Подлесок, скованный морозом, вплотную подступал к колее — обледеневшие ветви кустарника, обросшие инеем, похрустывали от стужи и норовили задеть, царапнуть. Редкие птицы, жалобно вскрикивая, срывались с голых веток, а в промёрзшей траве, присыпанной тонким слоем снега, изредка мелькали пушистые хвосты юрких зверьков.
Свежий воздух, напоённый смолистым ароматом и стужей, бодрил не хуже хмельного. Я невольно улыбнулся, впитывая знакомые с детства запахи и звуки. Пусть здешний лес и казался гуще привычных королевских угодий, но всё равно дарил ощущение покоя и уединения.
Когда сумерки сгустились настолько, что стало трудно различать дорогу, Могилевский скомандовал ночлег. Повозка свернула на небольшую поляну, и мы принялись обустраивать лагерь.
Вскоре весело потрескивал костёр, распространяя вокруг живительное тепло и аромат горящих поленьев. Языки пламени плясали причудливый танец, отбрасывая на стволы деревьев медово-золотистые блики. Огненные всполохи рисовали на лицах спутников причудливые маски, то скрывая, то подчёркивая черты.
Захар принялся распаковывать котомки, готовясь к ужину. Среди прочего он достал и продемонстрировал, собранную для меня второпях одежду. Моё внимание привлёк тёмный парадный пиджак. На левой стороне груди, над сердцем, красовалась искусная вышивка — чёрный ворон с короной над головой на фоне крепостной стены.
Я замер, разглядывая герб. В моём мире тоже украшали одежду родовыми символами, правда, чаще на плащах и камзолах, а не на пиджаках.
— Ох, барин, — встрепенулся Захар, заметив пиджак, — как же хорошо, что я его прихватил. Нельзя вам в новых землях без герба появляться. Всё ж таки воевода теперь, надо статус показать. Чтоб сразу видели — древний род, не какой-нибудь выскочка.
Могилевский, сидевший у костра, хмыкнул:
— Статус-то, может, и надо показать, да только что толку от этого герба? Птица какая-то общипанная…
— Это не какая-то птица! — вскинулся Захар. — Это символ рода Платоновых! И он на гербе не просто так, верно я говорю, боярин?
Кивком подтвердив слова старика, я с интересом ждал продолжения.
— Точно уже никто не помнит, да только говорят, будто ворон спас основателя рода, — наставительно и с ноткой гордости произнёс старик. — То ли путь ему указал, когда Бздыхи в кольцо взяли, то ли помог убежище найти да Реликтов ценных добыть. В благодарность-то его на герб и поместили.
— А корона? — заинтересованно уточнил Демид, пока я изучал золотистую вышивку.
— Так это ещё дедушка барина, батюшка его батюшки, рассказывал, что род их большие амбиции имел, ещё до развала Империи. Потому и девиз у них такой гордый — «Власть куётся волей».
Я едва сдержал улыбку. Похоже, этот род отмечен самим Всеотцом. Его вороны, Хугин и Мунин, олицетворяют качества, без которых не может быть истинного правителя: разум и волю. Что ж, значит, я не зря попал именно в это тело.
Через некоторое время слуга уступил мне место в кузове повозки, а сам скромно устроился под её днищем. Стражники определили график дежурств, и вскоре почти все погрузились в сон, доверив свою безопасность бодрствующему товарищу.
Я тоже задремал, убаюканный ночной тишиной и усталостью после долгой дороги. Однако вскоре меня выдернул из забытья еле слышный треск ветки где-то в зарослях. Тело среагировало мгновенно, ещё до того, как разум осознал тревогу — старые воинские рефлексы, вбитые годами сражений и похожих ночёвок.
Незаметно приподнявшись на локте, я окинул взглядом поляну. Дежурный стражник, растеряв всю собранность, сладко посапывал, привалившись спиной к колесу повозки.
В моём мире за такое безжалостно секли. Не меньше полудюжины ударов. А если, не дай Всеотец, заснувший дежурный пропустил врага и погиб кто-то из соратников, виновного ждала плаха.
Обругав мысленно нерадивого вояку, я прислушался, поводя головой из стороны в сторону.
Лес безмолвствовал, только ветер еле слышно перебирал листву высоко в кронах. И всё же шестое чувство твердило — опасность рядом, затаилась меж стволов в ожидании момента для броска.
Что ж, посмотрим, кто охотник, а кто дичь. Не в первый раз мне вступать в схватку с неизвестным противником. Медленно, стараясь не делать резких движений, я призвал на помощь свой дар. Прикрыв глаза, сосредоточился на потоках энергии внутри тела и направил крохотный ручеёк силы к глазам. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем радужку обожгло знакомым покалыванием. Распахнув веки, я с удовлетворением отметил, что ночной мир обрёл новую резкость и глубину, будто подсвеченный изнутри.
Мой взгляд заметался по кромке поляны, цепко выхватывая детали — и вот оно! Меж стволов в нескольких десятках шагов от лагеря притаились две фигуры, сокрытые ветвями и тенями. Даже моё усиленное магией зрение с трудом различало их контуры. Ни звука, ни движения — замерли, слившись с лесом.
