— Зачем что-то изучать? — возразил Полубес. — Вот меня взять, к примеру. Мне что за дело, есть этот дьявол или нет его? Меня он, как говорится, никаким боком.
— Вы совсем иное дело, — пояснил Скокс. — Вы твёрдо стоите на реалиях. То, чего не пощупаешь, для вас лишено интереса. Наследник же престола натура эмоциональная, склонный к мистике агностик. Пил много, психика истончилась. На собственном опыте ощутил присутствие в мире духовных сущностей.
— Это не так опасно. Всю его мистику можно и на нервы списать, — подсказал Шлягер. — Мало ли чего с похмелья почудится. Важно убедить его, что всё понарошку. Я уж, ваша серость, разыгрываю перед ним дьявола. Генеральские штаны, лампасы и прочее. Юмор применяю. Хромота, трость эбонитовая, чёрный пудель. Огромных денег, кстати, пудель этот мне стоил! А кормление во что обходится! Страшно вслух-то произнесть! Я там отчётец о расходовании средств приготовил. Одним словом, играю роль. И мне кажется, блестяще! Савёл Прокопыч подтвердит.
— Да, — подтвердил Полубес. — С большим-большим юмором, знаете ли...
— Вот и он тоже. Бубенцов-то. Посмеивается. Дескать, вот какой он, дьявол-то. Один юмор. Но, ваша серость!.. — голос Шлягера стал серьёзным. — Осмелюсь ли спросить вас о существенном и главном?
— Соотнесите вопрос ваш со ступенью посвящения, — строго сказал Скокс.
— Иммер берайт! Итак, в России восстанавливается монархия. Пусть даже, как вы выражаетесь, нам нужен «царь на час». Можем ли мы предполагать, — спросил Шлягер, — что мировая тысячелетняя работа близится к завершению?
— Можете предполагать. Риски есть, но ничтожная доля процента. Я не так давно наблюдаю за Россией. Чуть более трёх столетий. С этой страною происходят забавные вещи. Мы не однажды подводили её к последней черте, а она странным образом выскальзывала из рук.
— Ничтожный, глупый народ, — посетовал Шлягер. — Никогда не умел ценить полезных благ комфорта и цивилизации. Я вот когда был в Веймаре...
— Истинно так, — перебил Скокс. — Я порою прихожу к выводу, что есть нечто фундаментальное в их существе, чего мы не видим, не умеем рассмотреть. Какое-то «добро»? Что это за категория? Как это пощупать? Я даже не представляю, что это может быть? Что конкретно скрывается за этим термином?
— «Добро побеждает всегда, — вставил Шлягер цитату. — Даже если оно побеждено!»
— Что значит этот парадокс? — нахмурился Скокс. — Я понимаю, что, как низшее существо, вы имели какое-то понятие о добре. Даже и до сих пор вы несовершенны. В вашем сердце остаются какие-то обрывки этого самого добра. Ибо жалость и сострадание — это тот сорняк, который весьма трудно поддаётся искоренению.
— Это значит приблизительно вот что, — начал Полубес, споткнулся и глубоко задумался, пытаясь упаковать в слова всё то, что он знал о добре. — Ну вот что касается жалости. Я вот человека придушить могу без колебания. Ибо скот. А собачку... Взять хотя бы ту же Муму. Не знаю, хватит ли духу.
— Я поясню вам в образах, — пришёл на помощь Шлягер. — В аналогиях. Вы, по крайней мере, поймёте хотя бы механику.
— Слушаю вас. — Скокс шевельнул своими рысьими ушами. — Объясните мне парадокс: как может побеждать то, что побеждено?
— Видите ли, — начал Адольф издалека, — мы все служители зла. Свободные мыслящие создания...
Скокс кашлянул предупреждающе.
— Хорошо, хорошо. Прошу прощения. Разумеется, никакие не создания. Оговорился, — поправился Шлягер. — Это всё Фрейд, будь он проклят! Скажем так: свободные мыслящие существа! Не зависящие ни от какого, так сказать, мифического «Создателя»...
— Да, — кивнул Скокс. — Так. Дас ист.
— Мы выбрали стезю бескорыстного служения злу. Подтвердив таким образом приверженность великой идее Свободы! Мы отвергли, как созда... существа мыслящие, глупую доктрину о любви к ближнему и прочее, прочее... Свобода превыше любви!
— Ближе к теме, пожалуйста, — попросил Скокс. — Образнее.
— Образнее говоря, — Шлягер немного обозлился оттого, что собеседник перебил течение мысли. — Вот вам образнее. Вспомните Иова Многострадального! Чем больше вы его ущемляли, тем упорнее он становился. Точно такая схема до сих пор применительна и для них! Вы всеми силами и средствами разрушаете их жизнь, ввергаете в разорения, беды, страдания. А им хоть бы хны! Вы в конце концов убиваете их, мучительно, изощрённо, вы сдираете с них кожу, отпиливаете руки и ноги, они орут, извиваются от боли и умирают в конце концов...
Говоря это, он мельком взглянул на Скокса и поразился тому, как переменился весь облик этого серого, заморённого мыслящего существа. Вострая мордочка Скокса оживилась, глаза горели страстным блеском, всё в нём шевелилось, играло — от колен, локтей до кончиков пальцев. Весь озарился мрачной радостью, рот кривила усмешка, похожая на трещину...
