В толпе поднялся возмущённый ропот, переходящий в пронзительный гвалт. Требовать подобного у родственников убитых — жестоко, но это единственный способ сохранить им всем жизни.
В моей голове пронеслась горькая мысль. Эта клятва нужна была не столько для моей безопасности, сколько для их собственного выживания. Я слишком хорошо знал, как работает кровная месть. Сегодняшние дети через десять-пятнадцать лет придут за моей головой, движимые долгом чести и памятью об отцах.
Либо найдутся доброжелатели, которые подскажут, куда им надо направить свои усилия.
И мне придётся их убить. Всех до единого. Магическая клятва была единственным способом разорвать этот порочный круг.
Однако они не должны были знать о моих истинных мотивах. Пусть думают, что я забочусь только о собственной шкуре. Это давало мне рычаг давления — они не знали, что князь удовлетворился бы устранением только мужчин рода.
Не знали, что я не подниму на них руку даже в случае отказа. Если они выберут месть — что ж, это их право. Я дам им шанс уйти, а дальше… дальше будь что будет.
Некоторые черты не имеет права переступать даже император, если хочет оставаться человеком. Потому что обстоятельства переменчивы, но принципы — никогда.
Жена Афанасия впилась в меня пытливым взглядом, словно пыталась прочесть мысли. Я сохранял каменное выражение лица, мысленно молясь Всеотцу, чтобы она приняла правильное решение. Мне действительно не хотелось через несколько лет охотиться на подросших детей Уваровых.
Наконец она выпрямилась и повернулась к остальным.
— Мы принесём клятву, — объявила она безапелляционным тоном.
— Мама! — возмутилась жена Фёдора. — Как вы можете…
— Молчать! — рявкнула старшая Уварова с такой силой, что все вздрогнули. — Неужели вы до сих пор не поняли? Мы все знали или догадывались, чем занимаются наши мужья. Знали и молчали, потому что это давало нам безбедную жизнь. Роскошь, драгоценности, власть — всё это было оплачено чужой кровью.
Она перевела взгляд на жену Никона.
— Лена, твоя дочь — единственная из всей семьи, кто осмелился выступить против. И где она теперь? В монастыре, за толстыми стенами, потому что посмела иметь совесть.
Мать Варвары опустила голову, не в силах возразить.
— А теперь, — продолжила вдова Афанасия, — похоже, сам Господь требует, чтобы мы заплатили по счетам. Так что все принесут клятву. Это не обсуждается.
Я воспользовался паузой, чтобы подойти к телам убитых. Их жезлы валялись рядом — сломанные, но всё ещё содержащие остатки Эссенции. Я поднял обломки скипетра Афанасия, нашёл треснувший кристалл внутри. Энергия была нестабильной, готовой рассеяться, но её ещё можно было использовать.
Сосредоточившись, я вытянул остатки силы из мёртвых артефактов. Тёплая волна прошла по телу, частично восполняя опустошённый резерв. Меньше, чем хотелось бы, но лучше, чем ничего.
Члены семьи выстроились в линию. Первой подошла сама вдова патриарха и выслушала инструкцию. После чего протянула руку, и я сделал небольшой надрез на её ладони своим клинком. Кровь выступила алыми каплями.
— Я, Антонина Петровна Уварова, — начала она твёрдым голосом, — клянусь своей кровью и магией не злоумышлять против Прохора Платонова. Не причинять вреда ни ему, ни его соратникам. Ни действием, ни бездействием. Ни прямо, ни косвенно. Да будет эта клятва нерушима до конца моих дней.
Магия клятвы вспыхнула между нами — древняя сила, старше любых законов. Я почувствовал, как невидимые нити связывают нас, делая предательство невозможным.
Следующей подошла жена Фёдора, потом — вдова Никона, затем супруга Михаила. Дети следовали за матерями — испуганные, но послушные. Даже тот юноша, что грозил мне виселицей, произнёс слова клятвы, хоть и сквозь стиснутые зубы, после чего плюнул мне под ноги.
Последними клялись слуги. Они явно не понимали, почему их заставляют это делать, но подчинялись из страха.
Когда ритуал был завершён, я убрал меч в ножны. Усталость навалилась с новой силой, но я заставил себя стоять прямо.
— Теперь слушайте внимательно, — обратился я к собравшимся. — Вы можете забрать всё, что захотите. Любое имущество, любые вещи, любую технику. Люди князя будут здесь к утру. К этому моменту вам стоит покинуть город.
— Вы… вы собираетесь разграбить наш дом? — с возмущением воскликнула одна из женщин. — Мало вам крови, так ещё и…
— Я не возьму из вашего дома ни единой вещи, — перебил я. — Ни монеты, ни булавки. Я пришёл сюда восстановить справедливость и покарать виновных, а не наживаться на чужой беде. Всё имущество будет конфисковано людьми князя. Поэтому у вас есть несколько часов, чтобы собрать то, что дорого. Драгоценности, документы, памятные вещи — берите всё, что сможете унести. Вам сейчас понадобятся любые средства.
Они переглянулись, явно не ожидая такого поворота.
— Вам есть куда отправиться? — спросил я.
Женщины снова переглянулись. Наконец Елена неуверенно произнесла:
— Да. У нас есть дальняя родня в Твери. Они… они примут нас.
