— Ты не так все понял, — повторил Вязьков. Он сидел связанный в кресле.
Слепец стоял рядом с ним, и рот его с обгоревшими губами и оскаленными зубами, казалось, постоянно усмехался. Поль сидел рядом, положив ногу на ногу. Издали казалось, что они мило беседуют.
— Я все понял, — говорил Поль. — Ты думал перехитрить меня, страж! Я должен был провести тебя через врата, а ты собирался отнять у меня и «Повелителя ветров», и «Немезиду».
— Нет, все не так, я ничего не собирался отнимать, — возражал Вязьков, но как-то вяло, как будто по инерции и без всякого желания оправдаться.
— От кого-то «милитари» узнали о нашем визите, — напомнил герцог. — Клянусь, я им ничего не сообщал.
— Я просто хотел вернуться на корабль, перегрелся в этой вашей речке... мне стало плохо. — Вид у Вязькова был неважный. Похоже, он действительно чувствовал себя отвратительно.
— Не лги, — одернул его Ланьер.
— Ты просто не хочешь мне верить, — Вязьков совершенно раскис. Лицо его как будто утратило форму, губы нелепо пузырились при каждом слове, да сами эти слова звучали невнятно.
— Похоже, он не рассчитал свои силы, — заметил рен, кладя Полю руку на плечо. — Не стоит его ни в чем обвинять.
— Я должен ему верить? — Поль нахмурился. — Эмпатия подсказывает мне: он ведет двойную игру.
— Он мог знать, где находятся врата с этой стороны?
— Не думаю.
— Тогда не он предупредил «милитари».
— Я запру тебя в скале, — пообещал Поль Вязькову, — пока все не кончится.
Страж номер два ничего не ответил, даже не пробовал протестовать. Как будто происходящее перестало вообще быть для него интересным.
Герцог спустился в нижний ангар по боковой лестнице. Он слышал, как лязгает грузовой лифт, — значит, работы до сих пор не закончились.
Ангар тускло освещали включенные на минимум вечные лампы. Лишь возле серой туши «Немезиды», еще не до конца собранной, горели два прожектора, они разрезали полумрак ослепительными световыми ножами.
Поль сделал несколько глубоких вздохов, пытаясь избавиться от противного комка в груди. Он мало чего боялся в жизни, но при виде этого стального чудовища его охватывал животный ужас. Одна ошибка, один неверный шаг, и он из полного сил молодого человека может превратиться в дряхлого старика — так мгновенно старятся попавшие в ловушку мортала.
К герцогу подошел невысокий полноватый человек в рабочем комбинезоне. На вид человеку было лет сорок, хотя, возможно, он выглядел старше своих лет из-за обширной лысины.
— Не волнуйтесь, порошок находится в герметичном контейнере в хранилище за стеной, — сказал человек в рабочем комбинезоне. У него был мягкий голос, и говорил он так, будто чуть-чуть провинился перед своим собеседником, и все пытался вежливо извиниться — но так, чтобы никого не обидеть.
— Когда она будет готова, Кемпински? — спросил Поль.
— Нужно еще недели две как минимум. Корпус для наполнителя мы изготовили на этой стороне, теперь приходится подгонять. На нашем оборудовании это сделать не так-то просто.
— Две недели? Это слишком долго. «Милитари» непременно что-нибудь пронюхают. Быстрее нельзя?
Кемпински отрицательно покачал головой.
— К тому же порошка привезли совсем немного. Хватит только на испытательный запуск.
— Почему?! Я же заказал этого чертового порошка на три запуска как минимум.
— Ваша светлость, не забывайте, что хрон — к тому же еще и наркотик, — все так же мягко, как будто извиняясь, высказал свою гипотезу Кемпински. — Скорее всего, его просто украли.
— Кто?
— Да кто угодно. Надо заказать новый груз у промов.
— Хорошо, пообещайте им премию, если они не украдут хрон по дороге. Мерд! На торг с промами уйдет куча времени. Ладно, пока соберем «Нему» и испытаем ее. А там и порошок подвезут.
Ланьер направился назад к лестнице, ведущей из ангара наверх.
— Ваша светлость! — окликнул его Кемпински.
Ланьер остановился. Он знал, какой вопрос хочет задать ему конструктор.
— Вы нашли записи моего отца?
— К сожалению, нет, Анджей. Никаких следов. Даже дом ваш успели снести. Никто не знает, куда делся архив. В сети никаких следов.
— Все это было подстроено? Ну, это убийство? Ведь это не случайность, не какой-нибудь обнюхавшийся наркоман?
— Конечно, нет.
ИНТЕРМЕДИЯМИР ПОСЛЕ НАСТОЯЩЕЙ ВОЙНЫ
В детстве герцогиню Кори называли Катюшей.
Детство ее было жалким, нищим, голодным. Вечное стояние после школы в очередях, чтобы получить по карточкам вместо темного хлеба булку и вместо рапсового масла кукурузное. Она помнила это масло в металлических коробках. Его привозили из далекой Америки. И бабы в очереди ругались: американцы привозят к нам просроченные продукты, а потом называют себя благодетелями. Масло было хорошее, никогда не горчило, и срок годности был проштампован на банках. Светлана пробовала говорить об этом. Бабы накидывались на нее, орали, что масло из порченой ненастоящей кукурузы, и теперь все девки станут бесплодными, заболеют раком или нарожают трехпалых детишек. Если Катюша не стояла в очереди за маслом и булкой, то сидела в очереди к врачу в поликлинике. Почему-то пробирки для крови всегда заканчивались, перед тем как Катюше с матерью надо было заходить в кабинет. Когда Катюша выросла, ей почему-то стало казаться, что в детстве она только и делала, что сдавала кровь на какие-то неведомые тесты.