Адольф даже примолк на секунду, жалея лишать столь непосредственной радости своего собеседника. Но всё-таки продолжил, жёстко, беспощадно:
— Жертва умирает в муках и кровавых слезах, оставляя в ваших лапах всего лишь сморщенную свою шкурку, пустую оболочку. Вы вдруг замечаете, что держите в руках сломанную куклу. Да и та на ваших глазах рассыпается в прах.
Скокс глянул на свои ладони, беспомощно оглянулся, точно ища пропавшую куклу, которую только что держал в руках.
— А то главное, ради чего всё это и затевалось, от вас ускользнуло. Более того, именно благодаря тем страданиям, которые вы в радостном экстазе нанесли этому существу, оно теперь блаженствует вечно. Душа его спаслась! Так, по крайней мере, говорят книги.
3
Шлягер замолчал, взволнованно и часто дыша. Боялся, что наговорил слишком много непочтительных вещей.
— Это парадокс, — скептически ухмыльнулся Скокс. — Как может блаженствовать то, у чего отнята материальная основа? Что такое истинное наслаждение? Что вообще есть добро? Вы, может быть, недопонимаете. Разъясняю вам на пальцах.
Скокс растопырил свои короткие пальцы, очень похожие на кошачьи, и стал перечислять наслаждения:
— Радости человеческие совершенно очевидны. Иметь много денег. Вкусно поесть. Выиграть в карты. Напиться вином. Овладеть самкой. А ещё лучше — утроить свальный грех. Это, так сказать, самые распространённые блага.
Шлягер, прислонившись к косяку, одобрительно кивал.
— Затем следует более высокая градация. — Скокс продолжал топырить пальцы. — Искупаться в лучах славы — раз. Возыметь власть над ближним — два. Казнить всякого по своему произволению — три. Разве есть хоть малейший изъян в моих рассуждениях? Разве не это составляет суть добра?
— Это точно, — согласился Полубес. — Даже дурак понимает.
Но Скокс по-видимому не расслышал реплику Полубеса, весь погружён был в свои приятные мысли.
— Вы не представляете, сколь разнообразны виды добра! — вдохновляясь, воскликнул Скокс. — Как улучшается самочувствие, если сделать пакость ближайшему своему соседу! Довести кого-то до самоубийства или понаблюдать за тем, как спивается, деградирует твой знакомый. Ведь это же самый верный способ возвыситься над всеми, когда окружающий мир деградирует, опускается всё ниже.
— Плюнуть сзади красивой женщине на воротник, — подсказал Шлягер.
— Скажу вам откровенно, — одобрительно кивнув, продолжал Скокс. — Служение наше князю мира начинается с младых когтей. Краеугольные камни закладываются системой воспитания. С детства забивается колышек, очерчивается коло, за которое заступать нельзя. Недаром мы строжайше запрещаем даже прикасаться к Евангелию. Строжайше возбраняется! Наш девиз: «Не навреди!» Живёт человек, и пусть себе живёт в своё удовольствие. Зачем ему занозу вгонять в мозг, жизнь портить — напрягать совесть, мучить вечными вопросами? Наша задача — обуть, одеть, накормить, устроить комфортную среду обитания. Всё для блага человека! Мы гуманны. У нас умно всё устроено, продумано до мелочей. Диктатуры нашей никто не видит. Человеку кажется, что он сам совершает выбор.
Скокс замолчал. Полубес, воспользовавшись паузой, сказал:
— А этот... Бубенцов-то наш... Дай ему волю, сперва убедится в реальности существования достопочтенного князя. А потом может дальше пойти. Заступить за очерченный круг здравых понятий. Чего доброго, молиться начнёт. Знаю я русский характер. Ни в чём меры нет. Лоб расшибёт, если что. И себе расшибёт, и оппоненту. Русский дурак, одним словом. Опасно.
— Терпение и труд, — сказал Скокс. — Терпение и труд, нетерпеливый друг мой. Европу-то мы уже от ереси этой зловредной избавили. Тысячу лет трудились. И что же? Теперь там за ношение креста — кара, специальная статья закона, хе-хе-с.
— И правильно! А здесь что? Средневековое мракобесие! «Возлюби ближнего»! Чушь какая! Вы оглянитесь на этих ближних. — Полубес обернулся на Шлягера. — Такую гадину возлюбить! Просто уму непостижимо!
— Я вам более того скажу, — вклинился Скокс. — «Люби врагов своих»!
— Врагов! Какая прелесть! Ох-ха-ха-ха-ха... — немного принуждённо рассмеялся Шлягер и в свою очередь поглядел на Полубеса. — То есть такую же гадину, как ближний, но которая ещё и пакостит, вредит тебе.
— Кто тот длинный человек? — ровным голосом произнёс вдруг Скокс.
— Какой человек, ваша серость? — переспросил Полубес, оглядываясь.
— Тот, что полчаса уже наблюдает за нами. Вон он, выглядывает из-за фонаря.
— А-а... Это, ваша серость, дознаватель. Из Таганского отделения полиции, — доложил Полубес. — Как раз нашим делом занимается. Дотошный, сволочь. Везде проникает. Около замка в Красногорске намедни крутился. И фамилия соответствует — Муха.
— Муха эта не слишком ли назойливая? — сказал Шлягер. — Прикажете прихлопнуть?
— Рано, — усмехнулся Скокс. — У мух зрение фацетное. Фрагменты видит, но цельной картины составить не может. Я сам прихлопну эту муху. Но попозже. Ближе к концу.
В это самое время к киоску подошли двое в спортивных штанах и одинаковых кожаных куртках. Один коротконогий, длинноволосый. Сутулый, в кепке. Другой спортивного телосложения, плотный, рослый малый.