С великолепным громом, замедленно, плавно, отваливаясь большими кусками, падало зеркало, высвобождаясь из бронзовых оков. Ударившись о светлый мрамор пола, развесёлыми брызгами плеснуло по щиколоткам. Радуга вспыхнула в облачке мельчайших осколков, зависших в воздухе. Оператор телевидения с вывалившимся от наслаждения языком снимал бесценные кадры. Радуясь величайшей творческой удаче, запечатлевал то, что больше уже никогда и нигде не повторится в мире.
4
Драгоценное зеркало разлетелось вдребезги, со звоном и восторгом. Великолепно брызнуло во все стороны под крики ужаса и протяжные вопли всех случившихся в тот момент здесь женщин и мужчин.
Кричали Настя и Горпина, гудел басом толстяк из посольства Скандинавии, альтами перекрикивалась охрана, выла Полынская, ахнула Изотова, а из дальнего конца что-то ревел Бермудес. Расслышался даже в сонме голосов и редчайший голос — мужское сопрано, этот вился уже под самым куполом. Возопили все. И произошло чудо! Как-то так удачно сложилось, что голоса этих женщин и мужчин совершенно случайно слились в необыкновенной музыкальной гармонии. Это длилось всего только несколько секунд, несколько тактов, а потом ангельская гармония рассыпалась. Но были эти несколько секунд поистине бесценны! Не всякому руководителю хора удалось бы и за три года прослушиваний, муштры и репетиций подобрать и с такой точностью скомпоновать голоса по высоте, по тембру, по тону.
Как только брызнуло зеркало, зазвенели осколки по мраморному полу, тотчас же, словно по взмаху дирижёрской палочки грянули эти сопрано, альты, басы и баритоны. Необычайной красоты и силы аккорд возник, подержался в воздухе, а затем пропал навеки во времени и пространстве. Потому что не может земля удержать всё истинно прекрасное.
Но она состоялась! Она всё-таки случилась на земле — эта небесная гармония! Пусть и жила она всего-то в течение нескольких мгновений. Вспыхнула подобно молнии, озарила самые дальние уголки мироздания. Отозвалось эхо из самой бездны. Может быть, даже и в преисподней приостановилась на миг работа. Обернулись на дивный этот звук чёрные черти, отставили в сторону ржавые крючья, клещи, вилы. Перестали на секунду стенать и выть мучимые ими жертвы, очарованные долетевшими до них звуками райской гармонии. И долго ещё после того, как затих аккорд, мёртвая, оглушительная тишина висела в адской котельной, в этих мрачных подземельях. Не нарушаемая ни одним посторонним звуком, ни единым движением. Как будто ждали повторения. Только тихо тлели угли, едва-едва освещая выступы и сколы пещер, колебля вечную серую мглу.
Откатилась далеко в сторону бутылка, которая, к изумлению всех, осталась цела. Все взоры как зачарованные на миг задержались на этой бутылке. Ещё одна творческая удача! Камера стремительно переместилась вниз, успевая запечатлеть и эти кадры. Замедляющееся вращение рулетки, игру фортуны. Бутылочное горлышко уставилось точно на Бубенцова, нацелилось чёрным отверстием ствола.
— Ах, дерзкий! — пропела какая-то восхищённая красавица.
Злобно улыбался в углу Ордынцев, потирал руки удовлетворённо.
— Ды свяжите же вы его! — заревели басы.
— А вот же вам шиш на кокуй! — огрызнулся Ерошка. Затем наклонился, чтобы поднять чудесную бутылку.
Налетела охрана, принялась вязать его полотенцами. Бубенцов оскалил верхний ряд прекрасных своих зубов, которые так любила Вера, целовала и любовалась ими. Опасливо покашиваясь, сопя одышливо и тяжко, проколыхался мимо Ордынцев на толстых, коротких ногах.
Бубенцова трижды вытаскивали из зала, но всякий раз он каким-то необъяснимым способом вырывался. Метался меж столов, раздирая на себе огненные тесные одежды, требуя правды, справедливости, обличая, выкрикивая хулу!
В конце концов одолели враги. Дёрнулся раз, два... Силы покинули его. Мало не тридцать человек повисли на руках. Уходил, опустив голову, поглядывал по сторонам. Справа сияло уцелевшее зеркало в бронзовой раме, слева темнела пустая, глухая стена. Крошево разбитой стеклянной бесконечности хрустело под ногами.
Красивый этот символизм нравился Ерошке.
В дверях, однако, произошла заминка.
— Я заплачу! — крикнул Бубенцов, как будто опомнившись и придя в себя. — С зарплаты отдам.
Оступился, рухнул в тёмный провал.
Глава 16
Дуракам дары даются даром
1
Весёлое оживление катилось по залу, сыпались выкрики со всех сторон. Люди перелетали с места на место, вставали на цыпочки, тянулись вверх. К лежащему Ерошке гуськом подошли иноземцы, выстроились полукругом. Мужчины в чёрных дирижёрских фраках, крахмальных жабо и в серебряных пенсне, дамы с веерами, вуалями, лорнетами. Бубенцов лежал на спине, скрестив на груди руки, боялся пошевелиться.
— Этот и есть? — скрипуче проговорил маленький человечек с треугольным лицом и мёртвыми глазами. Одна бровь его была нахмурена, под нею холодно посверкивал монокль.
— Он! Он! Накануне ещё прогремел. Спектакль сорвал, — громко пожаловался Адольф Шлягер. — В газетах писали. С детства такой. Взбудораживает людей! И вот таких-то у нас выдвигают!
