Наконец подошёл и мой черёд. Переборов дурман отравы и слабость, я ступил вперёд, расправив плечи и высоко подняв голову. Верёвка натянулась, неприятно царапнув кожу, но я не обратил на это внимания, всецело сосредоточившись на главном.
— Я не знаю, в чём именно обвиняется тот, чьё лицо вы видите, — мой голос прозвучал чуждо и хрипло, но я продолжил, с каждым словом обретая привычную твёрдость. — Однако я отвергаю и ваши обвинения, и ваше право судить меня. Ибо никто из смертных не властен вершить суд над венценосной особой. Хродрик Неумолимый отвечает лишь перед Всеотцом!
Если уж на новом жизненном витке мне и суждено сразу умереть, я сделаю это под собственным именем и с гордо поднятой головой.
Над площадью повисла звенящая тишина. Казалось, все, от простолюдинов до стражников в удивительной броне, потеряли дар речи. Они таращились на меня так, будто узрели восставшего из могилы мертвеца.
Я невозмутимо обвёл взглядом море ошеломлённых лиц и продолжил:
— Меня не сломили Алчущие, и уж точно не принудят к мольбам жалкие лакеи князя, что побоялся самолично исполнить приговор, — мой голос звенел от едва сдерживаемого презрения. — Тот, кто выносит вердикт, должен сам занести меч. Иначе это не правосудие, а трусливая расправа. Довольно слов. Я жил как воин и умру как воин — глядя в глаза своим врагам.
Толпа отозвалась приглушённым, полным удивления гулом. Несколько человек в толпе вскинули странные блестящие предметы, которые я ранее заметил в их руках. Распорядитель казни побагровел, глаза его полыхнули праведным гневом:
— Да как ты смеешь, ничтожество⁈ Оскорблять князя, поносить закон! Ты заслуживаешь не петли, а сожжения на костре!
Люди с удивлением перевели на него взгляд. Возможно, местные порядки не поддерживали такой жестокости к преступникам.
Однако я даже не дрогнул, храня царственную невозмутимость. Мой взгляд невольно притянуло лицо хорошо одетой дамы средних лет, стоявшей в стороне от помоста в сопровождении двух дюжих молодчиков. Её карие глаза горели такой всепоглощающей ненавистью, словно она жаждала испепелить меня на месте.
Чем вызвана такая злоба?..
Палач, видимо, устав от затянувшегося представления, шагнул к рычагу. Люки под ногами приговорённых распахнулись. Верёвки натянулись, увлекая несчастных в последний полёт. Истошные крики ужаса и боли огласили площадь вперемешку с чавкающим хрустом ломающихся позвонков.
Однако мои босые ступни лишь повисли в пустоте. В ту же секунду петля безжалостно впилась в горло. Лёгкие тщетно пытались втянуть бесценный воздух, в глазах темнело от прилившей крови.
Верёвка оказалась недостаточно длинной! Вместо быстрой смерти меня ожидало мучительное удушье.
Время будто замедлилось, растянулось в бесконечность. Каждая судорожная попытка вдохнуть, каждый удар лихорадочно бьющегося сердца, каждая вспышка агонии длились целую вечность. Боль стала всепоглощающей, она затмила собой весь мир, вытеснила все прочие чувства и мысли. Существовали лишь раскалённая добела удавка на шее да бессильные попытки втянуть желанный воздух.
Грудь будто сдавили раскалённые обручи, горло саднило, словно его драли невидимые когти. Мышцы сводило судорогой, тело непроизвольно дёргалось в напрасных потугах освободиться. Разум оставался кристально ясным, почти безмятежным. Я умер однажды, и смерть для меня потеряла ореол таинственности.
Я отказываюсь умирать на потеху ликующей толпе!
Из последних сил потянувшись к девственной, дремлющей искре магии, я ударил стальной волей по угасающему телу. Каждый клочок кожи пылал, разум плавился в агонии, но я упрямо тянулся к этому крошечному углю.
Сознание меркло, поглощаемое беспросветным мраком. Жизнь вытекала по капле, будто кровь из открытой раны. Перед внутренним взором проносились обрывки воспоминаний — давно забытые лица, где-то виденные пейзажи, невнятные образы, утратившие чёткость.
Редкие проблески угасающего разума заставляли тщетно цепляться за реальность, замечать странные, неуместные мелочи. Вот в толпе мелькнуло перекошенное от ужаса лицо старика. Вот отразились в металлической крыше далёкого здания блики полуденного солнца.
Искра дрогнула, вспыхнула чуть ярче. В груди разгорелось тепло. По венам будто пронёсся раскалённый добела поток, прожигая насквозь. Боль на миг стала нестерпимой, запредельной, почти невыносимой. А затем…
Верёвка, секунду назад дрожащая под весом моего тела лопнула. Слабый, почти призрачный импульс магии, поданный остатками гаснущего сознания, истончил грубые волокна.
С грохотом моё тело рухнуло на покрытую снегом брусчатку. Воздух прибоем ворвался в истерзанные лёгкие.
Я захрипел, судорожно вдыхая, кашлял и никак не мог надышаться. В горле клокотала кровь из рассечённой пенькой кожи, в ушах стоял протяжный звон. Перед глазами плясали цветные пятна.
Толпа потрясённо застыла, глядя на меня. Тишину нарушали лишь мои хриплые вдохи да недоумённый гомон, рождённый сотнями глоток.
