Сергей Бутурлин заслуживал наказания. Но даже с ним я не переступил черту — не приказал убить себя или своих близких, не стёр личность, не превратил в безвольную марионетку. Просто подтолкнул к тому, что он и так мог сделать в приступе паники. Тонкая грань, но важная. Потому что когда начинаешь оправдывать всё более жёсткие методы «благой целью», однажды просыпаешься монстром.
Сергей моргнул, и на мгновение его глаза стали осоловелыми. Затем взгляд прояснился, и он с отвращением отстранился.
— Не смейте ко мне прикасаться, выскочка! Что вы себе позволяете?
Ничего не ответив, я развернулся и пошёл обратно к залу заседаний, оставив его стоять в коридоре с выражением смешанной ярости и замешательства на лице.
Вернувшись в зал, я застал там только своих спутников — члены совета уже удалились.
Илья и Лиза, всё это время сидевшие как статуи, наконец выдохнули. Юноша повернулся ко мне, и в его глазах плескалось нескрываемое восхищение.
— Прохор, это было… невероятно! Ты видел его лицо?
— Когда он понял, что остался с носом? — Елизавета нервно рассмеялась. — Бесценно!
— Всё в порядке? — спросил Стремянников, внимательно глядя на меня.
— Более чем, — кивнул я. — Просто хотел убедиться, что господин Бутурлин правильно понял ситуацию.
Илья и Лиза переглянулись.
— Что вы ему сказали? — не выдержала Елизавета.
Я невинно улыбнулся:
— О, всего лишь порекомендовал облегчить душу. Знаете, чистосердечное признание иногда творит чудеса для репутации.
Стремянников двусмысленно хмыкнул, явно догадываясь, что дело не только в словах, но Пётр Павлович был слишком умён, чтобы задавать лишние вопросы.
— Что ж, — сказал я, когда мы вышли на улицу. — Первый раунд за нами. Но Сергей Михайлович прав в одном — это ещё не конец. Такие, как он, не сдаются после первого поражения.
— Мы готовы, — твёрдо заявил Илья. — После всего, что он сделал…
— Именно поэтому вы поедете в Угрюм уже завтра, — перебил я. — Чем дальше вы будете от дядюшки, тем лучше. А там посмотрим, что ещё он попытается предпринять.
Глядя вслед удаляющейся машине Бутурлиных, я думал о предстоящей ночи. Сергей Михайлович даже не подозревает, какой сюрприз его ждёт. Императорская воля — штука коварная. Он проснётся утром и обнаружит, что сам опубликовал все свои грязные секреты. И даже не вспомнит, почему это сделал.
Иногда для победы над подлецом нужно дать ему возможность уничтожить себя самого.
Глава 11
Константин Петрович Скуратов-Бельский не считал себя жестоким человеком. Жестокость подразумевала получение удовольствия от страданий других, а он никогда не испытывал подобных эмоций. Нет, он был человеком рациональным, прагматичным до мозга костей. Каждое его действие, каждое решение подчинялось холодной логике целесообразности. Если для достижения великой цели требовалось принести в жертву сотню жизней — он отдавал приказ без колебаний. Если потребовались бы тысячи, он подписал бы и эти документы ровным почерком без единой тревоги. Не из злобы, не из садизма, а потому что так было необходимо.
В конце концов, разве архитектор, снося ветхие дома для постройки нового собора, испытывает ненависть к старым стенам? Разве хирург, отсекая поражённую гангреной конечность, наслаждается болью пациента? Нет. Они делают то, что должно быть сделано. И Константин Петрович делал то же самое, только в масштабах всего Содружества.
Скуратов-Бельский… Это имя он носил с гордостью, хотя многие при его упоминании невольно вздрагивали. Малюта Скуратов — его великий предок, оболганный и очернённый поколениями врагов. Константин Петрович сжал кулаки, думая о том, как извратили историю. Григорий Лукьянович был не палачом-садистом, каким его рисуют в сказках для устрашения детей, а великим государственником, душой радевшим за Русское царство.
Да, он применял жёсткие методы. Да, его руки были в крови. Но разве можно было иначе в то смутное время, когда боярская крамола грозила разорвать страну на куски? Малюта понимал то, что понимал теперь и Константин Петрович: иногда нужно запачкать руки ради высшей цели. Иногда нужно стать чудовищем в глазах современников, чтобы потомки жили в мире и благополучии.
История оказалась несправедлива к Малюте Скуратову. Его обвиняли в жестокости, забывая, что именно он спас царство от хаоса опричнины, когда та вышла из-под контроля. Обвиняли в кровожадности, не понимая, что каждая казнь была выверенным ударом по врагам государства. Константин Петрович знал правду — его предок был таким же рациональным человеком, как и он сам. Просто жил в более грубое время, когда хирургический скальпель заменял топор палача.
«Мы с тобой похожи, прадед, — подумал Скуратов-Бельский, походя бросив взгляд в серое небо за окном. — Оба делаем то, что должно быть сделано. Оба понимаем цену прогресса. И оба готовы нести бремя проклятий ради высшей цели».
