Странное чувство зародилось где-то в груди. Не страх, нет. Скорее… признание? Уважение? Что-то более глубокое и тревожное.
Ярослава встречала множество сильных мужчин. Магистры в Академии, опытные воины в отцовской дружине, аристократы-дуэлянты на светских приёмах. Но все они были старше, опытнее, занимали устоявшееся положение в обществе. С ними легко было держать дистанцию, видеть в них наставников или потенциальных союзников, не более.
Прохор был другим. Ровесник, выходец из Пограничья, без невообразимых титулов и регалий. И при этом — прирождённый лидер, перед которым склоняли головы закалённые бойцы. Человек, превративший захудалую деревню в неприступный острог. Маг, чьи заклинания заставляли её, потомственную аристократку с безупречным образованием, чувствовать себя… недоучкой?
«Нет», — резко одёрнула себя княжна. — «Не недоучкой. Просто он другой».
Воспоминание всплыло неожиданно — ей было девятнадцать, третий год службы в тверском отделении Стрельцов. Молодой лейтенант из местного гарнизона начал за ней ухаживать. Обходительный, из хорошей семьи, с перспективами продвижения по службе.
Ярослава тогда почти поддалась. После трёх лет одиночества, после потери всего, что было дорого, внимание порядочного человека казалось спасением. Она даже начала представлять другую жизнь — может быть, простую, но спокойную. Без крови, без постоянной борьбы за выживание.
Но однажды за выпивкой лейтенант проговорился. Рассказал, как его отец служил при дворе в Ярославле и был среди тех, кто поддержал Шереметьева. Как получил за это богатые земли из конфискованного имущества бывших князей. Он не знал, кто она на самом деле, но его слова о том, что «старый князь сам виноват — надо было уметь договариваться с нужными людьми», прозвучали как удар под дых.
Ярослава без объяснений оборвала с ним все отношения той же ночью. Не стала мстить — парень был не виноват в грехах отца. Но с тех пор дала себе слово: никаких привязанностей, пока Шереметьев жив. Пока кровь её семьи не отомщена. Любовь — это слабость, которую она не может себе позволить.
Однако сейчас, сидя рядом с Прохором в тесной кабине внедорожника, она ловила себя на странных мыслях. Что было бы, если бы она встретила его в другое время, в другом месте? Если бы не висел над ней долг крови, не жгла душу жажда мести?
«Он бы не взглянул на тебя дважды, — цинично подсказал внутренний голос. — Да, ты создала Северных Волков, но разве это сравнится с тем, что сделал он? Превратил деревню в крепость, объединил округу, противостоит могущественным врагам. А ты? Наёмница с громким титулом. Твои люди следуют за тобой из-за денег и репутации отряда, а его — готовы умереть по одному слову. Ты в командира играешь, а он им и является».
Это было неправдой, и где-то в глубине души княжна это понимала. Её Волки шли за ней в огонь и воду не из-за денег. Она знала каждого по имени, помнила их жён и детей, лично навещала раненых и семьи погибших. Половину заработанного тратила на лучшее снаряжение и лекарей для своих людей, следила, чтобы вдовы и сироты получали достойное содержание. Ни разу за пять лет не послала бойцов туда, куда не пошла бы сама.
Это создало нечто большее, чем просто наёмный отряд — это создало семью, готовую убивать и умереть друг за друга.
И всё же рядом с Прохором все её достижения казались… незначительными. Словно она всю жизнь гордилась умением разжигать костёр, а потом встретила человека, повелевающего огненными бурями.
Да и в глазах Платонова она видела уважение, когда сражалась плечом к плечу с его людьми. Слышала одобрение в голосе, когда озвучивала свои идеи по усилению фортификаций. Чувствовала… что-то ещё, неуловимое, когда их взгляды встретились там, в самом первом сражении.
Машина резко затормозила, вырывая из размышлений. Впереди показались огни Угрюма.
— Приехали, — коротко бросил Прохор, первым выпрыгивая из кабины.
Ярослава смотрела, как он отдаёт распоряжения, организует разгрузку раненых, контролирует доставку собранного Лунного покрова. Каждое движение выверено, каждое слово — на своём месте. Командир и лидер в своей стихии.
Отец был похож — та же спокойная уверенность, та же способность одним словом вселить веру в победу. Но даже отец не обладал этой… силой. Прохор не играл в князя — он им был, даже без титула и земель.
«Я могла бы ему подчиниться», — мелькнула предательская мысль, и княжна почувствовала, как пылают щёки. — «В бою и… не только».
Сердце пропустило удар, а по спине пробежала дрожь. Засекина стиснула кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль отрезвляла, возвращала контроль.
Она резко мотнула головой, отгоняя наваждение. Нельзя. Глупо. Опасно. У неё есть цель, и эта цель — не романтические грёзы.
И всё же…
Ярослава вспомнила о долге. Танец, который она проиграла в споре. Тогда, в пылу соревнования, это казалось досадной мелочью. Сейчас же мысль о том, что придётся танцевать с Прохором, кружиться в его руках под музыку…
Княжна поймала себя на том, что улыбается.
«Один танец, — пообещала она себе. — Всего один, а потом — обратно к делам».
