Прибытие официальной делегации означало одно: ситуация вышла далеко за рамки личного конфликта.
Глава 17
Приняв полученное приглашение, я направился к автомобилю, когда из него показался высокий седеющий мужчина с аристократической осанкой. Тонкие черты лица и мягкий взгляд совсем не соответствовали суровости ситуации. Впалые щеки подчёркивали высокие скулы, придавая лицу утомлённый, но благородный вид. Мелкие морщинки вокруг серых внимательных глаз говорили о привычке хмуриться.
Несмотря на строгий тёмно-синий костюм с едва заметной вышивкой на лацканах, в его сдержанных движениях проглядывала некоторая нерешительность — он постоянно касался перстня на безымянном пальце, словно искал в нем опору.
По описанию, я узнал графа Белозёрова. Его тревожный взгляд метался между замороженной женой и перепачканной дочерью.
— Папа! — Полина, до этого стоявшая рядом со мной, бросилась к нему, на секунду забыв о матери.
Белозёров неловко, но крепко обнял дочь, гладя её по волосам. В его глазах читалась смесь облегчения и боли.
— Я так боялся за тебя, — прошептал он, затем поднял взгляд на разгромленный отряд наёмников и разрушения в Угрюме. — Господи, что она натворила…
— Пойдёмте, — пригласил я графа с дочерью, — полагаю, вам стоит присутствовать при этом разговоре. В конце концов, он касается члена вашей семьи.
Вскоре мы сели в автомобиль, где нас уже ждал мужчина в качественном, но неброском сером костюме. Я сразу узнал князя Оболенского, хотя он явно стремился привлекать как можно меньше внимания.
Но и без формальных атрибутов власти в нём чувствовалась сила и уверенность человека, привыкшего повелевать.
— Боярин, — кивнул он мне, удобнее располагаясь на заднем сиденье. — Мне докладывали о ваших успехах, но, признаться, я не ожидал увидеть… такого, — его глаза охватили масштабные следы сражения за автомобильным окном, покрытым снаружи зеркальной тонировкой.
Я обозначил символический полупоклон в приветствии:
— День добрый, ваше Сиятельство. Необычно видеть вас так далеко от Сергиева Посада.
— Инкогнито, — тихо поправил он. — Формально я здесь неофициально. Это не мои владения.
Понятно. Дипломатия — древняя игра, в которой формальности имеют решающее значение. Я собирался уже уточнить, как именно он здесь оказался, но Германн Белозёров заговорил, всё ещё держа дочь за руку:
— Я сам вызвал князя, — признался он с нотками стыда в голосе. — Когда Полина сказала мне, что Лида наняла иностранную ратную компанию, я понял, что ситуация вышла из-под контроля. Ведь фактически это означает боевые действия между княжествами… Я уже не мог справиться с происходящим.
Логично, нападение польских наёмников, пусть даже нанятых частным лицом, но фактически, остающегося родственницей князя Оболенского, на территорию Владимирского княжества — это не просто семейная ссора. Если бы эти Крылатые гусары уничтожили наш острог, князь Веретинский имел бы полное право потребовать с Оболенского компенсацию или даже использовать эту ситуацию, как предлог, чтобы объявить войну Сергиеву Посаду.
— Крайне неприятная история… потенциально катастрофическая, — подтвердил Матвей Филатович, поймав растерянный взгляд Германна. — Значительная часть состояния семьи Белозёровых ушла на счета Крылатых гусар, а те, — он равнодушно покосился сквозь окно на сваленные в кучу тела и горящие автомобили, — им уже воспользоваться не сумеют…
В этот момент графиня Лидия, вмороженная в лёд, разразилась пронзительным истеричным хохотом.
— Вы ничего не понимаете! — кричала она, дёргаясь в своей ледяной тюрьме. — Он демон! Настоящий демон! Родился из мёртвого чрева! Пожирает наши души! Смотрите, как он зачаровал мою дочь!
Её глаза, налитые кровью, лихорадочно вращались в орбитах. Губы были искривлены в гримасе, напоминающей одновременно улыбку и оскал. На подбородке выступила пена.
Оболенский поморщился, прикрыв лицо платком, супруг её побледнел, а Полина отвернулась, закрывая лицо руками и заплакала.
— Как давно это началось? — тихо спросил я, глядя на графиню, теперь бормотавшую что-то себе под нос.
— Полтора года назад, — ответил Белозёров. — Головные боли, перепады настроения… Я не придавал этому значения. Думал, просто нервы. После вашей… вашего знакомства с моей дочерью ситуация обострилась.
Как он элегантно выразился.
Матвей Филатович приоткрыл окно и прошептал приказ Трофимову, который понятливо кивнул, подошёл к Лидии, и сделал инъекцию ей в шею. Через несколько секунд истеричные крики стихли, сменившись бессвязным бормотанием.
— У меня есть предложение, — заговорил Оболенский, когда убедился, что графиня успокоилась. — Очевидно, что графиня Белозёрова невменяема. В таком состоянии она не может отвечать за свои действия. Предлагаю взять её под княжескую опеку и отправить на принудительное лечение в специальное учреждение.
