Что до слабости Траяна к вину, то она не слишком удивительна для знаменитых воителей античной истории. Склонен к пьянству был основатель македонского могущества Филипп II, сын его, Александр Великий во хмелю бывал буен, с трагическими последствиями для иных. Великие римские полководцы Марий и Сулла, лютые враги, только в пристрастии к вину походили друг на друга. Марий, кстати, и помер-то от многодневного запоя. Славный Тиберий Клавдий Нерон за любовь к винопитию был шутливо прозван Биберий Кальдий Мерон (bibere — пить вино, caldius — горячий, merum — неразбавленное вино). Разве что гениальный Гай Юлий Цезарь был чужд любви к вину, по поводу чего его политический противник Марк Порций Катон Младший сострил, что Цезарь — единственный, кто взялся за государственный переворот трезвым.[211]
Траян явно более походил на третьего Цезаря, Тиберия, нежели на первого, Юлия. При этом подобно же Тиберию он вполне соответствовал известным словам И. А. Крылова: «По мне хоть пей, да дело разумей!» По словам Аврелия Виктора, «своей выдержкой он смягчал и свойственное ему пристрастие к вину, которым страдал также и Нерва: он не разрешал исполнять приказы, данные после долго затянувшихся пиров».[212]
Впрочем, и тайный порок Траяна, и явное его не всегда умеренное пристрастие к вину никак не отразились на восприятии его незаурядной личности римском народом. Почему? Вот как писали о достоинствах Траяна историки, коих нельзя упрекнуть в лести, ибо труды их относятся к временам позднейшим, от правления этого принцепса удалённым где на сто, а где почти и на три столетия.
Дион Кассий: «Ведь Траян более всего отличался своей справедливостью, храбростью и неприхотливостью. Крепкий телом (ведь, когда он пришёл к власти, ему шёл всего лишь сорок второй год) (неточность: Траяну в 98 г. шёл сорок пятый год — И.К.), он наравне с другими без труда переносил любые тяготы; зрелый разумом, он был равно далёк как от безрассудных порывов юности, так и от старческой вялости. Он никому не завидовал и никого не казнил, но удостаивал чести и возвышал всех достойных людей без исключения и поэтому никого из них не опасался, ни к кому не испытывал ненависти. Меньше всего он верил ложным наветам и менее всего был рабом своего гнева, и от чужого добра, и от неправедных убийств воздерживался равным образом».[213]
Евтропий: «Среди многих его речей одна весьма достойна похвалы. Когда друзья укоряли его, что он со всеми окружающими держится просто, он ответил, что хочет быть таким императором, которого он сам хотел бы иметь, будучи простым подданным».[214]
Аврелий Виктор: «Траян был справедлив, милостив, долготерпелив, весьма верен друзьям; так он посвятил своему другу Суре постройку: именно бани, именуемые суранскими. Он так доверял искренности людей, что, вручая, по обычаю, префекту претория по имени Субуран знак его власти кинжал, неоднократно ему напоминал: «Даю тебе это оружие для охраны меня, если я буду действовать правильно, если нет, то против меня».[215]
Даже став императором, Траян всё равно ходил по Риму пешком, в отличие от своих предшественников, предпочитавших лектики (носилки), так как они, «как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами».[216]
Траян завоевал симпатии римлян не только скромностью поведения, доброжелательностью к окружающим, эффектными, к месту и ко времени сказанными фразами, слуху каждого любезными. Он немедленно устранил из римской жизни самое тяжкое наследие предшествовавших правлений. Таковым был знаменитый закон Crimen laesae majestatis — Закон об оскорблении величия римского народа, со времени Тиберия реально ставший Законом об оскорблении величества принцепса. Все дела по обвинению в этом преступлении были немедленно прекращены. Более того, десятилетия подобных дел породили в Риме доносчиков, наветами и предательством губивших множество людей и на трагедии их наживавшихся. Способ избавления Траян нашёл преоригинальный. Кто знает, возможно он вспомнил, что шестьдесят с небольшим лет назад Гай Цезарь Калигула собирался утопить в море мерзкое наследие предшествовавшего правления — юных развратников и развратниц, тешивших любовными играми дряхлевшего Тиберия. Правда, почему-то передумал. Траян не передумал. Все доносчики — а их, думается, было куда поболе, нежели тибериевых «спинтрий» — были посажены на кое-как сколоченные подобия кораблей, каковые были отданы на волю стихии. Волны Тирренского моря быстро отправили на дно морское этих, вне всякого сомнения, худших из римлян. Оставались, конечно, и доносчики тайные, но их мудрый Траян обезвредил наипростейшим образом, запретив рассматривать анонимные доносы. Беспрецедентные в истории и воистину благороднейшие поступки правителя, пусть первый из них и отправил на съедение рыбам немало людей, наиподлейших, правда.
