Но вот в дверях показались почётные иностранные гости. Дряхлый, нарумяненный старик в белых буклях важно вёл под руку даму с обнажёнными плечами, одетую в дорогой заграничный панбархат. Рядом вышагивал длинный, худой щёголь в синем камзоле. Высокомерное лицо его выражало презрение, он кривился щекою, удерживая в глазу монокль. Следом шёл плотный человек с обезьяньим ртом, с выдающимися, мрачными надбровьями, озирался зло, затравленно. Тяжко ступали туфли с квадратными носами и серебряными пряжками. Мелкими шажочками семенил лысый человек с мёртвым лицом. Мелькали чёрные фраки, крахмальные манишки, брабантские манжеты и кружева. Всего почётных посольских гостей насчитал Бубенцов чуть больше дюжины. Ах, если бы он мог оторвать свой взгляд от этих фраков, кружев и манжет, если бы захотел он хорошенько оглядеться по сторонам! Тотчас убедился бы, что благодаря фокусу с зеркальными бесконечностями, их здесь на самом-то деле — целый легион!
Иностранцы, как показалось Бубенцову, с особенным вниманием разглядывали именно его в монокли и лорнеты. Впрочем, в людных местах всякий чувствует себя в центре всеобщего внимания. Распорядитель, как нарочно, подвёл посольских к столу, по соседству с которым расположились друзья. Конечно, так быть не могло, чтобы весь иностранный легион глядел на Ерошку, приветствовал его, кланялся ему. Возможно, они видели кого-то за его спиной. На всякий случай, отвечая на эти знаки внимания, Ерошка вынужден был неопределённо наклонять голову вбок.
Прошёл на пружинистых ногах, цокая подковками, небольшого роста, черноволосый человек с залысинами, похожий на индейца. Скользнул быстрым, но внимательным взглядом. Моргнули красные, лишённые ресниц веки.
Но вот появился наконец в дверях и сам Ордынцев, оживлённый, пылающий румянцем, в окружении свиты. Дважды уронил пышный букет, и тотчас, сталкиваясь, отпихивая друг друга, кидались поднять этот букет услужливые прихлебалы. Кавалькада чиновников, теснясь, забегая друг перед дружкой, проследовала к столу посольских. Ордынцев метнул взгляд на Бубенцова, омрачился.
В зале между тем на некоторое время воцарился хаос. По всему пространству меж столами двигались люди с тарелками в руках. В некоторых местах, особенно вокруг столиков с рыбой и чёрной икрою, образовывались сгущения и заторы. Слышались сдержанный шип, злые извинения. Сердитый маленький старичок в белом костюме с медалями, оскалясь, выставляя локоть, выбирался из толчеи. Охнул вдруг, зашипел, но пока оглядывался, чтобы определить, кто же его лягнул в толпе, с тарелки смахнули почти всю осетрину.
Те, кто был знаком меж собою, сбивались подобно атомам, соединялись, образовывали молекулы. К молекулам подтягивались уже знакомые знакомых, пожимали руки, знакомились меж собою, образуя новые органические соединения, с новыми свойствами.
Из-за сгрудившихся спин вытягивалась вдруг чужая рука, выхватывала куски полакомее из-под носа у зазевавшихся, тащила их в свою тарелку. Опытный банкетный хмырь с довольной ухмылкой на бритом лице пронёс мимо приятелей блюдо с омарами. В другой руке нёс он четыре бутылки красного вина, зажав горлышки меж пальцами. На нём были чёрный костюм и оранжевая рубашка, и в этой расцветке напоминал он хищного шершня.
Постепенно всё успокоилось, движение прекратилось. Несколько телевизионных камер снимали происходящее. Друзья степенно пили, с достоинством закусывали. Играли свои роли свободно и естественно. Реалити-шоу продолжалось.
Хмель между тем совершал своё благословенное дело, наступила желанная раскованность. Бубенцова наконец-то перестали смущать назойливые лорнеты и монокли. Он понимал, что выпил уже довольно много, но радовался тому, что ведёт себя разумно, полностью контролирует ситуацию.
Средних лет дамочка притулилась к нему тёплым боком, потеснила. Небольшого роста, плотного сложения. На щеках тонкие багровые прожилки. Ерошка ещё накануне её приметил, она начинала пить ещё в буфете.
— Подбавь мне, красавчик. Водочки. И себе. Жеранём?
Ерошка налил даме рюмку, себе половину фужера. Чокнулись, выпили. Дамочка поискала свободное место на столике. Найдя, прищурила глаз, нацелилась, воткнулась локтем. Звякнула и опрокинулась тарелка с салатом. Несколько человек, вздрогнув, обернулись. Высунулось из-за плеча Благового озабоченное лицо Ордынцева.
«Напрасно беспокоишься, — со злобой подумал Бубенцов. — Всё под контролем».
— Главное, без паники, — поддержала дамочка. — Сохраняем полное спокойствие. Давай-ка ещё, молодчик! Дубль два!
Зал гудел ровно, точно самолёт, набравший необходимую высоту. Бубенцов то и дело подливал себе и соседке, соблюдал полное спокойствие. Его совсем не тревожили озабоченные взгляды Бермудеса. Чувствовал он себя превосходно. Хмель расставлял вещи по своим истинным местам, менял их взаимное расположение. Хмель чудесным образом срывал пелену с глаз Бубенцова, открывал перед ним подлинную картину мира. Показывал, как оно всё есть на самом деле! В каком же плену заблуждений находится всякий трезвый человек! Бубенцов понял вдруг, насколько глубоко и сам он заблуждался ещё какой-нибудь час назад!
