— То есть имеющееся нервное расстройство пытались вытеснить более сильной манией? Это ведь опасно?
Умный Виталий Петрович ударил в самую сердцевину.
— Игра! — тотчас нашёлся доктор. — Всего лишь игра! Реалити-шоу. Ерофей же Тимофеевич вывернул по-своему. Мол, мы миру антихриста готовим. Упёрся! Начитался мистической литературы, да тут ещё и профессор влез... Был у нас один персонаж.
— Это не тот ли профессор, чью квартиру у Трёх вокзалов...
— Представьте себе, Бубенцов пришёл к выводу, что человек способен противостоять мировому злу! — весело продолжал доктор, не расслышав вопроса. — Причём только в одиночку! Это якобы единственный эффективный метод борьбы со злом! Между тем понятно, что зло и несправедливость можно преодолеть только коллективными усилиями...
Дознаватель сухо кивал, а затем неожиданно задал ещё один неделикатный вопрос:
— Вы, насколько мне известно, в настоящее время являетесь юридическим владельцем квартиры Бубенцовых?
— Не совсем так. Юридическим владельцем является мой брат. Не хотелось бы углубляться в этот вопрос. Поверьте, всё вполне законно.
— Долго Бубенцов у вас... лечился?
— Три раза доставляли его. Жена привозила, друзья. Жена, к слову, здесь же работала медсестрой, но в другом корпусе. Находился всякий раз недолго. Я говорил уже, лечение недешёвое. Очень сдружился здесь с соседом по палате. Который выдавал себя за профессора богословия. У «профессора» тоже была своя идея. Ложная, разумеется. Считал себя отцом знаменитого писателя. У Михаила Булгакова, автора известного романа, отец, оказывается, был полным тёзкою нашему пациенту. Тоже, представьте себе, Афанасий Иванович.
— Да что вы? — вежливо удивился дознаватель, не читавший знаменитого романа. — То есть выдуманную реальность они оба принимали за подлинную жизнь? Так?
— Истинно так! — охотно подтвердил доктор. — Бубенцов совершенно искренне принимал соседа своего по палате за профессора богословия.
— Из материалов дела следует, что больной уверовал в христианскую доктрину и уже безвозвратно сошёл с ума, — тщательно подбирая слова, проговорил Муха.
— Да, представьте себе! — озарился Шлягер. — Профессор ему подсунул Евангелие. И всё написанное в Евангелии безумец стал воспринимать буквально! Без критического осмысления. Поверил в грядущий конец света, в царство антихриста! Вообразил, что некие силы, готовящие апокалипсического антихриста, хотят поставить его, Ерофея Бубенцова, русским царём. Дабы народ принял саму идею монархии, привык к ней и легче принял приход всемирного царя.
— Логично. А позвольте вас спросить, некто Полубес...
— Этот охранник уволен за грубость! Вместо него иной теперь у нас! Сию секунду!
Шлягер вскочил, подбежал к двери:
— Иван Кузьмич! Прошу вас! Санитар наш, — добавил вполголоса.
Вошёл невысокий человек с выправкой военного пенсионера. В красном плаще, с позлащённой короной на лысой голове. Дознаватель с одного взгляда определил, что корона вырезана из жестяной пятилитровой банки из-под греческих оливок. В левой руке санитар держал деревянный скипетр.
— У нас своя метода, — пояснил доктор Шлягер. — Входим в образную систему, в какой существуют пациенты. Целые мистерии разыгрываем. Сублимация, освобождение от психологических грузов. Вот последняя мистерия была... «Семь страстей»! В ней Бубенцову отводилась роль царя. Знаете, у него было высочайшее мнение о себе, о своей якобы силе, о могуществе своего слова. Вон там, за окном, был у нас дом из красного кирпича. Терапевтический корпус.
— Да, — оживился дознаватель. — Я когда-то давно лежал там. Язва двенадцатиперстной.
— Мои утешения. Так вот, представьте себе... Как-то Бубенцов пожаловался, что корпус мешает виду из окна. На следующее же утро начались работы по сносу. По графику совпало. Строение давно предназначено было городскими властями к сносу. Естественно, Ерофей Тимофеевич принял это на свой счёт. Дескать, «вот какова сила моего слова»! Сказал слово — и пожалуйста: тотчас приехали бульдозеры, разрушили дом! Настоящим царём себя почувствовал. Буквально самодержцем российским. И настолько убедительна была его вера, что и все окружающие поверили. Покровский тоже...
— Да тут и здоровому трудно было бы устоять, — усмехнулся дознаватель. — При таком совпадении. Нельзя ли для полноты, так сказать, картины посмотреть медицинскую карту? — спросил Муха.
— К сожалению, он умер, — сказал доктор.
— Бубенцов умер?
— Нет, я имею в виду Покровского. Преклонных лет старик.
— Примите соболезнования, — вежливо склонил голову Муха.
— Благодарю вас, — ответно склонил голову и доктор Шлягер. — В каком-то смысле пациенты становятся для нас родственниками. Старика-то, впрочем, не жалко. А вот молодых, в расцвете сил... В последний только год множество перемёрло душ! Джива Рудольф Меджидович. Тишайшей воды пациент. Кротости необыкновенной! Мухи, простите за выражение, не обижал. Ах, простите, каламбур невзначай...
Муха кивнул, доктор продолжил:
— Джива этот считал себя вором в законе! Задохнулся от грудной жабы. Продолжаю наш грустный мартиролог. Рыбоедов, Завальнюк... Это навскидку, кого помним. Одних Иванов Кузьмичей троих или четверых похоронили. Всех не перечтёшь.
