденской карьеры князь неоднократно пользовался своим родовым гербом, дополненным capo dell'Ordine, орденским знаком на ленте и крестом позади щита.[115]
Апелляция к прецедентам требует осторожности. Необходимо учесть, что соблюдение геральдических норм, провозглашенных в манифесте 1 января 1798 года, оставляло желать лучшего. Гербовник составлялся медленно — это было естественным затруднением. Тревожнее было то, что не утвержденные версии утвержденных гербов продолжали употребляться во множестве. Достаточно упомянуть еще два выдающихся русских семейства, связанных с Орденом, — графов Шереметевых и князей Юсуповых. Их гербы мы находим соответственно во второй и третьей частях Общего гербовника, утвержденных в 1798–1799 годах. Тем не менее история употребления гербов обоих семейств на протяжении всего XIX столетия была буквально переполнена геральдическими недоразумениями.[116] Во всем отразилась гербовая неграмотность большинства подданных Павла I; но прежде всего ответственность за беспорядок ложится на тех, кто работал непосредственно над составлением Гербовника и не сумел привести его в равновесие с живой практикой и нуждами российского дворянства.[117]
Некоторое количество геральдических огрехов и нарушений неизбежно при любом массовом употреблении гербов. Ни в истории Державного ордена, ни других европейских государств мы не найдем ничего похожего на абсолютную геральдическую правильность. И все же было бы ошибкой смешивать нарушения, даже самые типичные, с нормами, хотя бы и плохо соблюдавшимися.
Выше уже шла речь о «мальтийской» версии герба князя А. Б. Куракина. Она вполне обыкновенна для российских приоратов, члены которых претендовали на право быть свободными от обетов и в то же время пользоваться крестом за щитом, как «настоящие», монашествующие госпитальеры.[118] Орденские четки, как очевидно иноческий атрибут, обычно не использовались теми российскими рыцарями, которые не приносили обетов. Были и исключения — например, в гербе графа Юлия Литты-Висконти-Арезе, бальи, рыцаря по праву (de justice). Перейдя из итальянского языка в англо-баварский и став бальи и командором Великого приората Российского, Литта в 1798 году женился на вдове последнего графа Скавронского. Но в его гербе по-прежнему находилось место не только для capo dell'Ordine и креста за щитом, но и для белого розария.[119]
На государственном уровне российско-мальтийский союз 1797 года не получил прямого геральдического воплощения.
29 ноября 1797 года Павел I принял звание протектора Ордена и достоинство бальи (кавалера Большого креста). Каких-либо знаков протекторского статуса не существовало. В качестве бальи император приобрел геральдические преимущества, соответствующие рангу (этими преимуществами Павел не воспользовался), а также право на ношение Большого креста на шейной ленте, нагрудного креста, облачения в различных его вариантах: красный супервест с мальтийским крестом, мундир, мантия, «страсти» (носимое при мантии традиционное украшение с символами страстей Христовых). Через год, с провозглашением Павла I великим магистром, этот перечень пополнился короной и тронным облачением главы Ордена (включавшим черную мантию с горностаевым подбоем и «страстями» и короткую далматику с орденским гербом — прямым белым крестом в червленом поле). В качестве шейного знака император — магистр обычно носил крест на двойной цепи вместо ленты, без короны, трофея и без приоратских эмблем.[120] Именно так выглядит убранство на портрете Павла — великого магистра Державного ордена работы Тончи.[121] В зависимости от ситуации великий магистр пользовался и иными, более будничными вариантами облачения (супервестом и т. д.).
Еще до катастрофы июня 1798 года «российская перспектива» относилась к числу политических приоритетов Ордена; теперь же она приобретала еще большую важность. С провозглашением нового великого магистра, состоявшимся в Санкт-Петербурге осенью 1798 года, Россия и Орден оказались связаны временной личной унией; достоинства, титулы и права их государей объединились в лице Павла I. Высочайшие акты, издававшиеся с этого момента, являлись одновременно императорскими и магистерскими.