Я кивнул. Хотя бы что-то. Не придётся думать, куда пристроить вдов и сирот.
В гараже поместья, чьи ворота оказались уничтожены бушевавшей магией, виднелись несколько машин — семейство Уваровых могло себе позволить приличный автопарк. Остатки рода смогут безопасно добраться до Твери, а не тащиться пешком по дорогам Пограничья с детьми и скарбом.
— Тогда советую поторопиться. Ночь не будет длиться вечно.
Развернувшись, я направился прочь. Мои люди молча последовали за мной. Коршунов поддерживал хромающего Карпова, Гаврила помогал Евсею. Михаил и Ярослав несли тела погибших — Медведева и Лося завернули в найденную во дворе мешковину, которой укрывали клумбы.
У ворот я обернулся. Члены семьи Уваровых всё ещё стояли во дворе среди тел, словно не веря в реальность происходящего.
— Варвара, — окликнул я. — Дочь Никона. Где она?
Елена вздрогнула.
— В Покровском монастыре, в пятнадцати километрах отсюда. Но она не может…
— Передайте ей, — перебил я, — что она свободна возвращаться, если захочет. Её отец мёртв, и никто больше не имеет власти держать её взаперти.
Не дожидаясь ответа, я вышел за ворота. Позади остался разорённый дом некогда могущественного рода. Впереди ждала ночь, полная неизвестности.
Мы погрузились в машины — раненых в мой Бурлак, остальных в старый автомобиль Коршунова. Мотор взревел, и мы покатили по пустынным улицам Сергиева Посада. В сторону представительства Угрюма, где можно было перевести дух и подумать о последствиях сегодняшней ночи.
Род Уваровых перестал существовать. Остались только женщины, связанные клятвой, и память о том, что бывает с теми, кто забывает о человечности в погоне за властью и богатством.
Бурлак мягко покачивался на неровностях мостовой. За окном проплывали тёмные фасады домов Сергиева Посада — город спал, не подозревая о кровавой драме, разыгравшейся в особняке Уваровых.
Машина Коршунова с ранеными уже скрылась за поворотом, направляясь к княжеской лечебнице.
Я откинулся на сиденье, чувствуя, как усталость накатывает волнами. Железная кровь ещё удерживала внутренние повреждения, но организм требовал отдыха.
Коршунов сидел рядом, глядя в окно. Его жёсткое лицо в свете фонарей казалось вырезанным из камня. Только едва заметная улыбка в уголках губ выдавала его состояние.
— Ну что, Родион, — начал я, нарушая тишину. — Один из трёх вычеркнут. Как ощущения?
Разведчик хмыкнул, не отрывая взгляда от пейзажей.
— Знаете, Ваше Благородие, я столько лет мечтал об этом моменте. Представлял, как буду смотреть в глаза Афанасию, когда жизнь будет покидать его тело. Как скажу ему всё, что думаю о его роде, о его методах, о том, как он выкинул меня на улицу, словно отработанный материал.
Он помолчал, поворачивая на перекрёстке.
— А теперь, когда это случилось… Пустота какая-то. Не то чтобы разочарование, но и удовлетворения особого нет. Будто ждёшь праздника годами, а когда он приходит — обычный день как день.
Я понимающе кивнул. Месть редко приносит то облегчение, которого от неё ждут.
— Жалеешь, что не сам его прикончил?
— Да нет, — Коршунов покачал головой. — Я своё получил. Видел, как этот напыщенный индюк корчился от бессилия, когда вы его сыновей покрошили. Видел, как рухнула вся его спесь, когда понял, что деньги и связи не помогут. Этого достаточно.
Он раскурил трубку, приоткрыв окно.
— Знаете, что самое забавное? Я ведь не из-за увольнения на них зуб точил. Плевать мне на работу — нашёл бы другую. Точнее, нашёл бы, если бы они не использовал свои связи, чтобы лишить меня возможности работать в этой сфере. Дело в принципе было. Эти выродки считали, что могут с людьми как с вещами обращаться. Использовал — выкинул. Не угодил — растоптал. А то, что у человека может быть честь, достоинство — это для них пустой звук. Да что говорить, он собственную дочку не пожалел. Хотел её за Громова выдать, а та в итальянца нашего влюбилась… Что это за отец, который родную кровинку воспринимает, как товар для выгодной продажи?..
Я прикрыл глаза, вспоминая сегодняшний бой. Афанасий Уваров даже перед смертью не понял, за что умирает. Для него убийство полусотни беженцев было чем-то незначительным, бытовой необходимостью.
— Они искренне не понимали, — сказал я. — Фёдор удивился, что я вломился к ним из-за «какой-то черни». В их картине мира простолюдины — это расходный материал, не более.
— Вот именно! — Коршунов с чувством ударил ладонью по колену. — И ведь не только Уваровы такие. Половина аристократии так думает. Может, не все до убийств доходят, но отношение то же самое. Мы для них — говорящий скот.
Мимо промелькнул ночной патруль — четверо полицейских с фонарями и оружием. Они проводили нашу машину настороженными взглядами, но останавливать не стали.
— У тебя ещё двое в списке остались, — напомнил я. — Генерал Карагин и агент Рубцов.
Коршунов усмехнулся — резко, зло.