Одним из условий продолжительности и интенсивности существования рыцарских традиций и рыцарского поведения был растущий уровень образованности среди офицерской молодежи (в том числе образованности политической). Это не ослабляло, а усиливало кастовую замкнутость этой среды. Не случайно тайные общества декабристов, на 90 % состоящие из молодых офицеров, избрали военную конспирацию для достижения либерально-реформистских целей уже на первом этапе движения. Первые симптомы наложения военной кастовости на политическую конспирацию проявились, кстати, еще в подготовке цареубийства 11 марта, и уж совсем очевидным образом — на дружеских собраниях группы офицеров гвардейских Преображенского и Семеновского полков в 1801–1803 гг. В этих собраниях немалую роль играла символика избранности, которая выразилась в делении всех на «своих» (единомышленников, или «костуев», по принятому в кружке наименованию) и «чужих» — или так называемых «кабов». В этом офицерском кружке оказалась молодежь из фамилий, связанных командорскими степенями Мальтийского ордена. Это — М. С. Воронцов, Аргамаков, бар. Розен, Д. В. Арсеньев.[229]
Преддекабристские военно-масонские «клубы», сложившиеся во время заграничных походов русской армии и во время пребывания во Франции русского оккупационного корпуса (1814–1818 гг.), особенно «Орден русских рыцарей» сохранили массу рыцарской символики (степени и должности, процедуру посвящения и, главное, — желание действия, подвига во имя великой цели, начисто отсутствующее, например, у масонов). Эти же организации послужили первой политической лабораторией декабризма. «Таинственность» и «кастовость» как условия политической конспирации остались для многих декабристов главным стимулятором деятельности. После конкретизации программы и тактики тайных обществ, их стремительной политизации эти люди отходят от движения. Следовательно — мотивы, восходящие к орденской организации, даже в этой наиболее эмансипированной среде имели определенную конкуренцию с политическими идеями.
При всех чисто национальных условностях, для нескольких сотен мальтийских «кавалеров» в дворянской офицерской среде принадлежность к Ордену и ношение орденского знака понималось как дополнительный символ чести, посвященности, избранности, благородства. Мальтийские связи русского дворянства и офицерства были лишь одним из элементов утверждения его нового духовного облика. Дух «рыцарства», слитый с культом службы и романтикой войны, для поколения 1812 года и для поколения 1825 года (декабристского) тем не менее сделался важнейшим мотивом общественного поведения, опосредованно связанным с недолгой историей Мальтийского ордена в России. Защищать Отечество от Наполеона новое поколение офицерской молодежи могло только «рыцарски», как «рыцарски» отдавало 14 декабря 1825 года свои жизни (карьеру, семью, достаток) на алтарь свободы.