Сознание постепенно прояснялось, осколки мыслей неохотно складывались в единую мозаику. Боль в груди утихала, дышать становилось легче. Я сделал несколько судорожных вдохов и с удивлением отметил, что мучившая меня тошнота и головокружение исчезли. Пробудившийся дар выжег отраву из тела.
Это заставило меня улыбнуться, несмотря на кровь окрасившую мои зубы.
Тем временем распорядитель, опомнившись, яростно взревел:
— Что встали, олухи? Живо тащите новую верёвку! Бунтарь понесёт заслуженную кару!
Двое крепких молодцов понятливо кивнули, но тут толпа недовольно загудела. Сотни голосов сливались в единый протестующий хор:
— Это знак! Божий знак!
— Нельзя вешать дважды!
— Хватит крови на сегодня!
— Отпустите Платонова!
Поражённый столь внезапной переменой, распорядитель застыл с открытым ртом. Ропот толпы становился всё громче, настойчивее. Люди подались вперёд, сжимая кулаки и сверкая глазами. Казалось, ещё немного — и они ринутся к эшафоту, сметая стражу.
Я не спускал глаз с церемониймейстера и читал его мысли, словно открытую книгу.
Взгляд мужчины скользнул по рядам стражников — две дюжины человек против разъярённой толпы. Смять их не составит труда. И пусть бунтовщиков потом переловят и повесят, но сейчас… Казнь сорвётся, начнутся беспорядки, а там и князь спросит — кто допустил такое? Нет, не стоит доводить до греха. Тем более что небеса и впрямь явили знак — верёвка не выдержала.
Распорядитель облизнул пересохшие губы и натужно выкрикнул, пытаясь перекрыть гомон толпы:
— Князь Веретинский милосерден и чтит обычаи предков! Этот грешник будет изгнан за пределы нашей державы. Ему запрещено возвращаться во Владимирское княжество под страхом немедленной смерти. Он должен покинуть город до заката солнца, забрав лишь то, что было при нём в момент ареста. Да будет так!
Глава 2
Договорив, распорядитель казни развернулся на каблуках и зашагал прочь с эшафота, внизу по лестнице. Грубые руки стражников тотчас же подхватили и поволокли меня вслед за ним. Человек в тёмном одеянии широким шагом удалялся с площади, не оглядываясь. Толпа неохотно расступалась, провожая нашу процессию недобрыми взглядами и приглушёнными выкриками.
Внезапно сквозь гомон прорезался звонкий старческий голос:
— Прошенька! Не волнуйся! Я позабочусь о тебе!
Я вскинул голову, пытаясь отыскать говорившего. Взгляд выхватил из толпы старика в богатой одежде, судорожно размахивающего руками. Его лицо, изборождённое морщинами, исказилось от волнения и… страха?
На миг в памяти вспыхнуло смутное узнавание. Я напряг мозг, силясь ухватить ускользающую мысль, но тщетно. Новое тел упорно не желало делиться секретами своей памяти. Лишь некое неясное чувство, что старик был кем-то важным, кольнуло под рёбрами.
Стражники дёрнули меня за локти, вынуждая отвернуться. Старик потерялся в людском море, поглощённый мешаниной красок и звуков. Даже крохотная зацепка ускользнула, оставив после себя лишь вопросы.
Через несколько минут мы достигли окраины площади. Бойцы подтащили меня к приземистому железному монстру, сверкающему полированными боками. Загадочный артефакт напоминал карету без лошадей и источал неприятный резкий запах.
Дверца с лязгом распахнулась. Меня безо всякой учтивости запихнули внутрь тесного нутра, бросив на сидение, обитое мягкой кожей. Двое стражников расположились по бокам, зажав меня в тиски. Ещё один занял место спереди, по левую руку от меня, напротив колеса, торчащего из внутренностей повозки.
Последним в карету, на переднее сидение забрался распорядитель и с размаху захлопнул дверцу. Тут же пространство наполнил низкий рокот, словно внутри железного чудища пробудился голодный зверь. Экипаж резко дёрнулся с места, вдавливая меня в спинку сидения.
Ноздри щекотал резкий запах, отдалённо похожий на эфирные масла. Кожу холодил сквозняк, гуляющий по тесному салону невзирая на наглухо закрытые окна.
Приняв мой удивлённый вид за испуг относительно дальнейшей судьбы, верзилы в форме обменялись презрительными ухмылками. Ничто не могло быть дальше от истины. Я был совершенно спокоен и с интересом ожидал развития ситуации.
Разум привычно анализировал происходящее, выискивая возможности и угрозы. Пусть я не понимал, как сюда попал, но это не имело значения — важно было лишь то, что я мог обратить себе на пользу.
Например, на таком расстоянии я смог хорошенько изучить странное оружие моих конвоиров. Судя по форме, оно явно предназначалось для боя на расстоянии, отдалённо напоминая арбалеты, хоть и лишённые плечей, тетивы и болтов. По крайней мере, приклад и спусковой крючок выглядели весьма знакомо.
Казнь заменили изгнанием, так что свидание со старушкой смертью откладывалось. Однако самым примечательным было то, что распорядитель явно имел на меня какие-то планы.
Он оставался бесстрастен, уставившись невидящим взглядом в стекло напротив.
Насколько же богато это княжество, что может ставить стёкла даже в самоходные повозки?..