Телу нужно было привыкнуть к новым возможностям, и я вынырнул из внутреннего мира.
Захар то и дело косился на меня и копьё, остервенело понукая лошадей. Наконец не утерпел и спросил, понизил голос:
— И где ж вы, Прохор Игнатьевич, биться-то так навострились? Сызмальства ведь ленились. Лежебокой были знатным, ни зарядкой, ни клинком не занимались. Всё за девками красивыми бегали…
Я покачал головой, не глядя на него:
— Есть вещи, Захар, о которых лучше не спрашивать. Ради твоего же блага.
Обиженно засопев, слуга отстал, но ненадолго. Спустя пару минут хлопнул себя по лбу и расплылся в ехидной улыбке:
— Так вот оно что! У вас, барин, никак Талант пробудился! То-то я смекаю — не иначе, как дар ваш воинским оказался. Недаром батюшка ваш заждался, когда ж оно случится!
— Талант? — переспросил я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно.
— Ну да! — оживился Захар. — Это ж у каждого мага своё особое умение, что другим не по силам. Вот у Князя Оболенского из Сергиева Посада, к примеру, Талант к целительству. А у князя Веретинского, сказывают, к огню. Каждому своё даётся.
Я задумчиво кивнул. Так вот как здесь называют то, что в моём мире именовалось Гранью.
— И много таких… талантливых? — уточнил я.
— Да немного, — почесал в затылке Захар. — Магический дар-то у многих просыпается, когда припрёт как следует. Он у многих есть, а вот Талант… Его только на краю гибели обрести можно. Кто смерти в глаза глянул, да выжил, у того и просыпается. Вот батюшка ваш всё гадал, в какой момент у вас проявится. А вы, значит, на виселице своё обрели и бойцом знатным оказались…
Своя логика в этом определённо имелась, и возражать я не стал. Пусть верит во что хочет.
Ближе к полудню отряд миновал речушку, возле которой земля была густо изрыта следами борьбы. Я спрыгнул с телеги, разглядывая истоптанные берега. Между вывороченных с корнем кустов белела груда тлеющих углей, из которой торчали обугленные кости. Человеческие.
Захар, увидев это, застонал и торопливо закрестился:
— Свят-свят-свят! Вот кому-то не свезло… Знамо дело, Бздыхи порезвились.
— С чего такая уверенность? — прищурился я.
Захар нервно передёрнул плечами:
— Так все знают — кого Бздыхи выпьют, тех опосля огнём жгут. Порядки такие, не приведи Господь на пути повстречаться…
Могилевский мрачно кивнул, подтверждая слова слуги. Выходит, здешние края и впрямь нашпигованы всякой пакостью почище иного захолустного края.
Стиснув пальцы на древке копья, я невесело усмехнулся. Похоже, мой путь в Угрюмиху будет веселее, чем предполагалось вначале.
Через несколько минут отряд двинулся дальше. Я непрерывно глядел по сторонам, не желая пропустить возможную опасность. Сержант не отставал, хмуро оглядывая лесные заросли.
Мой взгляд плавал по дороге и внезапно упёрся в странные отпечатки, выбитые в грязи. Они напоминали следы колёс, но слишком уж широкие и глубокие для обычной телеги или кареты. Я нахмурился, пытаясь сопоставить увиденное с чем-то знакомым, но тщетно.
— Смотрите, боярин — заметив направление моего взгляда, произнёс Захар. — Следы совсем свежие. Тут недавно конвой проезжал, видать, тот, что в Покров направлялся.
Конвой?..
Незнакомое слово внезапно отозвалось внутри, раскрыв своё значение.
— Конвой… машин? — уточнил я, используя слово, сказанное Сабуровым.
Слуга смешливо хмыкнул в усы и почесал в затылке:
— Так это ж, Прохор Игнатьевич, грузовики проехали.
Я невольно приподнял бровь. Вот оно что! Механические повозки, вроде тех самоходных карет, что видел в городе, но куда массивнее и вместительнее. Любопытная штука.
Захар меж тем увлечённо распинался, явно красуясь осведомлённостью в технических премудростях:
— У них колёса особые — широченные, с глубоким протектором, чтоб по любой колдобине без застревания пройти. Движок опять же мощный, не чета лошадкам нашим. Диво дивное, а не машина! Я так понимаю, конвой солидный был, чай, не меньше десятка грузовозов тут протарахтело.
Сержант Могилевский озабоченно кивнул, разглядывая следы:
— Похоже на то. Едут, стало быть, с важным грузом, коли такие силы стянули для охраны. Возможно, торговый караван.
Он почесал подбородок и мрачно добавил:
— Одна незадача — шум от такого обоза за версту слыхать. А тот Бездушных привлекает, что мёд — мух. Слышат, поганцы, и лезут из всех щелей. Ежели рядом ошиваются, точно учуют. Не приведи господь, свяжутся с исчадиями.
Могилевский сплюнул через левое плечо и торопливо перекрестился. Я невольно приподнял бровь
Возможная опасность заставила кровь бурлить во всём теле.
— Всем быть настороже! — бросил сержант отрывисто.
— Захар, — произнёс я, — если что заметишь — кричи, не раздумывая.
Слуга испуганно закивал, весь побелев. Видать, не на шутку струхнул, бедолага.
Отряд тронулся медленнее, озираясь и прислушиваясь. Я то и дело поглаживал древко своего копья, готовый в любой миг пустить его в ход. Тишина давила на уши — ни мерного стука дятлов, ни резкого гомона сойки. Даже ветки не скрипели.