Те самые Бездушные?.. Или может, лихие людишки, вознамерившиеся поживиться за наш счёт? Что ж, в любом случае разумные путники не станут прятаться в чащобе, выслеживая чужой лагерь. Нужно познакомиться с ними поближе, а заодно и проверить себя в деле. Стоит понимать пределы нового тела.
Я неспешно поднялся, старательно изображая зевоту и потягивания. Затем так же лениво побрёл к кромке поляны, якобы намереваясь облегчиться. Главное, не спугнуть добычу раньше времени.
Краем глаза я отследил, как фигуры в засаде напряглись, готовясь к броску. Встав перед широкой сосной, я начал медленно возиться с ремнём, ожидая атаки.
Тело налилось знакомым предвкушением схватки, зрение и слух обострились до предела.
А затем всё случилось очень быстро. Миг, и я почуял за спиной фигуру и шелест рассекаемого клинком воздуха.
[1] Шибеница (диал.) то же, что виселица.
Глава 4
Я рывком ушёл вбок и вниз, пропуская удар ножа над головой и одновременно разрывая дистанцию.
Двое. Рослые, явно натасканные убивать. Тот, что слева, сжимал в руке широкий боевой нож в две ладони длиной, с изогнутым лезвием, отблёскивающим холодной сталью. Второй помахивал короткой, но увесистой дубинкой, скорее всего налитой свинцом.
Я стремительно огляделся, ища любое подспорье. Взгляд упал на длинную крепкую ветвь под ногами. Недолго думая, я призвал свою Грань.
В моём мире этот конкретный дар звался Перековкой или Превращением, но один странствующий маг из земель франков, увидев проявление моей Грани, обозвал это Оружейной трансмутацией. Звучало красиво, вот и прижилось.
Материя завибрировала, подчиняясь зову. Магия скользнула по древесным волокнам, проникая внутрь и меняя структуру. Несколько мгновений, одно усилие воли — и в руках у меня лежало ладное деревянное копьё с трёхгранным остриём. Не слишком длинное, увы, ветка была коротковата. Даже не копьё, а скорее дротик.
— Права была матушка, — прошипел обладатель дубинки. — Пробудил магию. Надо его кончать, и быстро!
Миг, и один из громил ринулся в атаку, выставив нож. Движения его выдавали солидный опыт — плавные, экономные, без лишней суеты. И всё же они мало напоминали технику талантливого воина. Скорее матёрого душегуба, что привык резать со спины глотки зазевавшихся путников.
А ещё он явно недооценивал меня, видя перед собой лишь безусого юнца.
Ну что же, парни, разомнёмся. Заодно и я наглядно выясню, на что способно моё новое тело. Особых восторгов оно мне не внушало. Одно радовало, навыки, что называется «мышечная память», осталась со мной.
Значит, никакая она не «мышечная». Но об этом пускай всякие умники рассуждают, а я воин.
Усилием воли выжимая из организма всю доступную скорость, я шагнул и на противоходе встретил врага одним точным выпадом. Трёхгранное деревянное остриё с влажным хрустом почти целиком погрузилось в незащищённую глотку противника. Его нож лишь беспомощно чиркнул воздух в ладони от моего живота. Вот она, разница в длине оружия.
Верзила отчаянно забулькал, захрипел, выронил клинок и мешком осел на траву, судорожно цепляясь за горло. Я брезгливо поддел его тушу носком сапога. Готов, голубчик.
Какой «голубчик»? Что это вообще значит?..
Видимо, воспоминания Платонова начинали потихоньку просыпаться, смешиваясь с моими собственными.
Второй громила взревел медведем, аж слюна брызнула.
— Ах ты ж сучонок! Да мне теперь плевать на то, что велела графиня! Будешь у меня верещать, как свинья недорезанная!
Графиня? Любопытно. Какой болтливый исполнитель.
Но сначала надо закончить начатое.
От его рывка я ускользнул, не желая мериться силой этого тщедушного тела с крепким душегубом, и тут же контратаковав резким уколом. Острие копья чиркнуло по бедру, пропоров штаны.
Боль отрезвила верзилу — он отшатнулся, на лице мелькнула растерянность. Видать, не привык, чтобы жертва так лихо отбрыкивалась. Ничего, я ещё не закончил.
Уклонившись от атаки дубинкой, я рванул вбок, не позволяя обойти себя с тыла. Копьё давало фору, компенсируя скованность непривычного тела — руки и ноги слушались не так резво, как должны.
Пока верзила рычал, метя дубиной мне в череп, я ловко огибал его по кругу, норовя достать уколами по рукам и ногам. Тело слушалось всё лучше, вспоминая навыки. Один, два, три — острая боль пронзила щиколотку и плечо громилы, ещё один удар достал предплечье.
Взбешённый противник, не чуя боли, прыгнул вперёд, пригибаясь к земле. Его цель не оставляла сомнений — сбить меня с ног, чтобы потом прижать к земле. Ну уж нет. Горящие с непривычки огнём ноги едва не подогнулись, когда я разрывал дистанцию, но руки сработали ладно. Резко ударили копьём ему в грудь.
Прочная стёганая куртка в теории должна была если не отвести, то остановить мой дротик. На первый взгляд простое деревянное копьишко казалось неспособным пронзить преграду, но в этом и заключалась особенность моей Грани. Она придавала любому сделанному мной оружию остроту и прочность, что и не снилась первоначальному материалу.