Но даже произнося эти слова в мыслях, Ярослава знала, что обманывает себя. Потому что впервые за долгие годы потребность в отмщении не занимала все её мысли. Впервые появилось что-то, ради чего хотелось жить, а не только выживать. И это пугало её больше любого врага.
А перспектива танца с молодым воеводой не казалась такой уж неприятной обязанностью.
Скорее наоборот.
Вокруг царила суета — возвращение колонны, разгрузка раненых, громкие голоса бойцов, рассказывающих о бое. Но в моей голове звенела тишина. Я стоял во дворе острога перед двумя накрытыми плащами телами и не слышал ничего, кроме этого проклятого звона. Михаил Сурков и Пётр Ивашин — оба из числа первых дружинников, пришедших ко мне ещё в начале весны. Они прошли Мещёрское капище, выжили во время нападения польских наёмников, и вот теперь их земной путь окончился на поляне рядом с Копнино…
— Кто-то должен сказать их семьям, — тихо произнёс стоящий рядом Борис.
— Я сообщу, — ответил я, не отрывая взгляда от погибших. — Это моё бремя.
Первым я навестил дом Сурковых. Небольшая изба на окраине Угрюма, аккуратный огород, дымок из трубы. Анна открыла дверь, и по моему лицу всё поняла. Её руки дрогнули, схватились за косяк.
— Михаил? — выдохнула она.
— Он погиб как герой, защищая товарищей, — сказал я, глядя ей в глаза. — Если бы не он, мы бы потеряли больше людей.
Женщина медленно осела на порог. Из-за её спины выглянули двое детей — мальчик лет десяти и девочка помладше.
— Папка? — тихонько спросил мальчишка, и в его голосе уже звучало понимание.
Я присел на корточки перед ними. Подбирать слова в такой ситуации было мучительно. В сотню раз хуже, чем если бы меня пырнули ножом, но такова ноша лидера.
— Твой папа больше не вернётся. Это больно, и будет болеть долго. Он был хорошим человеком, и спас жизнь своему товарищу, прикрыв его от чудовища.
Мальчик кивнул, стиснув зубы. Пытался быть мужчиной.
— Я не дам вам пропасть, — произнёс я с железной уверенностью. — Клянусь.
Анна подняла на меня покрасневшие глаза.
— Он… он не мучился?
Я качнул головой.
— Нет.
Следующей была вдова Ивашина — Марфа. Пётр оставил после себя беременную жену и трёхлетнего сына. Когда я сообщил ей о гибели мужа, она не заплакала. Просто стояла, прижимая к себе округлившийся живот, и смотрела куда-то сквозь меня.
— Он знал, на что шёл, — наконец произнесла она. — Говорил, что воевода дал ему шанс защитить семью. Что здесь у нас есть будущее.
— И это будущее останется вашим, — пообещал я. — Жильё, еда, всё необходимое — обо всём позаботимся. А когда ребёнок подрастёт, если захочет учиться ремеслу или военному делу — двери для него будут открыты. Мы не возьмём с вас ни копейки.
Покинув дом Ивашиных, я направился в лазарет. Георгий Светов склонился над одним из раненых, его руки светились мягким зелёным светом исцеляющей магии. Рыжая борода целителя была забрызгана кровью, под глазами залегли тени усталости.
— Как они? — спросил я, остановившись рядом.
Лекарь выпрямился, потирая поясницу.
— Пятеро тяжёлых, но выкарабкаются. У Семёна рваная рана живота — Стрига полоснула когтями. Час назад думал, не дотянет, но сейчас стабилизировался. Андрею повезло меньше — раздроблено бедро, даже с магией хромать будет. Остальные — рваные раны, переломы, ничего смертельного.
— Магический резерв? — уточнил я.
— На нуле, — честно признался целитель. — Но справлюсь. Альбинони хороший помощник, знает, где магия бессильна, обычная медицина выручает.
— Я велю прислать тебе Эссенцию из наших запасов.
Решив больше не отвлекать его от работы, я направился прочь. Егора я нашёл в кузнице. Парень сидел на старой отцовской наковальне, уставившись в пол. При моём появлении вскочил.
— Наставник, я…
— Тимур рассказал, как ты помог одному из бойцов с щитом, — перебил я. — Хорошая работа.
Юноша покраснел.
— Я просто… просто сделал, что смог. Но ведь люди погибли! Если бы я был сильнее, если бы умел больше…
— Стоп, — я положил руку ему на плечо. — Ты сделал то, что мог, с тем уровнем силы, который у тебя есть сейчас. Если будешь думать иначе, сожрёшь себя заживо. Помни, благодаря тебе жив человек. Это не мало, Егор. Это очень много.
— Но я даже клинок метнуть не могу! Только вот эти… фокусы с изменением формы.
— Помнишь, что я говорил о терпении? — я присел на соседний ящик. — Сегодня ты применил свои «фокусы» в бою и спас человека. Это больше, чем делают многие маги-аристократы за всю жизнь. Гордись этим, учись на этом опыте, но не вини себя за то, чего пока не можешь.
Егор поднял на меня глаза.
— А вы… вы себя не вините? За тех двоих?
Вопрос попал точно в цель. Я помолчал, подбирая слова и глядя на мальчишку. В его глазах читалось что-то большее, чем простое любопытство. Егор искал оправдание собственной боли, пытался понять, как жить с тем грузом, который навалился на его юные плечи.