Российско-орденское сотрудничество в этой ситуации не было диалогом равных; положение Державного ордена колебалось между независимостью и автономией, Многие решения, касавшиеся российской ветви Ордена, оформлялись как имперские узаконения. В то же время иоаннитское делопроизводство сохранило свой традиционный замкнутый характер, предохраняя сообщество рыцарей от поглощения российской государственностью. Едва ли есть смысл гадать, как далеко зашел бы Павел I в сближении империи и Ордена, если бы ему довелось пережить 1801 год. Фактом остается то, что уния двух держав не привела к слиянию двух юрисдикций.
Это, в частности, означало, что российский кавалер мог получить орденское подтверждение герба, не признанного имперскими властями или попросту не совпадающего с гербом, уже внесенным в Общий гербовник. Подобным образом могло быть получено орденское подтверждение титула, не признанного Россией, — так, как это уже было, например, с командором по праву покровительства Михаилом Лопоттом. С 1797 года он значился в орденской документации как граф,[122] хотя этот в высшей степени спорный титул не закреплялся за ним или за его родом ни польским сеймом, ни Россией, ни другими сопредельными державами.
Полагая, что беспорядков в сфере сословных привилегий достаточно и без того, Павел обязал своих подданных доказывать свою знатность при вступлении в Орден при помощи документов, полученных в российской Герольдии.[123]
Впрочем, орденские архивы убеждают в том, что и это правило соблюдалось не всегда.
В итоге Орденом через посредство его российских структур был признан целый ряд нетривиальных гербовых убранств и неожиданных титулований. К числу наиболее замечательных относятся документы кавалера Воллодковича. Патент дворянства Минской губернии подтверждает княжеское достоинство Воллодковичей (столь же спорное, как и графский титул Лопоттов) и герб рода, дополненный княжеской короной. На прилагаемой генеалогической таблице герб изображен в более пышной версии, с мантией и восхитительными щитодержателями — львами, обращенными в стороны от щита и несущими античные светильники на высоких подставках.[124] Все эти курьезные «почести» не подтверждались никакими государственными властями, кроме властей Державного ордена, и едва ли о них осведомлены нынешние представители рода Воллодковичей.[125]
Единство двух корон было воплощено в персоне Павла и ярче всего отразилось в его гербе — в гербе империи. К концу XVIII века в России понятия о гербах государя и государства не были разделены. Монарх, империя, Россия, Романовы получали одно геральдическое обозначение, и это было глубоко естественно для страны, в которой верховная власть основывалась на вотчинном праве — в отличие от орденского государства, которое было выборной конституционной монархией и не отождествляло свой герб с гербом своего князя. В силу этого соединение достоинств императора и великого магистра могло отразиться в гербе России, но отнюдь не в гербе Ордена.
Теоретически Павел мог параллельно пользоваться двумя «собственными гербами» — императорским и магистерским. По традиционный четверочастный щит предстоятеля Ордена не мог удовлетворить государя. Подчиненное положение в таком щите занял бы не просто личный герб императора, но символ имперской государственности. Это исказило, инвертировало бы весь смысл композиции.
В пору детства и юности Павел Петрович не раз пользовался гербом российско-голштинской унии с двумя «сопоставленными» щитами.[126] Но в 1798 году этот композиционный прием не пригодился. Соседство гербовых щитов империи и Ордена обозначило бы союз двух государств, но не являлось бы личным гербом монарха. Павла, усматривавшего суть монархии в личностной власти, это устроить не могло.[127]
Лишь 10 августа 1799 года последовала реформа герба России, запечатлевшая новый личный статус ее государя. На груди государственного орла, позади «московского» щитка, было помещено новоизобретенное геральдическое обозначение магистерского сана — крест обетного рыцаря,[128] увенчанный орденской короной.[129] Ранее это положение занимала цепь ордена св. Андрея Первозванного.