С этими мыслями он шагал по длинному коридору лечебницы под Владимиром, и его безупречно начищенные ботинки отбивали размеренный ритм по каменному полу. Свет масляных ламп отражался в его бесцветных глазах, не оставляя в них ни малейшего блеска. В руках он держал магофон — современное чудо техники, которое так изменило мир за последние десятилетия. На экране устройства всё ещё светилась новость, заставившая его покинуть кабинет и спуститься в это мрачное крыло лечебницы.
«Боярин Прохор Платонов официально объявляет о переходе Угрюма под юрисдикцию Сергиева Посада с получением статуса Марки. Князь Оболенский подтвердил дарование титула маркграфа на церемонии…»
Скуратов-Бельский поморщился, словно от зубной боли. Платонов жив. Макар Вдовин провалил задание. Двадцать лет безупречной службы, сорок с лишним успешных устранений — и провал на простейшем задании. Убить одного зазнавшегося воеводу-юнца, пусть и талантливого мага. Неужели так сложно?..
Константин Петрович вновь остановился у зарешёченного окна, глядя на закрытое тучами небо. Раздражение поднималось откуда-то из глубины, но он подавил его усилием воли. Эмоции — враг рационального мышления. Нужно проанализировать ситуацию, понять, что пошло не так.
Вдовин был профессионалом. «Ярость Берсерка» должна была дать ему силу и скорость, достаточные для убийства даже Магистра. Платонов же, по всем данным, лишь недавно достиг ранга Мастера. Что-то пошло не по плану. Возможно, юнец оказался осторожнее, чем казалось. Или удачливее. Впрочем, какая разница? Факт оставался фактом — операция провалена, агент потерян, цель жива и теперь имеет ещё больше власти.
— Ваше Благородие, — раздался за спиной почтительный голос.
Константин Петрович обернулся. Молодой охранник стоял, вытянувшись по струнке, и в его глазах читался едва скрываемый страх. Все здесь знали, кто такой Скуратов-Бельский. Знали и боялись. Что было правильно — страх обеспечивал дисциплину.
— Что? — голос крыла Гильдии, отвечающего за тайные операции, был лишён эмоций.
— В-вы приказывали доложить о состоянии… особых гостей в западном крыле, — охранник сглотнул. — Всё в порядке. Кормили по расписанию, никаких инцидентов.
— Проведи меня к ним.
— Слушаюсь!
Они двинулись по коридору, минуя палаты с зарешёченными дверями. За некоторыми слышались стоны, за другими — бормотание, за третьими — мёртвая тишина. Западное крыло лечебницы предназначалось для особых случаев: буйных больных, которых родственники предпочитали упрятать подальше от глаз общества; заложников, обеспечивающих лояльность агентов Гильдии; и, конечно, материала для экспериментов.
Константин Петрович размышлял о семье Макара Вдовина. По всем правилам, их следовало устранить. Провал агента — смерть заложников. Так гласила негласная доктрина, обеспечивающая максимальную мотивацию исполнителей. И всё же…
Рациональность. Всегда рациональность.
Во-первых, бюрократия. Даже в такой организации, как Гильдия Целителей, решение об устранении заложников должно было пройти через несколько инстанций. Формальное подтверждение провала миссии, рапорт непосредственного руководителя операции, виза начальника отдела, утверждение одного из членов Совета… Во время Гона Константин Петрович был слишком занят координацией защиты объектов Гильдии от Бездушных. У него просто не было времени заниматься бумажной волокитой. А местное руководство лечебницы не имело полномочий самостоятельно принимать решения о судьбе «гостей». Слишком велик риск самоуправства и злоупотреблений.
Во-вторых, ценность самих заложников. Предварительная проверка выявила интересные детали. Мария Вдовина обладала редчайшим Талантом, который окрестили «Алхимическим резонансом». Способность определять совместимость любых алхимических компонентов и предсказывать результат их смешивания без проведения опытов. Один такой специалист мог сэкономить годы исследований и сотни тысяч рублей на дорогих ингредиентах. А мальчик… По всем признакам, у Петра Вдовина был мощный магический потенциал. Возможно, один из сильнейших, что Константин Петрович видел за последние годы.
Убить их означало выбросить на ветер ценнейшие ресурсы. Это было бы… нерационально.
В-третьих, стратегические соображения. Платонов, судя по его действиям в Сергиевом Посаде, был человеком чести, иными словами, наивным идеалистом. Таким, что не может пройти мимо чужой беды. Если он узнает о заложниках, а велика вероятность, что Вдовин перед смертью раскололся, то обязательно попытается их спасти. Живые заложники могли стать идеальной приманкой. Мёртвые — лишь поводом для мести.
И наконец, внутренние разногласия. Железнов, грубый солдафон, настаивал на немедленной казни. По его мнению, это должно было стать уроком для других агентов — провалил задание, твоя семья мертва. Примитивная логика устрашения, достойная варваров. Маргарита Павловна колебалась, не желая принимать на себя ответственность. Остальные члены Совета были слишком заняты своими проектами, чтобы вникать в оперативные детали.