Все лорнеты, все монокли уставились на Ерофея.
«Врёт! — подумал Бубенцов. — Про газеты врёт. Когда бы успели?.. На камеры-то, конечно, засняли...»
— Плебей! За квартиру не платит, — докладывал Шлягер. — Болезненное пристрастие к недорогому алкоголю. На встречных женщин оборачивается. Зеркала бьёт... Много можно перечислять.
Ордынцев колыхнулся, надеждой загорелись маленькие его глазки.
— И всё же огнь, мерцающий в сосуде! — вставил загадочную реплику старичок в буклях. — В презренной оболочке хранится бесценное содержание!
Надежда стала угасать.
— Когда брали кровь на анализ?
— Намедни, ваша серость! — это уже дама в панбархате выступила вперёд, вытащила из сумочки батистовый платок в бурых пятнах. — Подлинность подтверждена!
Маленький человечек кивнул и, выронив монокль из глаза, двинулся прочь. Следом, гулко стуча копытами, устремилась вся кавалькада комедиантов. Надежда угасла совсем.
— Неужели нет иного выхода? — обернувшись, крикнула дама в панбархате. — А если бы, положим, переместить содержание в более приемлемую оболочку?
— Получится двоедушие. Двоедушие уничтожает самость человека, — растолмачил старичок в буклях, беря её под локоть. — Подлинность умаляется.
Разговор, как видим, вёлся на иностранном языке, но Ерошка прекрасно понимал каждую реплику. Более всего оскорбило слово «плебей», обида ударила в самое сердце. Следовало немедленно, пока ещё была такая возможность, устранить психологическую занозу. Подсознание тотчас включилось в привычную работу, принялось сглаживать углы, преобразовывать хулу в похвалу. И всего-то секунды не хватило для превращения «плебея» в «плейбоя».
2
Бубенцов очнулся сразу, рывком, как и всегда это бывало с ним после буйного застолья. Будто и не спал вовсе. Открыл и тотчас закрыл глаза. Но понял, что спрятаться, ускользнуть в сон не получится. Застонал тихо, пошевелился, прислушиваясь. Не побито ли где, нет ли повреждений, вывихов?
Бубенцов, разумеется, не помнил, как вчера оказался дома. Но, кажется, на пути своём никого не зашиб. Нужно было восстановить последовательность вчерашних событий, пройти по всей цепочке. От устья к истоку. От следствий к причинам. Мысль Бубенцова с большой неохотою тронулась вспять. Двинулась с опаской, осторожно и на ощупь, как сапёр перемещается по минному полю.
Кажется, Бермудес бил вчера зеркала.
Раздражённо, сухо постукивали в коридоре каблучки Веры. Уходила. На дежурство. Стук прекратился. Вера стояла в дверях. На ней были маленькая меховая шляпка, короткая шубка. В пышном воротнике тонул тяжёлый узел светлых волос. Капризно закушенная губка, трепещущие ноздри. Пронзительная чистота и невинность её пугали Ерофея. Глядя на жену, он почувствовал себя ещё более мерзким негодяем и ничтожеством. Вера сказала тихо и страшно:
— Скотина.
Без всякого живого чувства. Никогда, никогда прежде весёлая его Вера не говорила таким тоном. Уж лучше бы орала, упрекала, замахивалась тряпкой. Отвесила бы, в конце концов, затрещину... Но... Хлопнула дверь, проворчал ключ в замке.
Через минуту, не выдержав тишины, Бубенцов безвольно прошептал в ответ:
— Не наг... не... тай.
И ужаснулся тщетности, бессилию слов. Скрючился ещё больше, чтоб забыться, хотя бы ненадолго. Но уже нельзя было отмахнуться от агрессивного мира, не приходило желанное забытьё. Нагло налетал со всех сторон мир, точно голодный орёл — клевал, язвил, драл когтями, рвал печёнку, выматывал кишки.
— Не ун-нывать-вать-вать! Не ун-нывать!.. — сипло огрызнулся Ерофей.
Сегодня это не действовало. Утратило силу привычное, верное заклинание. Оно и прежде не очень-то помогало, а уж нынче и подавно. Сразу же после ухода жены нахлынуло, мучило душу ощущение непоправимой катастрофы, которая произошла вчера. Что-то стряслось по его вине! Но что же, что, что?.. Ничего конкретного, внятного не мог вспомнить. Но от этого ещё тяжелей томил и угнетал груз вины.
Человек верующий ищет утешения в вере и находит его. Атеист прячется за физической бесконечностью. Тут Ерошка, редко интересовавшийся вопросами веры, а потому считавший себя атеистом, попытался представить себе бесконечность мира. Рядом с которой не только он, нашкодивший Бубенцов, но и вся планета Земля со всем её населением, всей кровавой историей показалась бы совершенной песчинкой. А его скандалы — вообще тьфу, ноль. Бесконечно малая величина. Где там эта ничтожная Земля? Пылинка!.. Прах, взметаемый ветром.
Но всё было тщетно. И эта громада не прикрывала. Вселенная со всеми её бесконечностями свободно умещалась в его подвывающей бездонной душе. Ещё и много пустого места оставалось.
— Не ун-ны-ва-ать, не ун-ны-вать!.. Хохо-хохо-о... Не ун-нывать!..
Вскинулся Бубенцов в бессильной тоске, в злом беспокойстве. Что-то надо было предпринимать, действовать. Не лежать же, в конце концов, сложа руки, ожидая неведомо чего.