Час проходил за часом, но ничего не происходило. Солнце клонилось к закату, тени удлинялись. Тревожное напряжение понемногу сменялось усталостью. Может, зря переполошились?
И в этот миг кончики пальцев закололо, будто от крапивы. Судорожно втягивая ноздрями воздух, я огляделся по сторонам. Магия внутри вскипела, разбуженная неясной, но нешуточной угрозой. О, это чувство было знакомо до зубовного скрежета!
Лишь одни твари вызывали у меня столь сильную реакцию дара. Твари, память о которых до сих пор травила душу, будто яд — кровь.
Алчущие. Исчадия преисподней, извечные враги рода человеческого.
Они пришли за нашими жизнями.
Лихорадочно завертев головой, я пытался высмотреть неуловимого врага. Ничего. Лес безмолвствовал, но напряжение лишь нарастало. Где же вы, поганцы?
И тут из-за деревьев донёсся пронзительный женский крик, полный животного ужаса. В нём слышалась боль, отчаяние и мольба о помощи.
Глава 5
Вопили так истошно и отчаянно, что стало ясно одно, неизвестная женщина находилась в шаге от смерти. Это был не писк при виде паука или мыши. Не вскрик от подвёрнутой ноги. Это был душераздирающе вой человека, который видит как волчья пасть вырвала кусок мяса из его тела и чётко понимает, что это только начало.
Могилевский среагировал мгновенно:
— Живее! — рявкнул он, подхватывая висевшее на ремне оружие.
Захар аж привстал на козлах и щёлкнул поводьями, принуждая коней пуститься вскачь.
Я же напитал магической энергией глаза, пытаясь уловить малейшие признаки опасности. Первым делом заметил, как затихли птицы и насекомые — лес погрузился в неестественное безмолвие. Лошади беспокойно всхрапывали, мотая головами и пытаясь свернуть с дороги.
Дорога летела под колёсами телеги, мерно грохотали копыта, а напряжённые солдаты вертели головами по сторонам, выискивая любые следы угрозы.
С каждой секундой воздух становился всё тяжелее, словно густея. Краски тускнели на глазах — сосны и ели словно выцветали, их темно-зеленые иглы блекли, сливаясь в унылую серость. В тенях между деревьями клубилась неестественная чернота.
Металлические части упряжи начали покрываться инеем, хотя по зимним меркам день стоял тёплый. В воздухе повис затхлый запах гнили.
Захар начал истово креститься, шепча слова молитвы.
— Сучьи Бздыхи!.. — крякнул один из солдат.
А потом накатило то самое чувство — гнетущая пустота, высасывающая саму жизнь. Апатия и безнадёжность навалились свинцовым грузом. Каждое движение давалось с трудом. Так проявляют себя Алчущие, и единственные лекарства от подобного — стальная воля и строгая дисциплина. Именно они позволяют мчаться навстречу угрозе, а не прочь от неё.
По поведению моих спутников было видно, что где-то на краю их сознания билась единственная мысль — развернуться и бежать без оглядки. И если стражники сознательно выбрали мужское ремесло, напрямую связанное с риском, то престарелый Захар был обычным слугой. Его долг заключался лишь в заботе о господском быте, а не в противостоянии чудовищам. Честь воина не обязывала его держать строй перед лицом смертельной опасности. И я бы не разочаровался в нём, прояви он малодушие.
И всё же он оставался на козлах, хоть руки его и дрожали на поводьях, как от лихорадки.
Такая преданность достойна уважения, поэтому я положил ладонь на его плечо и произнёс:
— Не бойся. С тобой ничего не случится. Я не позволю.
Старик едва уловимо дёрнулся и, чуть развернув лицо ко мне, зачастил:
— Боярин, что ж вы такое говорите⁈ Это же мне надо вас опекать. О вашей жизни радеть. Прошу, не лезьте на рожон, позвольте солдатам сделать своё дело. Иначе если с вами что-то случится, Игнатий Михайлович с меня три шкуры спустит. Да что там, я сам себя не прощу!
Криво ухмыльнувшись, такая забота умиляла, я ответил:
— Вспомни, как я жил раньше, Захар. И к чему это привело? К петле на шее. Не хочу туда возвращаться, а значит, придётся меняться. Придётся стать другим человеком. Здесь, в этих опасных землях, больше не получится отсиживаться у отца за пазухой. Поверь, я справлюсь с подобной нечистью. Просто держи лошадей под контролем и не мешай мне делать то, что нужно.
Старик удивлённо посмотрел на меня и прошептал:
— Что же с вами случилось там, Прохор Игнатьевич?.. Словно подменили вас… И повадки иные, и голос властный, и взгляд… Прежде и мухи не обидели бы, а тут… — Захар запнулся, подбирая слова. — Будто воин бывалый говорит, а не барчук изнеженный. Простите за прямоту, старого дурака, — торопливо добавил он.
Слуга был прав — человек, которого он знал, погиб на эшафоте. Теперь в этом теле жил совсем другой.
— Когда почти умираешь, начинаешь смотреть на вещи иначе, — использовал я уже привычное объяснение.
Апатия и безнадёжность, давившие на плечи никуда не делись. Однако хуже всего было ощущение чужого взгляда — холодного, голодного, нечеловеческого. Словно сама смерть следила из темноты, выжидая момент для броска.