«Шлягер-то ведь ни при чём! — думал Ерошка, чувствуя, как накатывается на него необыкновенное умиление. — Ей-богу, ни при чём! Адольф человек на самом-то деле хороший, славный человек. Сложный, конечно. С внешностью не повезло, ну так тем более! При такой мерзкой внешности мудрено сохранить хоть какое-то благородство! Надо сейчас же извиниться перед ним...»
Он принялся оглядывать зал, выискивая Шлягера.
— Нет правды на земле! — напомнила дама. — Как прекрасно вы сыграли вчера!
— Но нет её и выше! — с удовольствием откликнулся Ерошка, мгновенно и навсегда позабыв про Шлягера. — Вы находите?
— Но правды нет и ниже! — продолжила дамочка. — И жест этот. Да. Умеете. На тоненького. На слезе ребёнка. Там, где боль, там и подлинность! Я была в полном восторге!
«Как прекрасны люди! — подумалось Бубенцову. — А я... Я-то... Э-эх!..»
Дамочка вынула носовой платок, принялась промакивать красные глаза. Высморкалась, содрогаясь толстыми плечами.
— Кто-нибудь обидел? — галантно поинтересовался Ерошка. Ему немедленно захотелось вступиться, наказать обидчика, восстановить справедливость.
— Тэ-э... Недруги... — толстушка неопределённо повела рукой. Смахнула со стола фужер, тот разлетелся со звоном.
Обернулось несколько лиц, кое-кто поспешил отступить подальше. Между столами образовалось отчуждённое пустое пространство.
Бубенцов вдруг понял, чего же от него хотят. Это было так просто, так элементарно! Справедливости! Правды и справедливости! Ощущение правоты переполняло его! И Ерошка нарочно, сознательно, для того только, чтобы поддержать милую неловкую соседку, сбросил на пол и свой фужер. Но эффекта, на который рассчитывал Бубенцов, не получилось. Фужер глухо ударился о ковёр и даже не разбился. Нужного звона не получилось. Послышался чей-то короткий смешок. Кто-то из свиты Ордынцева, а скорее всего, сам Ордынцев произнёс нечто язвительное. Ерошка слов не расслышал, но напоминание о том, что он должен Ордынцеву червонец, глубоко его оскорбило. В три шага преодолел мешающее пространство, схватил Ордынцева за лацкан.
— Всё для блага человека? Для удобре... удовре... удо-вле-творения потребностей! — грозно прошумел Ерошка. — Это как так? На тоненького берём? На слезе ребёнка? Холуй!
— Кто? Кто допустил? — отпихиваясь от рук Бубенцова, завизжал струсивший Ордынцев.
Несколько охранников кинулись к Ерошке. Он усмехнулся и встал в боевую стойку. С этими пингвинами никаких проблем у него быть сейчас не могло. Проснувшаяся духовная мощь уже не могла уместиться в тесноте груди, она всё прибывала и прибывала. Он верил в то, что способен свалить всех одним ударом. Знал даже, как надо бить, чтобы они все попадали как домино. Нужно было подпрыгнуть, выбросить в стороны руки и ноги одновременно. Он видел такой приём по телевизору, в китайском боевике.
Но не успел глазом моргнуть, как получил такой силы удар в скулу, что посыпались искры. И ведь что обидно — он видел, как приготовлялся этот удар, но слишком запоздало начал уклоняться. Уклоняться, честно сказать, он начал только через две или три секунды после удара. Реакция почему-то замедлилась. Бубенцов размахнулся, ударил в ответ. Но удар его полетел в пустоту, поскольку он уже падал на пол. Повалился как мешок к ножкам стола. Да ещё при этом так стукнулся лбом, что всё потемнело и внутри его, и снаружи. Близкие отреклись и отступились от Бубенцова, одна только верная дама с прожилками лила на голову его розовый морс из графина.
— Главное, без паники.
Бубенцов соображал, сохраняя полнейшее спокойствие и рассудительность. Он, конечно, был немало удивлён тем, что самым парадоксальным образом оказался вдруг на полу. Не успел применить навыки рукопашного боя, которыми, по его собственному ощущению, обладал от природы. Надо было подниматься. Если подняться, то сразу среагируют, собьют с ног, навалятся сверху. Поэтому Ерошка пока не шевелился, а только дышал глубоко, готовился к действиям. Мозг его, несмотря на выпитое, работал как часы. Ясно, чётко, слаженно. Так, по крайней мере, ему в тот момент казалось.
Ерошка приоткрыл глаза, определил положение врагов. Их была целая толпа. Несметная сила. Кулаком не достанешь, а вот если метнуть чем-нибудь, то... Схватить вон ту бутылку из-под шампанского. Если удачно попасть в середину, в гущу, то мир их разрушится и все эти черти посыплются как кегли. Хорошо, что лежал он ничком. Тут удача сопутствовала ему. Во внезапности нападения всегда заключена половина успеха. А у него как раз была такая возможность — разом оттолкнуться руками и ногами. Пока эти тюлени среагируют, рука его успеет дотянуться до заветной бутылки. И он сделал это! Рванулся, вскочил на ноги, дотянулся... Тяжёлый снаряд полетел в гущу врагов.
Взвыли страсти человеческие!.. И не семь их было, не семь, а гораздо, гораздо... Но, увы, ему не удалось разрушить бюргерский мир. И даже ни единой кегли не смог он повалить. Хотя и попал очень удачно, в самую серёдку. Потому что весь этот чуждый, враждебный мир, в который он целился и в который метнул сокрушительный снаряд, был всего лишь отражением в гигантском настенном зеркале.