Германн кивнул:
— Я готов компенсировать все финансовые потери, причинённые действиями моей жены, — его взгляд был прикован к обездвиженной Лидии. — Я не мог её остановить… но я отвечаю за её действия как глава семьи.
Из тебя глава семьи, как из осла — полководец.
Возможно, Германн Климентьевич и являлся хорошим человеком, но вот возглавлять свой род он оказался совершенно не способен. Для этого требовались жёсткость и непререкаемый авторитет. И того, и другого отец Полины был лишён.
Я посмотрел на девушку, затем на разрушения в Угрюме, на тела наёмников, раскиданные по полю боя. Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны, я хотел справедливости — графиня должна была ответить за смерти моих людей, за разрушение домов, за сам факт нападения на острог под моей защитой. С другой…
— А что с судебным разбирательством? — спросил я прямо, глядя Оболенскому в глаза.
— В случае принятия нашего предложения, — ответил князь, — формального разбирательства не будет. Это позволит избежать… нежелательной огласки.
Я перевёл взгляд на гидромантку, которая всё ещё сидела с опущенными глазами в ожидании моего решения, прижавшись к отцу.
Что будет с репутацией Полины, когда эта история выплывет наружу? Если станет известно, что её мать развязала настоящую войну и в результате была признана сумасшедшей… светское общество жестоко. Они будут шептаться за её спиной, сомневаться, не унаследовала ли дочь материнское «безумие». Непристойно выносить семейный сор из избы, но ещё хуже — позволить невинному человеку пострадать от последствий чужих действий.
Убить графиню я не мог — это разрушило бы мои отношения с Полиной, которая уже доказала свою ценность. Но даже если не думать о практичной стороне вопроса, чисто по-человечески эта девушка была мне симпатична и от неё я видел лишь поддержку. Однако и оставить Белозёрову-старшую безнаказанной тоже было недопустимо.
— Психиатрическая лечебница под княжеским надзором, — медленно произнёс я. — С постоянной медикаментозной терапией. Чтобы ни единая душа не узнала о случившемся.
В чём-то это наказание хуже смерти.
Оболенский кивнул.
— Это останется конфиденциальной информацией, — заверил он. — Официально графиня отправится на длительное лечение за границу. Никаких подробностей, никаких скандалов.
Я снова взглянул на Полину. Она благодарно подняла на меня взгляд, понимая, что я стараюсь защитить её.
— И от вас, Германн Климентьевич, я ожидаю полной компенсации за все наши разрушения и потери.
Белозёров облегчённо выдохнул:
— Разумеется. Вы получите справедливую компенсацию.
— И у меня есть условие, — твёрдо добавил я, глядя на Оболенского. — Графиня должна оставаться в изоляции. Никаких посещений, кроме ближайших родственников, никаких послаблений в лечении или обеспечении безопасности.
Всем было понятно, что я имел в виду: держать Лидию подальше, на сильных препаратах, не позволяя ей когда-либо снова стать угрозой. Мне совершенно не нужно, чтобы через полгода она сбежала и снова начала строить против меня козни.
— Это… разумная предосторожность, — согласился князь. — И я весьма вам благодарен, боярин. Моя кузина своими действиями фактически поставила наши княжества на грань войны, — Матвей Филатович потёр переносицу. — Если бы не быстрое разрешение ситуации, последствия могли быть катастрофическими.
— Она крупно вас подставила, — согласился я.
— И поставила меня в весьма непростое положение, — подтвердил князь. — За что я теперь, несомненно, в долгу перед вами, Прохор Игнатьевич, — его слова прозвучали, как завуалированное обещание.
Я кивнул, принимая это как факт. Долг такого человека, как Оболенский — серьёзный политический ресурс, и мы оба это понимали.
Германн повернулся к дочери:
— Доченька, дорогая, ты можешь вернуться домой, — произнёс он. — О ней позаботятся, жизнь наладится. Всё будет как прежде.
Однако Полина решительно покачала головой, проявляя достойную своей матери твёрдость:
— Нет, папа. Ничего и никогда уже не будет как прежде. И ты это знаешь. Не хочу возвращаться туда, где мне всё будет напоминать о прошлом. Здесь я нашла смысл своей жизни. Я помогаю людям — учу детей, использую свою магию для защиты, а не для салонных фокусов.
Её глаза блеснули, и я увидел в ней не просто аристократку, бежавшую от гнёта матери, а сильную женщину, нашедшую своё призвание.
Князь Оболенский тем временем осматривал укрепления Угрюма. Его опытный взгляд оценивал новые бастионы, расширенные стены, систему обороны. Я видел, как менялось выражение его лица — от любопытства к осознанию и, наконец, к уважению.
— Впечатляет, — наконец произнёс он, повернувшись ко мне. — Создать такой форпост на границе, с такими ресурсами и за такое короткое время… Немногие способны на подобное.
— Это только начало, — ответил я просто.
Оболенский понимающе кивнул, и в его глазах я увидел то, что ожидал — признание. Не формальное, не вынужденное, а искреннее. Один сильный человек, признающий силу другого. Укрепления Угрюма говорили сами за себя — я создал здесь не просто деревню, а настоящую приграничную крепость, полноценную силу, с которой теперь придётся считаться всем соседям.