— У нас то же самое, — вздохнув, поспешил заверить Виталий Петрович. — Текучесть кадров. Рыбоедов, кстати, от нас к вам поступил. Значит, насколько я могу судить о Ерофее Бубенцове, человек оказался перед неразрешимой проблемой. И сознание его, не имея никаких способов разрешить проблему, просто убежало. Выскользнуло. Придумало иную реальность, более уютную.
— Истинно так. Если вы заметили, это свойственно всем людям. В здравых пределах, разумеется.
— Придумывать иную реальность? — на секунду следователь задумался. — Да. Согласен с вами. Знаете, порой и за собою замечаешь.
— Ничего удивительного в этих метаморфозах нет, — сказал доктор Шлягер, и видно было, что разговор по мере развития доставляет ему всё большее удовольствие. — Подобные реакции человеческого мозга, связанные с вытеснением из памяти всего неприятного, давно известны науке. Всё злое, тревожное, ужасающее тонет в трясинах подсознания. Даже люди, которые в результате клинической смерти побывали в аду, после возвращения в земную жизнь только в первые минуты помнят и могут рассказать о своих впечатлениях. Но, как показали исследования, через час уже начисто забывают об аде. Неудивительно, что злейшие грешники по той же причине забывают свои злодеяния и совершенно искренне считают себя нормальными людьми.
— Понятно. Все мы живём каждый в своей реальности, но ведь есть же и нечто общее. Одинаковое для всех. Мы же как-то стыкуемся.
— Реальность Ерофея Бубенцова прекрасно стыковалась, согласовывалась с реальностью нашего мира. Никаких противоречий! То есть в ней было только то, что могло быть! Ничего фантастического, болезненно искажённого. Да, это было своего рода художественное творчество, вымысел. Но вымысел, построенный по законам реализма.
— Но есть же реальные факты, объективные, так сказать...
— Важны не факты, а интерпретация! Важна правильная смесь реального и созданного нашим воображением. Человек живёт на границе миров. Все мы в этом смысле творцы, выдумщики. Вспоминая, к примеру, своё прошлое, мы невольно подмешиваем к реальным событиям известную долю вымысла. Иногда весьма значительную. И сами того не замечаем. Чаще вымысла бывает гораздо больше, чем реального.
— С умным человеком сам умнеешь, — тонко заметил Муха. — Думаешь и говоришь по-иному. По крайней мере, слова подбираешь умные. «Дискурс», «парадигма»... Я так понимаю, что в жизни Бубенцова процент вымысла был превышен. Мера нарушена.
— Некоторые детали просто умилительны! Вообразил, что профессор Покровский подарил ему в детстве пыжиковую шапку. Выписываясь от нас, прихватил её на память. Да, пыжиковую шапку профессора, — с улыбкою продолжал доктор Шлягер. — Это заметили все сотрудники и медперсонал, но догонять и отнимать не стали. Оно понятно, такие шапки давно вышли из употребления и ценности не представляют. Хочу вам сказать, что придуманная иная реальность вполне для них реальна. То есть там есть не только радостное, но и печальное. Как и в нашей с вами жизни. Например, пациента постоянно мучила совесть. Он называл себя неоднократно иудою. Полагал, что совершил предательство, отнял у профессора квартиру. Лишь на том основании, что время от времени его помещали в палату, для чего приходилось утеснять профессора. По понятиям Бубенцова о справедливости, человек, что-либо приобретая, отнимает это у ближнего.
— То есть его мучила совесть за выдуманные, воображаемые преступления?
— Видите ли, и в реальной реальности, и в вымышленном вымысле действуют одни и те же нравственные законы. И там, и здесь человек постоянно совершает выбор между добром и злом. Поверьте мне, выбор этот одинаково труден.
— Занятно, занятно, — проговорил дознаватель Муха, немного уже утомлённый красноречием доктора Шлягера.
Тот же, напротив, вдохновлялся всё больше.
— Вы знаете, что в этой истории самое интересное? Самое, так сказать, центральное? Корень зла? Квинтэссенция?
— Ну? — уже несколько угрюмо отозвался Муха.
— В центре всего находилось убеждение Ерофея Бубенцова в том, что вся мировая история, весь человеческий прогресс нужны были лишь для одной-единственной цели. «Какой же цели?» — спросите вы. Отвечаю. Все мезозои, динозавры, мамонты, бронзовый век, античность, приход в мир Иисуса Христа, войны, землетрясения, географические открытия, живопись и литература — всё-всё-всё, что совершилось в мире, совершилось лишь для того, чтобы в результате взаимодействия миллиардов случайностей родился, вырос и был поставлен перед тяжким нравственным выбором маленький человечек — Ерофей Тимофеевич Бубенцов! А? Каково?
— Да уж... — протянул дознаватель неопределённо.
— И вы знаете, меня настолько это поразило... Я задумался. И, ей-богу, едва не... Ведь и в самом деле каждый человек может про себя сказать то же самое! Именно он находится на острие истории. Для него такое соображение абсолютно законно, правильно, несомненно. А как же иначе? Ведь вся совокупность земных событий привела к тому, что произошло самое главное на земле — родился я! И убеждение это настолько естественно, настольно очевидно, что не нуждается ни в каких подтверждениях. Я родился! Если бы не родился, то к чему весь мир? Вот какое значение имеет маленький человечек! А отсюда вытекает, что каждое его слово, каждый его поступок имеет космическое значение! Таким образом, самомнение возводит человека на высочайшую ступень, делает его ценнее всего мира. Помните: «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» Именно это убеждение легло в основу безумия Бубенцова.