И вот результат: «Соблюдается уважение законов, общественная безопасность ни в чём не нарушается, никому не прощается его вина, но за каждую налагается возмездие, и изменилось только то, что страх внушают не доносчики, а законы». Так описаны важнейшие перемены в римской жизни, благодаря усилиям Траяна наступившие, в «Панегирике»
Плиния Младшего.[217]
Картина, конечно же, явно идеализированная, но значительные перемены к лучшему, в правосудии римском случившиеся, сомнению не подлежат.
Надо отметить и радость многих и многих богатых римлян в связи с тем, что прекращение политических преследований обезопасило и их завещания. Ранее иные вынужденно из страха перед властителем вносили в свои завещания имя императора, которому предназначалась немалая доля. Надежда была таким способом владыку умилостивить, а часть наследства сберечь для родных людей.
Особое значение получило то обстоятельство, что после расправы над явными доносчиками и наступившего полного пренебрежения любителями доносов тайных хозяева рабов почувствовали себя в безопасности. Некогда Калигула прямо позволил рабам доносить на своих господ. Поступок, очевидно приблизивший его погибель. Последующие императоры прямо подобных указов не издавали, но при необходимости рабскими доносами не брезговали. Теперь же война рабов против хозяев стала невозможной. Более того, Траян усилил действие изданного ещё в 10 г. до Р.Х. указа Августа, согласно которому все рабы, проживавшие во время убийства хозяина его рабом под одним с ним кровом, подлежали казни. В 57 г. в начале правления Нерона особым постановлением сената эта беспощадная мера была подтверждена, а вскоре, после убийства в 64 г. префекта Рима Педания Секунда его любовником-рабом 400 человек, бывших собственностью покойного, по воле того же сената римского народа, одобренной принцепсом, были казнены. Теперь закон, по-видимому, распространили и на малолетних рабов.[218] Не избегали кары и либертины убитого, которых высылали на острова.
Плиний Младший в одном из своих писем, написанном, кстати, вскоре после произнесения им благодарственной речи Траяну, произведшего славного литератора и друга в консулы (она и стала основой изданного позднее знаменитого Панегирика), рассказывает о гибели от рук своих рабов некоего Ларция Македона.[219] Был убитый ранее к своим рабам господином, как свидетельствует сам Плиний, неприступным и жестоким.[220] Тем не менее, человек своего времени и своего круга Плиний расправу над рабами-убийцами полностью одобряет, ужасаясь при этом их беспощадной жестокостью к хозяину. Любопытно, что Македон, будучи изувечен, несколько дней ещё прожил и умер, утешенный знанием, что отомщён: рабов наказали так, как за убитого господина. Впрочем, судьи могли понимать, что Ларций Македон уже не жилец.
Мрачную пикантность происшедшему придаёт происхождение самого погибшего: он был сыном либертина, бывшего раба. Такая вот злая ирония судьбы.
Суровость Траяна в рабском вопросе естественна. Война рабов против господ, если допускается доносительство на хозяев, — безусловный вред государству. Снисходительность к рабам-убийцам — также дело, совершенно невозможное. Потому смягчить действующий закон нельзя, а, с учётом стремления к укреплению порядка в государстве, можно и в меру необходимости усилить.
К населению же свободному политика нового императора была решительным образом полна благосклонности и заботы. Зажиточные радовались, что уходит в прошлое практика конфискаций имущества. Малоимущие ликовали, поскольку Траяну удалось быстро наладить снабжение Рима хлебом, раздачи которого были основой существования сотен тысяч жителей столицы. Впервые Рим перестал зависеть от хлебных поставок из Египта. Более того, когда вскоре в Египте был неурожай, то помощь хлебом пришла на берега Нила с берегов Тибра. Государство при Траяне взяло на себя заботу о воспитании сирот и детей неимущих родителей. Продолжая политику Нервы, Траян также старался поддержать мелкие и средние землевладения в Италии. Был учреждён так называемый алиментарный государственный фонд. Из него выдавались ссуды землевладельцам под залог участков земли под небольшой процент: 5 % годовых. Полученные фондом проценты шли на помощь малоимущим. Дети бедноты получали денежное вспомоществование: мальчики по 16, а девочки по 12 сестерциев в месяц. Были благотворительные фонды, которые пополнялись пожертвованиями богатых людей, что приветствовал и справедливо поощрял сам Траян. Одним из самых щедрых жертвователей стал Плиний Младший.[221] Он выделил родному городу Комо полмиллиона сестерциев на содержание бедных детей. Важно то, что подобные фонды создавались не только в Риме и Италии, но и в провинциях Империи. Неудивительно. Ведь царил на Палатине впервые в римской истории провинциал. Хотя, будем справедливы к предшественникам Траяна, уже со времён Августа и особенно Тиберия римская власть смотрела на провинции как на части государства, в заботе её нуждающиеся, а не только как на источник дохода для Рима и Италии.