«Если жизнь такая противная, — размышляла Катюша, — почему люди так цепляются за нее? Почему не умирают сразу, как только рождаются? Почему не хотят умереть? Они должны мечтать о смерти, а не бояться её».
Но несмотря на эти философские мысли, Катюше очень хотелось жить. Иногда ее посещали нелепые страхи: ей начинало казаться, что она может заснуть и умереть во сне.
А потом жизнь как будто раздвинулась, засияла. На столе стали появляться деликатесы: жареная курица и картофель фри, огромный двухлитровый пакет сока, полосатый, чудовищной величины арбуз. Приносил все эти яства волшебник, профессор Петровский — в песочного цвета костюме, в белой рубашке и в очках с золотой оправой. Рядом с ним мама в каком-то невозможном бледно-розовом платье выглядела совершенно счастливой. Впрочем, профессор нечасто появлялся в их крошечной двухкомнатной квартирке, он то приходил, то надолго исчезал. И тогда мама плакала по ночам, кому-то звонила и, прижимая платок к глазам выкрикивала в ярости:
— Он говорит, что у него больная жена, что он, он... не может от нее уйти. Что она через полгода умрет. Как же! Больная! Да она нас всех переживет! А он ее не любит! Ну как же! Поцеловать ее — все равно что прижаться губами к сухому дереву. Да, да, это его собственные слова. Могли бы жить нормально, я бы ему ребеночка родила! А тут...
Профессор появлялся по-прежнему регулярно. Но подарки становились все скромнее. Уже не арбуз, а белый батон был преподнесен через год на Катин день рождения. Хотя бы пирожное, а то — батон! Катюша заперлась в ванной и долго ревела. Неведомой жене, «которая никогда не умрет», она желала поскорее сдохнуть.
— Представь, сколько он получает! — кричала мать в телефон. — А принес Катьке черствый батон! Батон на день рождения! Я стол сделала. Мясо купила. В долг заняла. Как отдавать? Профессор заплатит? Как же! Я писала ему библиографию и редактировала его безграмотные опусы, и примечание, и таблицы делала. А он? Сколько он заплатил? Двадцать евродоллов. Да, да, двадцать! Сказал, что ему и самому по договору досталось мало. Жена? Живехонька... Разумеется! Эта стерва еще сто лет проживет.
Прошли недели, месяцы. И вновь профессор сидел за столом в песочном костюме и белой рубашке. Посверкивали стекла золотых очков.
— Нет, милочка, извини, не могу, — говорил он, отправляя в рот кусочек жареной рыбы в кляре. — Эту должность получила жена зава. Ну, я старался, хотел тебе помочь, но не смог. Так бывает. Се ля ви. Не все зависит от нас.
— Ты хоть что-то можешь сделать для меня? — спросила мама. — Хоть чуть-чуть?
— Я сегодня с тобой. Разве этого мало?
В следующий миг тарелка с рыбой в кляре полетела профессору в лицо. А еще через пять минут сам профессор, отвратительно ругаясь, мчался вниз по лестнице, позабыв вызвать лифт.
Маленькая Катюша сидела под столом и поднимала куски упавшей на пол рыбы. Она видела, как рядом мамины туфли — лакированные, на высоких каблуках — шагали взад и вперед. Ей почему-то казалось, что ходят одни туфли, что ног у мамы больше нет. И самой мамы как бы тоже нет. Почему ей так казалось, она не знала. Катюша торопилась обтереть салфеточкой от мусора рыбу и отправить в рот. Впрочем, мусора было мало — к приходу профессора мама всегда мыла полы.
— Катька! — раздался мамин голос. Значит, она все же была здесь. Еще здесь. Катюша спешно проглотила последний кусочек. — Катька, обещай мне!
— Что, мамочка?
— В твоей жизни никогда не будет женатых мужчин! Никогда!
— Обещаю, мамочка. Но почему?
— Тогда никто не посмеет смертельно тебя унижать. Если ты будешь женой, ты будешь держать его. — Она стиснула кулаки.
— Но разве муж не может уйти от жены?
— Умная жена никогда не отпустит мужа. Никогда. — Мама уселась за стол. Ее туфли застыли одна против другой. И Катюша услышала, как мама плачет.
«А вдруг я глупая, — подумала Катюша, — и у меня ничего не получится, как у мамы?»
Через два года маму положили в больницу. Сделали операцию. Исхудалая, она лежала на кровати и глотала пригоршнями лекарства. Потом была еще одна операция. Катя сидела в коридоре, мимо нее сновали какие-то люди. Потом вышел какой-то дядя в белом халате и принялся что-то объяснять Катьке.
«Мамы больше нет... Почему нет?» — Катюша не плакала. Она недоумевала.
Катюшу забрала к себе мамина мать. Бабка была очень старая. От нее всегда пахло мочой. В доме было бедно и грязно. Катюша знала, что от матери остались какие-то деньги, но бабка не тратила их — пря